Женщины поцеловались.
Представляя мужчин, граф ограничился тем, что громко произнес:
- Господин де ла Мир… Господин де Люссак.
Гости поклонились.
- А теперь, - сказал г-н де Вуйе, - надо найти вновь прибывшим место за столом. Они не скрыли от меня, что умирают с голода.
Среди собравшихся началось движение; стол был велик, сидеть за ним было просторно, и найти три свободных места не составляло труда.
- Вы, кажется, говорили мне, дорогой кузен, что у вас обедает префект Вьенна? - спросила герцогиня.
- Совершенно верно, сударыня: это вон тот почтенный гражданин в очках, белом галстуке и с ленточкой офицера ордена Почетного легиона в петлице, который сидит справа от графини.
- О! Тогда представьте меня ему.
Граф де Вуйе, ввязавшись в рискованное предприятие, решил идти до конца.
Он подошел к префекту, сидевшему в величественной позе, откинувшись на спинку стула.
- Господин префект, - сказал он, - моя кузина, с присущим ей уважением к власти, полагает, что общего представления недостаточно, и желает быть вам представленной особо.
- И вообще, и особо, и официально, - ответил галантный сановник, - я говорю сударыне: добро пожаловать!
- Принимаю ваше пожелание, сударь, - произнесла герцогиня.
- Стало быть, сударыня едет в Нант? - спросил префект, чтобы сказать что-нибудь.
- Да, сударь, а оттуда - в Париж, по крайней мере так я рассчитываю.
- Сударыня не впервые собирается посетить столицу?
- Нет, сударь, не впервые: я прожила там двенадцать лет.
- И сударыня покинула этот город?..
- О! Не по своей воле, уверяю вас.
- И давно?
- В июле будет два года.
- Понятно, когда поживешь в Париже…
- … то хочется вновь туда вернуться! Как приятно, что вы это понимаете.
- О, Париж, Париж! - вздохнул префект.
- Вы правы: это земной рай, - ответила герцогиня.
И она порывисто отвернулась, чувствуя, что из глаз ее вот-вот брызнут слезы.
- К столу, к столу! - воскликнул граф де Вуйе.
- О дорогой кузен, - сказала герцогиня, взглянув на приготовленное ей место, - позвольте мне остаться возле господина префекта; он так прочувствованно пожелал мне успеха в деле, которое для меня важнее всего на свете, что сразу же вошел в число моих друзей.
Префект, очарованный этим комплиментом, живо подвинул стул, и герцогиню усадили слева от него, к огорчению особы, которой было предназначено это почетное место.
Мужчины без возражений заняли указанные им места, и вскоре они - в особенности барон де Люссак, - как и собирались, воздали должное обеду.
Примеру г-на де Люссака последовали все присутствовавшие, и за столом на несколько минут наступила та торжественная тишина, какая бывает в начале ожидаемого с нетерпением обеда.
Первой нарушила молчание Мадам: ее дерзновенный ум, словно морская птица, находил отраду в бурях.
- Господа, - сказала она, - мне кажется, что наше появление прервало общий разговор. Нет ничего печальнее застолья, проходящего в тишине, и предупреждаю вас, дорогой граф, я ненавижу такие обеды, они напоминают парадные приемы в Тюильри, где, как рассказывают, можно было заговорить только после того, как король вымолвил слово. Вы ведь вели беседу до нашего появления; о чем вы говорили?
- Дорогая кузина, - ответил граф де Вуйе, - господин префект любезно сообщил нам официальные подробности стычки в Марселе.
- Стычки? - переспросила герцогиня.
- Такое слово он употребил.
- И в данном случае это самое подходящее слово, - сказал чиновник. - Представьте, насколько слабо было обеспечено подобное предприятие, если достаточно было младшему лейтенанту тринадцатого пехотного полка арестовать вожака смутьянов - и весь мятеж провалился!
- Ах! Боже мой, господин префект, - с грустью сказала герцогиня, - во время великих событий всегда наступает роковая минута, когда судьба государей и империй колеблется, словно лист на ветру! Вот, скажем, если бы в Ла-Мюре, когда Наполеон направился навстречу посланным против него солдатам, его схватил бы за шиворот какой-нибудь младший лейтенант, возвращение с острова Эльбы тоже осталось бы всего лишь стычкой.
Мадам говорила с такой страстной убежденностью, что за столом наступила тишина.
Она первая нарушила молчание:
- А куда подевалась среди этой сумятицы герцогиня Беррийская?
- Она вернулась на борт "Карло Альберто" и вновь вышла в море.
- А!
- Мне кажется, что это единственный разумный поступок с ее стороны, - добавил префект.
- Вы правы, сударь, - сказал старик, сопровождавший Мадам и до сих пор не вымолвивший ни слова. - Если бы я тогда находился рядом с ее высочеством и она бы прислушивалась к моему мнению, я бы от всего сердца дал ей этот совет.
- Я же не к вам обращаюсь, любезный супруг, - произнесла герцогиня, - а говорю с господином префектом и спрашиваю, точно ли ему известно, что герцогиня снова села на корабль?
- Сударыня, - заявил префект с жестом, не допускающим возражений, - правительство разослало об этом официальное уведомление.
- А! - отозвалась герцогиня. - Если правительство рассылает официальное уведомление, значит, так и было. Однако, - сказала она, пробуя ступить на более скользкий путь, чем тот, по которому она шла до сих пор, - мне говорили другое.
- Сударыня! - с мягким укором произнес старик.
- Что же вам говорили, кузина? - спросил граф де Вуйе, в свою очередь начинавший входить в азарт.
- Да, что же вам говорили, сударыня? - настаивал префект.
- О! Видите ли, господин чиновник, - сказала герцогиня, - ничего официального я вам сообщить не могу: речь пойдет о слухах, а они могут оказаться сущим вздором.
- Госпожа де ла Мир! - воскликнул старик.
- Ах, господин де ла Мир… - отозвалась герцогиня.
- Знаете, сударыня, - вкрадчиво произнес префект, - ваш муж кажется мне ужасно несговорчивым! Держу пари, это он не дает вам вернуться в Париж?
- Вы угадали! Но я надеюсь попасть туда наперекор ему. Чего хочет женщина, того хочет Бог.
- О женщины, женщины! - воскликнул чиновник.
- Что вы хотите сказать? - спросила герцогиня.
- Ничего, - ответил префект. - Я жду, сударыня, когда вам угодно будет рассказать нам об этих самых слухах.
- Ах, Боже мой, это совсем просто. Мне говорили - заметьте, речь идет лишь о слухах, - мне говорили, будто герцогиня Беррийская, несмотря на уговоры друзей, решительно отказалась вернуться на борт "Карло Альберто".
- Предположим, но где она сейчас, в таком случае? - поинтересовался префект.
- Во Франции.
- Во Франции! А что ей делать во Франции?
- Бог ты мой, - сказала герцогиня, - вам ведь известно, господин префект, что главная цель ее королевского высочества - Вандея.
- Весьма вероятно, однако, раз она потерпела поражение на Юге…
- Это еще одна причина, чтобы попытаться преуспеть на Западе.
Префект пренебрежительно улыбнулся.
- Итак, вы полагаете, что Мадам уплыла на корабле? - спросила герцогиня.
- Могу с уверенностью уведомить, - заявил префект, - что сейчас она находится во владениях сардинского короля, у которого Франция потребует объяснений.
- Бедный сардинский король! Он даст очень простое объяснение.
- Какое же?
- "Я знал, что Мадам сумасбродка, но не до такой степени".
- Сударыня, сударыня! - вмешался старик.
- Послушайте! - воскликнула герцогиня. - Хотелось бы надеяться, господин де ла Мир, что вы, ограничивая меня в желаниях, согласитесь хотя бы уважать мое мнение, тем более что его несомненно разделяет господин префект. Не правда ли, господин префект?
- Дело в том, - смеясь, ответил чиновник, - что ее королевское высочество действовала, по-моему, во всей этой истории чрезвычайно легкомысленно.
- Вот видите! А что же будет, если эти слухи подтвердятся и Мадам прибудет в Вандею?
- Но как она туда попадет?
- Ну, скажем, через соседнюю префектуру или через вашу… Говорят, что ее видели и узнали в Тулузе, когда она меняла лошадей и сидела перед почтовой станцией в открытой коляске.
- Ну уж извините! - сказал префект. - Это было бы слишком.
- Настолько слишком, - заметил граф, - что господин префект не поверил ни слову из того, что вы сказали.
- Ни одному слову, - произнес префект, делая ударение на каждом из слогов, которые он произнес.
В это мгновение дверь отворилась и графский лакей доложил, что курьер из префектуры просит разрешения вручить главе департамента телеграмму, только что полученную из Парижа.
- Вы разрешите ему войти? - спросил префект у графа де Вуйе.
- Разумеется! - ответил тот.
Курьер вошел и подал запечатанную депешу префекту; тот, поклонившись, извинился перед гостями, так же как только что извинился перед хозяином дома.
Наступила глубокая тишина; все взоры были прикованы к префекту.
Мадам переглянулась с графом де Вуйе (он тихо посмеивался), с бароном де Люссаком (этот смеялся громко) и со своим мнимым мужем, сохранявшим невозмутимую серьезность.
- Ах! - в изумлении воскликнул вдруг глава департамента.
- Что случилось? - осведомился граф де Вуйе.
- А то, - воскликнул префект, - что госпожа де ла Мир сказала нам правду, говоря о том, что ее королевское высочество не покинула Францию и направляется в Вандею через Тулузу, Либурн и Пуатье.
С этими словами префект поднялся с места.
- Но куда же вы, господин префект? - спросила герцогиня.
- Исполнять свой долг, сударыня, каким бы тяжким он ни был, и отдать приказ об аресте ее королевского высочества в том случае, если она, как сказано в депеше из Парижа, неосмотрительно последует через мой департамент.
- Исполняйте, господин префект, ваш долг, - сказала Мадам. - Я могу лишь восхищаться вашим усердием и обещать при случае вспомнить об этом.
И она протянула префекту руку, и тот галантно поцеловал ее, после того как вопросительно взглянул на г-на де ла Мира и получил от него разрешение.
XIV
МАЛЫШ ПЬЕР
Вернемся в хижину папаши Тенги, которую мы покинули, чтобы заглянуть ненадолго в замок Вуйе.
Прошло двое суток.
Мы снова видим Берту и Мишеля у постели больного.
Хотя регулярные визиты доктора Роже сделали совершенно излишним присутствие девушки в этом доме, очаге заразы, Берта, несмотря на уговоры Мари, продолжала и дальше ухаживать за вандейцем.
Быть может, ее влекло в жилище фермера не только христианское милосердие.
Как бы то ни было, но в результате вполне понятного совпадения Мишель, забыв о своих страхах, опередил мадемуазель де Суде и уже был в хижине, когда туда пришла Берта.
Рассчитывал ли Мишель увидеть именно Берту? Мы не осмелились бы ответить на этот вопрос. Возможно, он думал, что сестры дежурят у постели больного по очереди.
Возможно, он смутно надеялся, что Мари не упустит случая встретиться с ним, и сердце неистово заколотилось у него в груди, когда в открытых дверях хижины возник силуэт; пока еще трудно было различить его в темноте, однако по изяществу линий он мог принадлежать лишь одной из дочерей маркиза де Суде.
Узнав Берту, Мишель испытал легкое разочарование; но мог ли молодой человек, в силу своей любви питавший безграничную нежность к маркизу де Суде, с симпатией относившийся к грубому Жану Уллье и даже расположенный к их собакам, - мог ли он не любить сестру Мари?
Разве доброжелательность этой девушки не должна была приблизить его к той, другой? Разве не счастлив он будет вести разговор о той, что не была рядом с ним?
И потому он проявлял предупредительность и внимание по отношению к Берте, а девушка не считала нужным скрывать, что это радует ее.
К несчастью для Мишеля, им было трудно заняться чем-нибудь другим, кроме ухода за больным.
Тенги с каждым часом становилось все хуже.
Он впал в состояние оцепенения (врачи называют его "комой"), которое при воспалениях характерно для периода, предшествующего смерти.
Он уже не видел того, что происходило вокруг, уже не отвечал, когда с ним заговаривали; его расширенные зрачки смотрели в одну точку. Он был почти все время неподвижен, только его руки иногда пытались натянуть одеяло на лицо или взять какие-то воображаемые предметы: ему казалось, что они находились возле кровати.
Берте, несмотря на ее молодость, приходилось неоднократно видеть предсмертную агонию, и она не могла строить иллюзии, зная, какой печальный конец ждет несчастного крестьянина. Она решила избавить Розину от тяжкого зрелища предсмертных мук ее отца - они могли начаться с минуты на минуту - и потому велела девушке сходить за доктором Роже.
- Мадемуазель, - сказал Мишель, - если хотите, за доктором мог бы сходить я. Я бегаю быстрее девушки, и к тому же отпускать ее ночью одну небезопасно.
- Нет, господин Мишель, с Розиной ничего не случится, а у меня есть свои причины просить вас остаться со мной. Вам это будет неприятно?
- О! Что вы, мадемуазель, не думайте так! Я до того рад быть вам полезным, что никогда не упустил бы такую возможность.
- Успокойтесь, быть может, вскоре мне не раз придется испытать вашу преданность.
Не прошло и десяти минут после ухода Розины, как больной, казалось, почувствовал явное и почти невероятное облегчение: взгляд стал осмысленным, дышать ему стало легче, сведенные судорогой пальцы разжались, и он несколько раз провел ими по лбу, чтобы вытереть обильный пот.
- Как вы себя чувствуете, папаша Тенги? - спросила Берта.
- Лучше, - слабым голосом ответил он. - Может статься, Господу не угодно, чтобы я дезертировал перед сражением? - добавил он, силясь улыбнуться.
- Наверное! Ведь вы будете сражаться и за него тоже.
Крестьянин грустно покачал головой и глубоко вздохнул.
- Господин Мишель, - произнесла Берта, отведя его в угол, чтобы больной их не слышал. - Господин Мишель, бегите к кюре, попросите его прийти и разбудите соседей.
- Разве ему не лучше, мадемуазель? Он только что сказал вам об этом.
- Какой же вы ребенок! Неужели вы никогда не видели, как гаснет лампа? Последнее пламя всегда самое яркое: вот так же бывает и с нашим бедным телом. Бегите скорее! Агонии не будет: лихорадка истощила все силы этого несчастного и его душа отлетит без борьбы, без усилия, без надрыва.
- И вы останетесь с ним одна?
- Бегите скорее и не беспокойтесь обо мне.
Мишель вышел, а Берта подошла к постели Тенги, протянувшему ей руку.
- Спасибо вам, смелая девушка, - сказал крестьянин.
- За что спасибо, папаша Тенги?
- Прежде всего, спасибо за вашу заботу… и еще за то, что надумали позвать кюре.
- Вы слышали?
На этот раз Тенги сумел улыбнуться по-настоящему.
- Да, - ответил он, - хотя вы и говорили чуть слышно.
- Но присутствие кюре не должно наводить вас на мысль, что вам предстоит умереть, милый мой Тенги: не бойтесь!
- Бояться! - вскричал крестьянин, пытаясь приподняться и сесть в постели. - Бояться! Почему? Я почитал стариков и заботился о детках, страдал без ропота, трудился без жалоб, славил Бога, когда град опустошал мое маленькое поле, и благословлял его, когда созревал добрый урожай; ни разу не прогнал я нищего, посланного святой Анной к моему бедному очагу; я выполнял заповеди Господа и наставления Церкви; когда наши священники сказали: "Вставайте и беритесь за оружие", я сражался с врагами моей веры и моего короля и был смиренным после победы и верящим в успех после поражения; я все еще готов отдать жизнь за святое дело - так мне ли бояться? О нет, мадемуазель! Для нас, бедных христиан, это светлый день, когда мы умираем. Хоть я и невежда, но я это понимаю. Этот день уравнивает нас со всеми великими, со всеми счастливцами на земле; и если этот день настал для меня, если Господь призывает меня к себе, то я готов и предстану перед его судом, полный надежд на его милосердие.
Лицо Тенги озарилось, когда он произносил эти слова; но благочестивый порыв исчерпал последние силы бедного крестьянина.
Он тяжело упал на кровать, бормоча что-то невнятное: можно было разобрать лишь слова "синие", "приход", имена Бога и Пресвятой Девы.
В это мгновение вошел кюре. Берта указала ему на больного, и священник, сразу поняв, чего от него ждут, начал обряд соборования.
Мишель умолял Берту уйти, девушка согласилась, и оба, помолившись последний раз у изголовья Тенги, вышли из хижины.
Один за другим входили соседи; каждый преклонял колено и повторял за священником слова молитвы.
Две тоненькие свечки желтого воска, поставленные по сторонам медного распятия, освещали эту скорбную сцену.
Внезапно в ту минуту, когда священник и все присутствующие читали про себя "Аве Мария", недалеко от хижины раздался крик лесной совы.
Крестьяне вздрогнули.
Услышав этот звук, умирающий, хотя глаза его уже несколько мгновений как затуманились, а дыхание стало свистящим, приподнял голову.
- Я здесь! - крикнул он. - Я здесь!.. Я поведу вас!
И он попытался повторить крик совы в ответ на услышанный.
Это ему не удалось: при его слабеющем дыхании получился лишь какой-то всхлип; голова больного откинулась назад, глаза широко раскрылись. Он был мертв.
И тут на пороге хижины появился незнакомец.
Это был молодой бретонский крестьянин в широкополой шляпе, красном жилете с посеребренными пуговицами, в синей куртке с красной вышивкой и высоких кожаных гетрах; в руке он держал окованную железом палку, какие сельские жители берут с собой, отправляясь в дорогу.
Вероятно, он удивился зрелищу, представшему его взору, но никого ни о чем не спросил.
Он преклонил колено и произнес молитву; затем, подойдя к кровати, пристально вгляделся в бледное, бескровное лицо несчастного Тенги; две крупные слезы скатились по его щекам; он вытер их, а затем вышел из хижины молча, как и вошел.
Крестьяне, никогда не проходившие мимо жилища усопшего, не помолившись за упокой его души и не поклонившись его телу, не удивились появлению незнакомца и не обратили внимания на его уход.
А незнакомец, отойдя на несколько шагов, встретил другого крестьянина, поменьше ростом и помоложе, который казался его братом. Этот крестьянин сидел верхом на лошади, оседланной по-местному.
- Итак, Золотая Ветка, - спросил невысокий крестьянин, - что там происходит?
- Там происходит… то, что в этом доме нам уже места нет: туда явилась гостья, занявшая его целиком.
- Что за гостья?
- Смерть.
- Кто умер?
- Тот человек, у кого мы хотели остановиться. Я бы вам предложил использовать эту смерть в качестве прикрытия и спрятаться под саваном, который никто даже не подумает поднять, но я слышал, что Тенги умер от тифозной горячки, и, хотя врачи считают эту болезнь незаразной, я не могу подвергать вас опасности заболеть.
- Вы не боитесь, что вас увидели и узнали?
- Это невозможно! Там было восемь или десять мужчин и женщин, молившихся у кровати. Я вошел, стал на колени, помолился вместе со всеми. Так поступает в подобном случае всякий бретонский или вандейский крестьянин.
- И что же нам теперь делать? - спросил младший из крестьян.