Затем, указывая на Жана Уллье, он продолжил:
- У нас остался последний шанс, если этот человек поделится с нами своим секретом. Эй, жандармы, скажите, говорил ли он с кем-нибудь после того, как вы его арестовали?
- Нет, генерал, он даже не мог пошевелить рукой, так крепко они были у него связаны.
- Но, может быть, он хотя бы кивнул или что-то произнес? Вы же знаете, для этих мужланов достаточно и одного жеста или слова.
- Никак нет, генерал.
- Ну тогда попробуем еще раз, может, нам и повезет. Капитан, накормите своих людей: мы отправляемся в путь через четверть часа. Чтобы навести порядок в городе, хватит жандармов и национальных гвардейцев, а мои двадцать егерей будут нам разведывать дорогу.
И он вошел на постоялый двор.
Солдаты занялись подготовкой к маршу.
Пока генерал говорил, Жан Уллье сидел на камне посреди двора под охраной двух жандармов.
Его лицо хранило обычную невозмутимость, а сам он связанными руками гладил пса, не отходившего от него ни на минуту. Положив голову на колени хозяина, пес время от времени лизал его связанные руки, словно желая сказать пленнику, что в беде у него остался хоть один преданный друг.
Жан Уллье поглаживал пса перышком дикой утки, подобранным им во дворе; затем, воспользовавшись тем, что внимание его охранников было отвлечено чем-то происходившим неподалеку, он просунул перышко в собачью пасть, и, поднявшись, негромко скомандовал:
- Вперед, Коротыш!
Пес нехотя повиновался, оглядываясь время от времени на хозяина; затем он побежал к воротам и исчез за ними так проворно, что его никто не заметил.
- Отлично! - произнес Жан Уллье. - Он будет на месте раньше нас.
К несчастью, не только жандармы следили за пленником!
XXI
ВОЗМОЖНОСТИ ЖАНА УЛЛЬЕ
И сейчас по всей Вандее найдется немного хороших широких дорог; все они были проложены после 1832 года, то есть после событий, о которых идет речь в нашем повествовании.
Именно отсутствие дорог было главным козырем восставших во время большой войны.
Скажем несколько слов о дорогах, существовавших уже тогда, причем тех, что проходят по левому берегу Луары.
Таких дорог две.
Одна идет от Нанта к Ла-Рошели через Монтегю, а другая - от Нанта в Пембёф через Ле-Пельрен, почти на всем своем протяжении пролегая вдоль берега реки.
Кроме этих главных дорог, имеется еще несколько скверных второстепенных, или проселочных: от Нанта в Бопрео через Валле; от Нанта в Мортань, Шоле и Брессюир через Клиссон; от Нанта в Ле-Сабль-д’Олон через Леже; из Нанта в Шаллан через Машкуль.
По этим дорогам невозможно было добраться из Монтегю в Машкуль, не сделав большой крюк; доехав до Леже, следовало свернуть на дорогу, ведущую из Нанта в Ле-Сабль-д’Олон, и двигаться по ней до пересечения с дорогой на Шаллан и уже по ней подниматься до Машкуля.
Решившись на столь нелегкий переход, генерал хорошо понимал, что успех экспедиции зависит от того, с какой скоростью поедет отряд.
Впрочем, эти дороги были отнюдь не более приспособлены к военным переходам, чем проселочные.
По обе стороны пролегали широкие и глубокие овраги; поросшие густым кустарником, зажатые между двух скатов, по верху которых шла живая изгородь, они представляли собой почти идеальное место для устройства засад.
Те немногие преимущества, что давали эти дороги своим удобным местоположением, отнюдь не возмещали их недостатки, вот почему генерал выбрал проселочную дорогу, по которой он мог добраться до Машкуля через Вьейвинь, укорачивая путь почти на полтора льё.
Принятая генералом система расквартирования войск позволяла приучить солдат к местности и заранее познакомить их с опасными тропами.
Капитан, командовавший отрядом пехотинцев, изучил дорогу до реки Булонь, проехав по ней днем; а так как Жан Уллье несомненно отказался бы показывать им дорогу дальше, было решено, что, когда отряд доберется до реки, его будет ожидать проводник, посланный Куртеном (сам он не осмелился открыто оказать им помощь).
Решив двигаться по проселочной дороге, генерал принял все необходимые меры предосторожности, чтобы его маленькое войско не было застигнуто врасплох.
Впереди отряда скакали два вооруженных пистолетами егеря с факелами в руках, за ними, по обеим сторонам дороги, продвигалась дюжина солдат, проверяя на своем пути высокий кустарник, который рос рядом с дорогой, а иногда и господствовал над ней.
Во главе малочисленного отряда ехал генерал, а в центре колонны он поместил Жана Уллье.
Старый вандеец со связанными руками лежал поперек седла одного из егерей; опоясывавший его ремень, которым он был привязан к лошади, для большей надежности был схвачен узлом на груди перевозившего его всадника, с тем чтобы Жан Уллье, если бы ему даже удалось перерезать веревку, скрутившую его руки, не смог бы далеко убежать от солдата.
По обе стороны от него ехали два егеря; в их обязанности входило сторожить пленника.
Шел всего седьмой час вечера, когда отряд вышел из Монтегю; необходимо было проехать пять льё; посчитав, что на преодоление одного льё отряду понадобится один час, генерал решил, что на весь путь будет достаточно пяти часов и что к одиннадцати часам ночи они прибудут в замок Суде.
По мнению генерала, этот час будет наиболее благоприятным для осуществления его замысла.
Если Куртен не обманул и его предположения подтвердятся, главари вандейского мятежа соберутся в Суде для переговоров с принцессой и, возможно, еще не разъедутся по домам, когда отряд прибудет в замок. А если предположения генерала окажутся верными, ему удастся схватить сразу всех заговорщиков.
Полчаса спустя, то есть в то время, когда конвой удалился от Монтегю на полульё и проезжал развилку дороги на Сен-Корентен, он поравнялся со старухой в лохмотьях: стоя на коленях, она молилась перед придорожным распятием.
На шум проезжавших мимо всадников женщина обернулась и, вероятно движимая любопытством, поднялась на ноги, встав на обочине дороги, с тем чтобы поглазеть на военных; затем, словно расшитый золотом генеральский мундир навел ее на какую-то мысль, она начала бормотать молитву - так обычно нищие выпрашивают милостыню.
Офицеры и солдаты, задумавшиеся над своими проблемами и мрачневшие, по мере того как темнело небо, проезжали мимо старухи, не остерегаясь ее.
- Разве ваш генерал не заметил попрошайку? - спросил Жан Уллье, обращаясь к егерю, ехавшему справа от него.
- Почему вы об этом спрашиваете?
- Потому что он не поделился с ней содержимым своего кошелька. Ему не помешало бы быть более осторожным! Тот, кто отталкивает протянутую за милостыней ладонь, рискует нарваться на кулак. Нас ждет беда.
- Приятель, если ты говоришь о себе, то ты не ошибаешься, делая такое предположение, ибо, как мне кажется, из нас всех именно тебе первому грозят неприятности.
- Я знаю, и потому мне бы хотелось их избежать.
- Каким образом?
- Опусти руку в мой карман и возьми монету.
- Зачем?
- Подай милостыню этой женщине, и она помолится за меня, подавшего ей милостыню, и за тебя, оказавшего мне помощь в этом благородном деле.
Егерь пожал плечами, но суеверие особенно заразительно, а то, которое связано с милосердием, больше, чем какое-либо другое.
Солдат, считавший себя выше предрассудков, тем не менее решил, что не стоит отказывать Жану Уллье в услуге, о которой тот попросил, тем более что и ему он пообещал благословение Бога.
В это время отряд сворачивал направо на дорогу, идущую по впадине во Вьейвинь; генерал остановил коня и пропустил вперед своих солдат, с тем чтобы посмотреть, точно ли выполняются все его распоряжения, и тут он заметил, что Жан Уллье разговаривает с соседом; от него также не ускользнул и жест солдата.
- Почему ты позволяешь заключенному разговаривать с прохожими? - спросил он егеря.
Солдат доложил генералу о просьбе Жана Уллье.
- Стойте! - приказал генерал. - Задержите эту женщину и обыщите ее.
Приказ генерала был тут же выполнен; у нищенки не нашли ничего, кроме нескольких монет, и генерал принялся их внимательно рассматривать.
Но напрасно он вертел их в руках: ему так и не удалось заметить на них ничего подозрительного.
Он тем не менее положил монеты в карман, дав старухе взамен пять франков.
Насмешливо улыбаясь, Жан Уллье наблюдал за генералом.
- Ну вот, мамаша, - произнес он вполголоса, но достаточно громко, чтобы нищенка услышала его слова, - вы видите, что скромная милостыня пленника (он голосом выделил это слово) принесла вам удачу, пусть это будет лишним поводом для того, чтобы вы не забыли упомянуть мое имя в своих молитвах. Дюжина "Аве Мария", если в них будет замолвлено слово и за меня, поможет спасению моей несчастной души.
Последнюю фразу Жан Уллье произнес немного громче.
- Приятель, - сказал генерал, обращаясь к Жану Уллье, когда колонна снова пришла в движение, - теперь, если вам снова придет в голову мысль подать кому-нибудь милостыню, вы должны будете это сделать через меня; я попрошу помолиться за вас всех, кого вы захотите материально поддержать; мое посредничество будет только приветствоваться Небесами и избавит вас от многих неприятностей на земле. А вы, - строгим голосом продолжил генерал, обращаясь к всадникам, - впредь должны неукоснительно выполнять все мои приказы, ибо в противном случае вас ждут крупные неприятности.
Во Вьейвине отряд сделал привал на четверть часа, чтобы пехотинцы смогли передохнуть.
Посреди присевших солдат поместили вандейца, чтобы не подпускать к нему близко местных жителей, немедленно примчавшихся, чтобы посмотреть на отряд.
Лошадь, на которой везли Жана Уллье, расковалась и выбилась из сил под двойной ношей, и генерал приказал егерям подыскать ей на замену среди других лошадей отряда ту, что казалась самой выносливой.
Самая крепкая лошадь в конвое принадлежала солдату, ехавшему в авангарде; несмотря на опасности, подстерегавшие его впереди отряда, он с большой неохотой согласился заменить своего товарища.
Это был коренастый широкоплечий мужчина невысокого роста, с добрым и умным лицом, не отличавшийся среди своих товарищей бравой выправкой.
Пока готовили замену при свете фонаря (уже наступила ночь) и проверяли надежность веревок и ремней, которыми был связан пленник, Жан Уллье успел разглядеть черты лица того человека, с кем ему предстояло продолжить путь; встретившись с ним взглядом, он заметил, что солдат покраснел.
Прежде чем двинуться в путь, были приняты дополнительные меры предосторожности, ибо по мере продвижения отряда вперед местность становилась все менее открытой и, следовательно, все более благоприятной для засады.
Ни подстерегавшие солдат опасности, ни накопившаяся усталость за день перехода по дороге, проходившей по дну усыпанного огромными валунами оврага, не сказались на веселом настроении солдат, превративших рискованную экспедицию в развлечение; притихшие в начале сумерек, с наступлением ночи они разговорились между собой с той свойственной французам беззаботностью, которая может на мгновение погаснуть, но тут же вспыхивает вновь.
И только егерь, на чьей лошади находился Жан Уллье, выглядел необычно хмурым и озабоченным.
- Черт возьми, Тома, - обратился к нему солдат, ехавший справа от него, - ты никогда не отличался особенно веселым нравом, но, честное слово, сегодня у тебя такой вид, словно ты едешь в обнимку с самим дьяволом.
- Тысяча чертей, - сказал солдат, скакавший слева, - если он не едет с дьяволом в обнимку, он его везет, как мне кажется, на собственной спине.
- Тома, представь себе, что вместо земляка ты везешь с собой землячку, и ущипни-ка ее за лодыжку.
- Парень должен знать, как это бывает: в их деревне принято сажать девушек на лошадь позади себя, чтобы она его обнимала сзади.
- Да, ты прав, - произнес первый солдат, - Тома, а тебе известно, что ты наполовину шуан?
- Скажешь тоже: наполовину - нет, полностью!.. Разве он не ходит на мессу каждое воскресенье?
Егерь, на которого обрушились насмешки товарищей, не успел ответить: послышался голос генерала, приказавшего перестроиться и следовать гуськом, так как тропинка стала совсем узкой, а склоны оврага сблизились так, что двум всадникам уже нельзя было проехать бок о бок.
Пока отряд перестраивался, Жан Уллье стал потихоньку напевать бретонскую песенку, начинавшуюся словами:
Шуаны - люди добрые…
При первых же словах песни всадник вздрогнул.
Один егерь ехал впереди, а другой сзади, и Жан Уллье, воспользовавшись тем, что оказался вне поля их зрения, наклонился к уху молчаливого всадника.
- Ты напрасно отмалчивался, - шепнул он, - Тома Тенги, я тебя сразу узнал точно так же, как и ты меня.
Солдат глубоко вздохнул и пошевелил плечами, словно хотел сказать, что выполняет приказ против своей воли.
Однако он по-прежнему хранил молчание.
- Тома Тенги, - продолжал Жан Уллье, - а известно ли тебе, куда ты направляешься? Знаешь ли ты, куда везешь старого друга твоего отца? Ты хочешь участвовать в разбое и разорении замка Суде, чьи хозяева всегда помогали твоей семье!
Тома Тенги снова вздохнул.
- Твой отец умер! - продолжал Жан Уллье.
Тома не ответил, но дрогнул в седле, и только одно слово слетело с его губ, и только Жан Уллье услышал его:
- Умер?..
- Да, умер! - прошептал Жан Уллье. - А кто сидел у его постели вместе с твоей сестрой Розиной, когда он отдавал Богу душу? Две хорошо известные тебе барышни из Суде, мадемуазель Берта и мадемуазель Мари, рисковавшие жизнью, потому что могли подхватить злокачественную лихорадку, которая была у твоего отца. Не имея возможности продлить его дни, два ангела старались облегчить его страдания. Где теперь твоя сестра, потерявшая родной кров? В замке Суде. Что скажешь, Тома Тенги? По мне, лучше быть несчастным Жаном Уллье, которого расстреляют где-нибудь под забором, чем человеком, который везет его со связанными руками и ногами на казнь!
- Замолчи, Жан! Замолчи! - произнес со слезами в голосе Тома Тенги. - Мы еще не добрались до места… Там увидим.
Пока шел разговор между Жаном Уллье и сыном Тенги, овраг, по которому продвигался маленький отряд, резко пошел под уклон.
Отряд спускался к броду через Булонь.
Наступила ночь; стояла настолько беспросветная тьма, что не было видно ни единой звездочки на небе; такая ночь, с одной стороны, благоприятствовала успешному завершению экспедиции, а с другой - становилась во время продвижения по дикой и незнакомой местности источником серьезной опасности.
На берегу отряд ожидали с пистолетами в руках два егеря, ехавшие впереди.
Они остановились и в беспокойстве оглядывались по сторонам.
И их можно было понять: вместо хрустально-прозрачной воды, струящейся между камнями, как обычно бывает в тех местах, где устраивают брод, глазам солдат предстала темная стоячая вода, лениво омывающая скалистые берега Булони.
Напрасно солдаты всматривались в темноту: обещанного Куртеном проводника не было и в помине.
Генерал наконец решил его окликнуть.
- Пароль? - раздался чей-то голос с другого берега.
- Суде! - крикнул генерал.
- Значит, вас я и жду.
- Это брод через Булонь? - спросил генерал.
- Да!
- Но почему же здесь так глубоко?
- Из-за паводка после недавно выпавших дождей.
- А высокая вода не помешает нам перебраться через реку?
- Черт возьми, я никогда еще не видел, чтобы здесь было настолько глубоко; мне кажется, что было бы благоразумней…
Неожиданно голос проводника смолк и послышался глухой стон.
До солдат донесся шум борьбы, словно несколько человек катались по гальке.
- Тысяча чертей! - воскликнул генерал. - Убивают нашего проводника!
Ответом на возглас генерала был громкий стонущий крик умирающего человека.
- Гренадерам сесть на лошадей позади незанятых егерей! - скомандовал генерал. - Капитан, следуйте за мной! Двум лейтенантам стоять на месте с оставшимися солдатами, пленником и тремя егерями охраны! Вперед и поживее!
Понадобилось всего несколько секунд, чтобы семнадцать гренадеров вскочили на лошадей позади егерей.
Восемьдесят гренадеров, два лейтенанта, пленник и трое егерей, в том числе Тенги, остались на правом берегу Булони.
Приказ был исполнен молниеносно, и генерал, возглавивший отряд из семнадцати егерей с гренадерами позади, въехал в реку.
В двадцати шагах от берега стало так глубоко, что у лошадей из-под копыт ушло дно, но они поплыли и несколько минут спустя благополучно достигли противоположного берега.
Пехотинцы спрыгнули на землю.
- Вы что-нибудь видите? - спросил генерал, вглядываясь в темноту.
- Нет, генерал, - ответили солдаты в один голос.
- Но именно отсюда, - продолжал генерал, словно размышляя вслух, - раздался крик нашего проводника. Обыщите кусты, но не отходите далеко друг от друга; возможно, вы найдете его труп.
Солдаты выполнили приказ генерала и прочесали местность в радиусе пятидесяти метров от своего командира, однако четверть часа спустя вернулись ни с чем, заметно обескураженные внезапным исчезновением проводника.
- Вы никого и ничего не нашли? - спросил генерал.
К нему подошел гренадер, что-то держа в руках.
- Я нашел вот этот матерчатый колпак, - сказал он.
- Где?
- На кустарнике.
- Это колпак нашего проводника, - сделал вывод генерал.
- Почему вы так решили? - спросил капитан.
- Потому что, - ответил, не раздумывая, генерал, - напавшие на него люди были в шапках.
Капитан замолк, не решаясь досаждать генералу расспросами, хотя было видно, что ответ генерала ничего ему не прояснил.
Дермонкур догадался о причине его молчания.
- Все очень просто, - произнес он, - люди, убившие нашего проводника, по всей видимости, шли за нами по пятам с той самой минуты, когда мы выехали из Монтегю, с целью отбить у нас нашего пленника. Похоже, что он более важная персона, чем я полагал вначале. Наши преследователи днем были на ярмарке, и, таким образом, у них на головах должны были быть шапки, как у всех выходящих на улицу людей, в то время как нашего проводника подняли с постели посреди ночи и он нахлобучил на голову первое, что ему попало под руку, или же отправился в дорогу в том, что было у него на голове, а именно в колпаке.
- И вы думаете, генерал, - сказал капитан, - что шуаны осмелились так близко подойти к нашему отряду?
- Они идут за нами от самого Монтегю и ни разу не потеряли нас из виду. Черт возьми! На этой войне так часто слышишь обвинения в жестоком обращении, но всякий раз на собственной шкуре понимаешь, что проявляешь излишнюю мягкость… Какой же я простак!
- Генерал, я отказываюсь вас понимать, - улыбнулся капитан.
- Вы помните нищенку, что встретилась нам на дороге, когда мы выезжали из Монтегю?
- Да, генерал.