- Шутник!.. Ах, до чего же завидный жених наш молодой хозяин! Знаете ли вы, что, кроме Ла-Ложери, ему принадлежит еще Ла-Кудре, мельницы Ла-Ферронери, леса Жервез и что все это, в хороший или плохой год, приносит восемь тысяч пистолей дохода? Знаете ли вы, что старая баронесса собирается дать ему еще столько же? Разумеется, он получит это после ее смерти.
- Что общего между бароном Мишелем и маркизом де Суде, - спросил Жан Уллье, - и почему богатство вашего хозяина может интересовать моего?
- Ладно, хватит, поговорим начистоту, старина Уллье. Черт возьми! Вы же не могли не заметить, что наш хозяин влюбился в одну из ваших барышень, и здорово влюбился! Уж не знаю, в какую из двух, но пусть господин маркиз скажет свое слово, напишет записку относительно фермы; когда девушка выйдет за барона, - они ведь тонкие бестии! - то приберет мужа к рукам и добьется от него всего, что захочет. Конечно, он не станет упрямиться из-за нескольких арпанов земли, особенно если речь идет о том, чтобы отдать их человеку, которому он со своей стороны будет безмерно благодарен. Так я разом обстряпаю свое дельце и ваше. У нас на пути только одно препятствие - его мамаша; но это препятствие я берусь устранить, - добавил Куртен, придвигаясь поближе к Жану Уллье.
Тот ничего не ответил, но пристально посмотрел на собеседника.
- Да, - продолжал мэр Ла-Ложери, - если мы объединимся, баронесса ни в чем не сможет нам отказать. Знаешь, старина Уллье, - добавил Куртен, дружески похлопывая своего собеседника по колену, - я много что знаю о Мишеле-старшем.
- Если так, на что вам мы? Кто вам мешает сразу же потребовать от нее то, к чему вы так сильно стремитесь?
- Что мне мешает? А то, что к рассказу ребенка, пасшего овец и слышавшего, как заключалась сделка, мне надо прибавить свидетельство человека, своими глазами видевшего, как в Шаботьерском лесу некто получил деньги за пролитую кровь. А ты ведь знаешь, старина Уллье, кто может дать такое свидетельство, верно? В тот день, когда мы начнем действовать сообща, баронесса станет мягкой, как воск. Она скупа, но в то же время тщеславна: страх перед бесчестьем и сплетнями здешних жителей сделает ее сговорчивее. Она рассудит, что, в сущности, мадемуазель де Суде, хотя и бедная и незаконнорожденная, ровня сыну барона Мишеля, чей дед был крестьянином, как мы с вами, и чей отец был… ладно, хватит! Ваша барышня будет богата, наш молодой человек будет счастлив, а я буду премного доволен. Какие могут быть возражения против этого? Не говоря уж о том, что мы станем друзьями, приятель Жан, и, хотя я и добиваюсь вашей дружбы, я сам чего-то сто́ю.
- Дружбы? - подхватил Жан Уллье, с трудом сдерживая негодование, вызванное необычным предложением Куртена.
- Да, дружбы, - ответил тот. - Не качай головой, это правда. Я сказал тебе, что знаю о жизни покойного барона больше, чем кто-либо; я мог бы еще добавить, что больше, чем кто-либо, знаю о его смерти. Я был одним из стрелков во время охоты, когда его убили, и мое место в цепи было как раз напротив места, где он стоял… Я тогда был совсем молод, но уже имел привычку - сохрани мне ее Господь! - не болтать языком, кроме как преследуя свою выгоду. А теперь скажи: разве услуги, которые я могу оказать твоей партии, если мне будет выгодно примкнуть к вам, совсем ничего не стоят?
- Метр Куртен, - нахмурив брови, ответил Жан Уллье, - я не имею никакого влияния на маркиза де Суде; но если бы у меня и было на него хоть какое-нибудь влияние, эта ферма никогда бы не стала принадлежать нашей семье, а если бы и стала ее собственностью, то ею никогда бы не заплатили за предательство!
- Все это громкие слова, - возразил Куртен.
- Нет, как бы ни были бедны сестры Суде, я бы никогда не пожелал им в мужья молодого человека, о ком вы говорите; как бы ни был богат этот молодой человек, носи он даже другое имя, никогда мадемуазель де Суде не пойдет на низость, чтобы добиться такого союза.
- Ты называешь это низостью? А я вижу тут только выгодное дельце.
- Для вас, быть может, это так; но для тех, кому я служу, вступить в сделку с вами ради брака с господином Мишелем было бы больше чем низостью - гнусностью.
- Берегись, Жан Уллье! Я хочу договориться с тобой по-хорошему, поэтому и не обращаю внимания на твои слова. Я пришел к тебе с добрыми намерениями; смотри, как бы у меня не появились дурные, когда я выйду отсюда.
- Ваши угрозы мне так же безразличны, как ваши предложения, метр Куртен, я вам это сказал, а если придется повторить, что ж, я повторю!
- Еще раз говорю, Жан Уллье: послушай меня. Я признался тебе в том, что хочу стать богатым; у меня это страсть, все равно как у тебя страсть хранить собачью преданность людям, которые беспокоятся о тебе меньше, чем ты о своей собаке; я подумал, что могу быть полезным твоему хозяину, понадеялся, что он не оставит меня без награды за мою услугу. Ты считаешь, что это невозможно. Ну и не будем больше говорить об этом. Но если бы те, дворяне, кому ты служишь, захотели отблагодарить меня, как мне хочется, я предпочел бы оказать услугу им, а не другим, запомни это.
- Поскольку надеетесь, что дворяне заплатят вам больше, чем те, другие, не так ли?
- А хотя бы и так, Жан Уллье; я не стану строить из себя гордеца перед тобой, так оно и есть, и, как ты правильно сказал, если придется повторить, я повторю.
- Я не посредник в такого рода сделках, метр Куртен. Впрочем, если награда, что я мог бы вам предложить, была бы соразмерна услугам, что они могли ожидать от вас, она была бы столь невелика, что и говорить не стоит.
- Э! Кто знает? Ты ведь не подозревал, приятель, что я знаю про встречу в Шаботьерском лесу! Быть может, я сильно удивил бы тебя, если бы рассказал все, что мне известно.
Жан Уллье постарался не выдать свой испуг.
- Послушайте, - сказал он Куртену, - с меня хватит. Если желаете продаваться, обращайтесь к кому-нибудь другому. А мне, имей я возможность заключать такие сделки, было бы противно этим заниматься. Но, слава Богу, это не мое дело!
- Это ваше последнее слово, Жан Уллье?
- Первое и последнее. Ступайте своей дорогой, метр Куртен, и позвольте нам идти нашей.
- Что ж, тем хуже, - произнес Куртен, поднимаясь с места, - потому что, клянусь честью, мне было бы больше по душе поладить именно с вами, а не с другими.
Произнеся эти слова, Куртен встал, кивнул на прощание Жану Уллье и вышел.
Едва он переступил порог, как к Жану Уллье приковылял на своих деревяшках Обен Куцая Радость.
- Ты сделал глупость, - негромко сказал он.
- А что надо было сделать?
- Отвести его к Луи Рено или к Гаспару, они бы его купили.
- Кого? Этого паршивого предателя?
- Жан, дружище, когда я был мэром в тысяча восемьсот пятнадцатом году, я видел в Нанте человека, которого звали *** и который в то время или еще до того был министром, и из сказанного им я запомнил следующее: во-первых, империи создаются и уничтожаются предателями; во-вторых, предательство - единственное в мире дело, которое нельзя соразмерить с ростом того, кто его совершает.
- Что же мне, по-твоему, теперь делать?
- Идти следом и не спускать с него глаз.
Жан Уллье секунду размышлял.
Затем он, в свою очередь, поднялся с места:
- Ей-Богу, мне кажется, ты прав.
И он вышел встревоженный.
XIX
ЯРМАРКА В МОНТЕГЮ
От правительства не укрылось, что политические страсти на западе Франции до предела накалились.
Здешние умонастроения стали чересчур явными, и заговор, в котором были замешаны многие французы, проживавшие на столь обширной территории, не мог долго оставаться в тайне.
Еще задолго до появления Мадам на берегах Прованса в Париже было известно о том, что готовится восстание, и тут же мощная государственная машина пришла в действие, чтобы быстро и беспощадно навести порядок в провинции; когда же не осталось сомнений в том, что принцесса направляется на Запад, нужно было лишь выполнить разработанный план и поручить это верным и опытным людям.
Все департаменты, где вероятность восстания была наиболее высокой, были поделены на военные округа по числу супрефектур.
Каждый из этих округов, возглавляемых командирами батальонов, был центром дислокации нескольких второстепенных формирований, возглавлявшихся капитанами; вокруг них располагались более слабые части во главе с лейтенантами или младшими лейтенантами, чья задача состояла в поддержании порядка в глубинке, насколько это позволяло состояние дорог.
В Монтегю, входившем в состав округа Клиссон, в качестве гарнизона была расквартирована рота 32-го линейного полка.
В тот день, когда произошли события, о которых мы только что рассказали, этот гарнизон был усилен двумя подразделениями жандармерии, прибывшими тем же утром из Нанта, и двадцатью конными егерями.
Задача конных егерей состояла в охране старшего воинского начальника из Нанта, отправившегося с инспекцией во вверенные ему части.
Этим воинским начальником был генерал Дермонкур.
По окончании инспекции гарнизона Монтегю энергичный и умудренный опытом генерал решил, что было бы нелишне для него узнать настроение тех, кого он называл своими старыми друзьями-вандейцами, - они заполнили площади и улицы города.
Переодевшись в городское платье, он вместе с представителем гражданской администрации, прибывшим одновременно с ним в Монтегю, вышел на улицу.
Несмотря на мрачные лица, горожане особого опасения гостям не внушали.
Люди расступались, пропуская двух представительных господ. Хотя генералу уже исполнилось шестьдесят пять лет, он сохранял бравую выправку, а его густые усы даже не были тронуты сединой. Покрытое шрамами лицо генерала и, главное, сановный вид его попутчика привлекали внимание толпы настолько, что их переодевание оказалось пустой тратой времени. Однако, пробиваясь сквозь толпу, они не встретили на своем пути ни одного враждебного взгляда.
- Подумать только! - произнес генерал. - Мои старые друзья-вандейцы совсем не изменились: как и тридцать восемь лет назад, они не отличаются приветливостью.
- Мне кажется, что настроение толпы не предвещает беды, - самоуверенно заметил представитель гражданских властей. - За два месяца, проведенных мною в Париже, где что ни день, то беспорядки, я вдоволь насмотрелся на парижан и приобрел кое-какой опыт, чтобы сразу распознать признаки готовящегося восстания. Взгляните, мой дорогой генерал: люди не собираются в группы, не видно ни одного оратора, не слышно ропота недовольства - полное спокойствие! Вы можете мне поверить на слово: эти славные люди думают лишь о том, как бы повыгоднее сбыть свой товар.
- Да, сударь, я полностью разделяю ваше мнение: эти, как вы их называете, славные люди и в самом деле заняты только своей мелкой торговлей и действительно думают лишь о том, как бы повыгоднее продать сабельные клинки и свинцовые пули, заполнившие все подсобные помещения их лавчонок; они рассчитывают нас этим попотчевать, как только им представится первый удобный случай.
- Вы полагаете?
- Я в этом просто уверен. Если бы религиозный фактор не отсутствовал, к нашему счастью, в новом всплеске недовольства и не заставлял меня полагать, что оно не будет всеобщим, то я смело заявил бы всем, что среди стоящих перед нами парней в грубошерстных куртках, полотняных штанах и деревянных башмаках вы не отыщете ни одного человека, у которого бы не было своей должности, своего звания и своего порядкового номера в одном из отрядов, которые формируют господа аристократы.
- Как! И нищие в том числе?
- Нищие прежде всего. Дорогой сударь, главная особенность этой войны состоит в том, что противник находится как бы повсюду и в то же время его нет нигде; в поисках врага вы озираетесь по сторонам и видите точно так же, как и сейчас, крестьянина, кланяющегося вам; нищего, тянущего за милостыней руку; торговца-разносчика, предлагающего вам свой товар; музыканта, режущего ваш слух игрой на дудке; лекаря-шарлатана, торгующего своими снадобьями; пастушонка, улыбающегося вам; женщину, кормящую грудью младенца на пороге своей убогой хижины; высокий кустарник, безобидно склонивший свои ветви над дорогой, - и вы спокойно проходите мимо. Так вот, и крестьянин, и нищий, и торговец-разносчик, и музыкант, и лекарь-шарлатан, и пастушонок, и женщина - это все ваши враги! И даже кустарник! Кто-нибудь из них, продираясь сквозь густые заросли, следует за вами по пятам, как неутомимый лазутчик, и при малейшем вашем движении, показавшемся ему подозрительным, предупредит того, кого вы ищете; у них спрятаны в канаве под колючим кустом или зарыты в яме под деревом длинноствольные поржавевшие ружья, и, если вы, по их мнению, чего-то стоите, они, крадучись, пойдут за вами точно так же, как и прежние ваши преследователи, пока не дождутся подходящей минуты и не приблизятся на расстояние выстрела. Напрасно тратить порох они не любят. В вас выстрелят из-за кустов, и если, на ваше счастье, они промахнутся, то, сколько бы вы ни шарили по кустам, там не найти никого и ничего, кроме густых зарослей, то есть ветвей, колючек и листвы. Вот видите, уважаемый сударь, какие они безобидные, жители этого края.
- А вы не преувеличиваете немного? - спросил с сомнением в голосе спутник генерала.
- Черт возьми! Господин супрефект, вам стоит только для примера арестовать одного из местных жителей, и вы увидите, во что превратится мирная толпа, состоящая из наших дружелюбных соотечественников-французов!
- И что же случится, если я решусь кого-то задержать?
- А произойдет то, что кто-нибудь из числа тех, кого мы не знаем, - возможно, этот юноша в белой куртке, а может, вот тот нищий, жадно жующий что-то у того дома, - окажется Дио Серебряной Ногой, Железной Рукой или любым другим главарем банды; он подымется и подаст знак - и тут же на наши головы обрушатся тысяча двести или тысяча пятьсот палок, и нас измолотят, как два пшеничных снопа ударами цепа, прежде чем на помощь придет моя охрана. Я вас еще не убедил? Что ж, можете это проверить в порядке простого опыта.
- Нет, нет, генерал, я вам верю на слово! - с живостью в голосе воскликнул супрефект. - Черт возьми, к чему такие неуместные шутки? С тех пор как вы просветили меня по поводу намерений этих людей, они больше не внушают мне доверия: я вижу сейчас, что они похожи на настоящих бандитов.
- Что ж, эти люди в самом деле могут быть безобидными, надо только уметь правильно себя с ними вести; к несчастью, это не дано тем, кто нас послал, - произнес генерал с лукавой улыбкой. - Хотите узнать, о чем они между собой говорят? Вы в прошлом наверняка были адвокатом или являетесь им сейчас; я готов с вами побиться об заклад, что даже среди ваших коллег вы никогда не найдете никого, кто бы мог так много и долго говорить и ничего при этом не сказать, как эти люди. Эй, послушай, парень, - обратился генерал к вертевшемуся рядом с ними крестьянину лет тридцати пяти - сорока, с любопытством разглядывавшего лепешку в своих руках. - Эй! Парень, скажи-ка мне, где можно купить такую отличную лепешку, от одного вида которой у меня потекли слюнки.
- Сударь, эти лепешки не продают, их раздают.
- Черт возьми! Тем более мне хочется их отведать.
- Я и сам удивляюсь, - ответил крестьянин, - и еще как удивляюсь, что такие прекрасные белые лепешки раздают задаром, когда от желающих их купить не было бы отбоя!
- Да, в самом деле довольно странно, но нам кажется не менее странным и то, что первый человек, к кому мы обратились, не только нам подробно отвечает, но и предвосхищает наши вопросы. Добрый человек, покажите мне вашу лепешку.
И генерал стал внимательно разглядывать изделие, которое передал ему крестьянин.
Это была обычная белая лепешка, испеченная из муки, замешенной на молоке. Только перед тем как поместить в печь, на ней ножом сверху вырезали крест и четыре параллельные линии.
- Черт возьми! Как же приятно получать такой подарок, соединяющий полезное с приятным. Этот рисунок, должно быть, изображает какой-то ребус. Скажи-ка мне, дружок, кто дал тебе эту лепешку?
- Мне ее не дали: мне не доверяют.
- А! Вы патриот?
- Я мэр здешней коммуны и поддерживаю правительство. Я увидел, как женщина раздавала бесплатно лепешки людям из Машкуля, хотя они ее об этом не просили и не предлагали ничего взамен. Когда я попросил ее продать, она не осмелилась мне отказать. Я даже купил две: одну сразу же съел при ней, а вот эту положил в карман.
- А не могли бы вы, любезнейший, уступить ее мне? Я собираю ребусы. А этот показался мне интересным.
- Как хотите: я могу вам отдать или продать.
- А! - произнес Дермонкур, взглянув более внимательно на своего собеседника. - Мне кажется, что я тебя понял. Ты можешь мне объяснить, что означают эти иероглифы?
- Конечно, и я даже могу сообщить вам кое-какие другие полезные для вас сведения.
- Так ты хочешь, чтобы тебе заплатили?
- Конечно, - нимало не смутившись, ответил крестьянин.
- Вот как ты служишь правительству, назначившему тебя мэром?
- Черт возьми! Разве правительство покрыло черепицей крышу моего дома? Разве правительство сменило на каменные хоромы мое убогое жилище? Нет, я по-прежнему живу в глинобитной, покрытой соломой хижине, которая при пожаре мгновенно превратится в горсточку пепла. За риск надо платить; вы же понимаете, что все мое имущество может в одну ночь сгореть.
- Ты прав. Что ж, господин супрефект, это по вашей части. Слава Богу, я всего лишь солдат; прежде чем получить товар, надо за него заплатить. Вам придется раскошелиться.
- Скорее расплачивайтесь, - произнес фермер, - на нас смотрят со всех сторон.
И в самом деле крестьяне, по всей вероятности движимые любопытством, которое всегда вызывают у них заезжие люди, мало-помалу плотным кольцом окружили двух господ и своего земляка.
Это обстоятельство не ускользнуло от внимания генерала.
- Дорогой мой, - громко произнес он, обращаясь к супрефекту, - вы вовсе не должны верить на слово этому человеку. Он вам продает двести мешков овса по цене девятнадцать франков за мешок. Но нет никакой уверенности в том, что вы их получите. Дайте ему задаток и потребуйте расписку.
- Но у меня нет ни бумаги, ни карандаша, - сказал супрефект, разгадав замысел генерала.
- Так вернитесь в гостиницу, черт возьми! Посмотрим, - продолжал генерал, - продаст ли нам здесь еще кто-нибудь овес? Нам нужно кормить лошадей.
Какой-то крестьянин утвердительно кивнул, и, пока генерал торговался с ним, супрефект и человек с лепешкой смешались с толпой, не привлекая к себе излишнего внимания.
Как, наверное, уже догадался наш читатель, этим человеком был не кто иной, как Куртен.
Попробуем рассказать, чем он с самого утра занимался.
Разговор с юным хозяином дал Куртену обильную пищу для размышлений.
Он рассудил, что простой донос не принесет ему большой выгоды.
Кроме того, правительство может и забыть о необходимости наградить за оказанную услугу одного из своих мелких агентов. Рискуя остаться ни с чем, Куртен подвергался большой опасности, навлекая на себя ненависть роялистов, столь многочисленных в здешних местах.
Вот тогда-то он и придумал план, в который, как мы уже знаем, он посвятил Жана Уллье.