- Так вот, по вине этой мерзавки мы оказались в столь незавидном положении. Мне хотелось отправить ее под стражей обратно в город, и я напрасно не доверился интуиции: ведь я бы мог спасти жизнь этому бедняге. Теперь я понял, что это за молитвы "Аве Мария", с которыми наш пленник связывал свое спасение до прибытия в Суде: мы только что слышали, как их исполнял целый церковный хор.
- Вы считаете, что им хватит наглости напасть на нас?
- Если бы у них было достаточно людей, они бы уже давно это сделали, но у них не больше пяти или шести человек.
- Мой генерал, вы хотите отдать приказ оставшимся на другом берегу солдатам начать переправу?
- Не торопитесь! Здесь слишком глубоко, у лошадей из-под копыт ушло дно: наши пехотинцы рискуют утонуть. Здесь поблизости должно быть более подходящее для переправы место.
- Вы думаете, генерал, что мы найдем брод?
- Черт возьми! Да я в этом просто уверен.
- Так вы знаете эту реку?
- Конечно, нет.
- Тогда откуда такая уверенность?
- Ах! Капитан, сразу видно, что вы не участвовали, как я, в великой войне, в этой войне дикарей, когда приходилось полагаться только на свою интуицию. Совершенно ясно, что они не поджидали нас по эту сторону реки до того, как мы вышли на берег.
- Это понятно только вам, мой генерал.
- Эй! Боже мой, да это понятно всем. Если бы они сидели в засаде на этом берегу, они услышали бы шаги нашего проводника, который, не подозревая об опасности, продирался сквозь кусты, и не стали бы ждать нас, чтобы захватить или убить его; следовательно, можно сделать вывод, что эти бандиты шли по нашим следам.
- Да, генерал, вполне возможно.
- Должно быть, они вышли к берегу Булони немного раньше нас. А промежуток времени, отделяющий наше прибытие и нашу остановку от того мгновения, когда напали на проводника, был слишком коротким, и у них не было времени сделать большой крюк в поисках брода.
- Почему бы им не переправиться в том же месте, что и мы?
- Потому что крестьяне в большинстве своем, в особенности в глубинке, не умеют плавать. Вот почему сам по себе напрашивается вывод, что переправа находится где-то совсем рядом. Пусть четверо солдат поднимутся вверх по течению реки, а четверо других спустятся вниз на пятьсот шагов. Вперед и поживее! Мы не должны ждать, пока нас здесь всех перебьют в то время, когда мы промокли до нитки!
Не прошло и десяти минут, как офицер возвратился.
- Вы были абсолютно правы, генерал, - доложил он. - Всего в трехстах шагах отсюда мы увидели островок посреди реки, от него к берегу перекинуто дерево, а еще одно дерево служит мостиком к другому берегу.
- Браво! - воскликнул генерал. - Солдаты смогут перейти реку, не замочив пороха.
И затем, обращаясь к отряду, оставшемуся на другом берегу, он скомандовал:
- Эй! Лейтенант, идите вверх по течению до переброшенного через реку дерева и не сводите глаз с пленного!
XXII
"АПОРТ, КОРОТЫШ! АПОРТ!"
В течение пяти минут разделенный на две части отряд поднимался одновременно по обе стороны Булони.
Добравшись наконец до места, указанного капитаном, генерал дал команду остановиться.
- Сорок солдат во главе с лейтенантом, вперед! - приказал он.
Пехотинцы под командованием офицера вошли в реку и побрели по плечи в воде, держа высоко над головой на вытянутых руках ружья и боеприпасы, чтобы их не замочить.
Выбравшись на другой берег, солдаты заняли свое место в колонне.
- А теперь, - приказал генерал, - переправляйте пленного.
Тома Тенги вместе с Жаном Уллье въехали в воду в сопровождении двух егерей, следовавших справа и слева от них.
- Будь я, Тома, на твоем месте, - тихим и проникновенным голосом произнес Жан Уллье, - я бы опасался только одного: чтобы передо мной не возник призрак моего отца и не поставил бы меня перед выбором - пролить кровь его лучшего друга или отпустить его на свободу, расстегнув злосчастный ремень.
Егерь вытер рукой выступивший на лбу пот и перекрестился.
К этому времени трое всадников уже добрались до середины реки, но их слегка развело сильное течение.
Неожиданно послышался всплеск воды, доказывавший, что не напрасно Жан Уллье напоминал несчастному бретонскому солдату о призраке столь почитаемого им отца.
Генерал сразу же понял, что происходит.
- Пленный убегает! - воскликнул он громовым голосом. - Зажечь факелы, рассредоточиться по берегу, стрелять по нему, как только он появится на поверхности воды! А что до тебя, - добавил он, обращаясь к Тома Тенги, выезжавшему из воды в двух шагах от него и не пожелавшему скрыться, - ты от меня далеко не уйдешь!
И, достав пистолет из кобуры, генерал воскликнул:
- Смерть предателю!
И он выстрелил.
Сраженный наповал, Тома Тенги упал…
Солдаты выполнили приказ генерала с поспешностью, свидетельствовавшей о том, что они понимали, насколько серьезно их положение, и рассыпались по берегу реки вдоль ее течения.
В темных водах реки отражались кровавые отблески дюжины факелов, зажженных по правому и левому берегам Булони.
Освободившийся от основных пут в ту минуту, когда Тома Тенги решился расстегнуть ремень, которым он был привязан к своему пленнику, Жан Уллье соскользнул вниз и нырнул в воду между копытами лошади правого всадника.
Теперь нас несомненно спросят, как Жан Уллье мог плыть со связанными руками.
С наступлением темноты Жан Уллье, нисколько не сомневаясь в том, что ему удастся в конце концов уговорить сына своего старого товарища, чтобы тот отпустил его, в те минуты, когда он замолкал, только и делал, что зубами пытался перегрызть веревку, опутывающую его руки.
Зубы у Жана Уллье оказались на редкость крепкими; на подступах к Булони его веревка держалась на одной только нити. Когда он соскользнул в воду, ему было достаточно лишь небольшого усилия, чтобы освободиться от пут.
Прошло несколько секунд, и Жану Уллье пришлось вынырнуть, чтобы набрать воздух в легкие. И в тот же миг грянул залп из десяти ружей, и десять пуль вздыбили пену вокруг головы пловца.
Каким-то чудом его не задела ни одна из пуль, просвистевших так близко от него, что он почувствовал на своем лице их свинцовое дыхание.
И было бы неосторожно с его стороны полагаться во второй раз на удачу, ибо теперь это значило бы искушать случай, искушать самого Господа Бога.
Он снова нырнул и, вместо того чтобы плыть вниз, поплыл на глубине против течения, используя уловку зверя, который пытается сбить со следа настигающих его охотничьих собак.
Почему бы ему не попытать счастья там, где оно иногда улыбалось зайцу, лисице или волку, за которыми он сам в свое время охотился?
Жан Уллье поплыл против течения, задерживая дыхание до тех пор, пока ему не стало казаться, что его грудь разрывалась на части, и всплыл в том месте, куда не доходил свет факелов, зажженных по обе стороны реки.
Действительно, ему удалось перехитрить своих врагов.
Далекие от мысли, что после побега Жан Уллье прибегнет к новой уловке, солдаты продолжали поиски, спускаясь вниз по течению Булони, держа ружья, словно охотники, преследующие дичь и готовые нажать на курки, как только увидят свою добычу.
А так как добычей был человек, их нервы были напряжены до предела.
И только пятеро или шестеро гренадеров с единственным факелом в руках пошли вверх по течению Булони.
Стараясь производить как можно меньше шума, Жан Уллье доплыл, сдерживая дыхание, до ветвей склонившейся над водой ивы.
Он ухватился за одну из них, зажал ее в зубах и запрокинул голову назад с тем, чтобы на поверхности находились лишь рот и нос.
Еще не успев восстановить дыхание, он услышал жалобный вой, доносившийся с того места, где стояли солдаты и откуда он вошел в воду.
И он тут же понял, кому принадлежал этот вой.
- Коротыш! - прошептал он. - Коротыш здесь? Но разве я не послал его в Суде? Должно быть, с ним приключилось какое-то несчастье, раз он не добрался… О! Боже всемилостивый, - добавил он с необычайным жаром, словно молясь, - именно сейчас мне нельзя снова попадаться в руки этим людям.
Солдаты тоже узнали его пса, которого видели во дворе постоялого двора.
- Вот его пес! Вот его пес! - хором закричали они.
- Отлично! - сказал сержант. - Пес приведет нас к своему хозяину.
И он попытался схватить Коротыша.
Несмотря на усталость, бедному животному все же удалось увернуться и, потянув носом воздух, броситься в воду.
- Сюда, друзья! Сюда! - крикнул сержант, обращаясь к солдатам, шарившим на берегу, и указывая рукой в направлении собаки. - Нам остается только проследить за псом. Вперед, Коротыш, вперед!
В ту минуту, когда Жан Уллье узнал жалобный вой Коротыша, он с риском для жизни высунул голову из воды.
Увидев, как пес по диагонали переплывает реку по направлению к нему, он понял, что пропал, если не примет единственно верное решение.
У Жана Уллье не было выбора: он должен был пожертвовать псом.
Если бы речь шла только о нем, Жан Уллье погиб или спасся бы вместе с собакой, по крайней мере, он бы еще мог раздумывать, стоит ли ему спасаться ценой жизни Коротыша.
Он осторожно снял накидку из козьей шкуры, которую носил поверх фуфайки, и опустил в воду, подтолкнув на середину реки.
Коротыш уже был в пяти или шести футах от него.
- Ищи! Апорт! - тихим голосом приказал Жан Уллье, указывая псу направление, куда он должен плыть.
Но, по-видимому, у пса силы были на исходе, и он не торопился выполнять приказ хозяина.
- Коротыш, апорт! Апорт! - повторил Жан Уллье более повелительным тоном.
Коротыш бросился вслед за накидкой, которую течение реки уже отнесло на двадцать футов от него.
Увидев, что его хитрость удалась, Жан Уллье, набрав побольше воздуха в легкие, снова погрузился в воду в ту самую секунду, когда солдаты на берегу подошли к большой иве.
Один из них проворно забрался на дерево и, подняв над головой факел, осветил русло реки.
Солдаты увидели, как накидку быстро уносит течение и как Коротыш, плывя за ней, жалобно скулит, словно огорченный, что не может из-за усталости быстро выполнить команду хозяина.
Следуя за псом, солдаты побежали берегом вниз по реке, удаляясь от Жана Уллье, как вдруг один из них, разглядев на поверхности воды уплывавшую накидку, воскликнул:
- Сюда! Ребята, сюда! Он здесь, этот негодяй!
Вслед за тем он выстрелил по накидке.
Подняв страшный шум, гренадеры и егеря со всех ног побежали по обоим берегам, все больше и больше удаляясь от того места, где прятался Жан Уллье, и стреляя по козьей шкуре, к которой безуспешно плыл Коротыш.
В течение нескольких минут ружья палили так часто, что факелы больше не были нужны: вспышки горевшей серы, вылетавшие из стволов ружей, освещали глубокую дикую расселину, по которой протекала Булонь, а эхо, отражавшееся от скал, подхватывало раскаты выстрелов, и казалось, что стрелков вдвое больше, чем их было на самом деле.
Генерал первый догадался о том, что солдаты ошиблись.
- Прикажите прекратить огонь, - приказал он капитану, шагавшему рядом с ним. - Эти дураки приняли видимость за мишень!
В это мгновение гребень прибрежной скалы осветился вспышкой выстрела; послышался резкий свист пули, пролетевшей над самой головой офицеров и впившейся в ствол дерева в двух шагах впереди от них.
- Ну вот, - заметил генерал, не теряя самообладания, - наш пленный просил прочитать за него двенадцать раз "Аве Мария", но похоже, что его друзья предпримут кое-что покрепче.
Действительно, раздалось три или четыре выстрела, и пули отрикошетили от реки. Кто-то вскрикнул от боли.
И тогда перекрывавшим солдатский крик голосом генерал приказал:
- Горнист, играйте сбор; потушить факелы!
И совсем тихо добавил капитану:
- Прикажите сорока солдатам, оставшимся на том берегу, переправиться на нашу сторону; возможно, нам скоро понадобится весь наш отряд.
Встревоженные ночной атакой, солдаты тут же сгрудились вокруг своего командира.
Край прибрежного склона снова осветился от пяти или шести выстрелов, расчертивших темное небо; один гренадер упал замертво; одна лошадь встала на дыбы, а затем упала, придавив своего всадника: пуля попала ей прямо в грудь.
- Тысяча чертей, вперед! - скомандовал генерал. - И посмотрим, осмелятся ли нас подождать эти ночные птицы.
И он первый стал карабкаться вверх на скалу с такой решимостью, что, несмотря на темноту, затруднявшую восхождение, несмотря на пули, рикошетившие от скалы и ранившие еще двух солдат, не прошло и нескольких секунд, как отряд добрался до вершины.
Огонь прекратился словно по волшебству, и если бы не колыхавшиеся кусты дрока, свидетельствовавшие о том, что здесь сейчас только сидели в засаде шуаны, можно было бы подумать, будто противник провалился сквозь землю.
- Какая скверная война! - прошептал генерал. - И теперь весь наш переход обречен на провал. Ну и пусть! Все же была попытка! К тому же Суде находится по дороге в Машкуль, а наши люди смогут отдохнуть только в Машкуле.
- Мой генерал, а как же мы обойдемся без проводника? - спросил капитан.
- Без проводника? Вы видите свет в пятистах шагах отсюда?
- Свет?
- Да, вот там.
- Нет, мой генерал.
- А я вижу. Этот свет указывает на то, что там стоит хижина; в крестьянской хижине непременно найдутся хозяин, хозяйка или их ребенок, и кто-то из них поведет нас через лес.
И тоном, не предвещавшим ничего хорошего обитателю хижины, кем бы тот ни оказался, генерал приказал трогаться с места, распорядившись предварительно увеличить, насколько это было возможно, расстояние между идущими впереди разведчиками и остальной колонной, чтобы не подвергать опасности жизнь своих людей.
Не успел еще генерал во главе своего маленького войска спуститься с горы, как из воды показался человек; он на секунду остановился, прячась за стволом ивы, прислушался и крадучись пошел вдоль кустов; было очевидно, что он продвигался вперед в том же направлении, что и солдаты.
Когда, цепляясь за вереск, он карабкался на скалу, в нескольких шагах от него послышался слабый стон.
Жан Уллье (а это и был наш беглец) направился в ту сторону, откуда доносились стоны.
По мере его приближения они становились все жалобнее.
Склонившись, он протянул руку и почувствовал, как его пальцы лижет нежный и горячий язык собаки.
- Коротыш! Мой бедный Коротыш! - прошептал вандеец.
В самом деле, это был Коротыш; из последних сил он выволок на берег принадлежавшую его хозяину накидку из козьего меха и лег на нее, чтобы умереть.
Позвав пса, Жан Уллье потянул ее к себе.
Коротыш жалобно заскулил, но не двинулся с места.
Жан Уллье взял пса на руки с тем, чтобы понести его, но Коротыш даже не пошевелился.
Вандеец почувствовал, что по руке, которой он поддерживал пса, полилось что-то теплое и вязкое.
Вандеец поднес руку ко рту и ощутил тошнотворный вкус крови.
Он попытался разжать зубы животного, однако не смог.
Коротыш погиб, спасая своего хозяина, и случай привел сюда пса, чтобы он получил последнюю его ласку.
Оставалось только догадываться, был ли он убит одной из пуль солдат или же был уже ранен, когда бросился в воду, пытаясь доплыть до Жана Уллье.
Вандеец склонялся ко второму мнению: и остановка Коротыша на берегу, и небольшая скорость, с которой пес плыл, - все наводило Жана Уллье на мысль о том, что пес был ранен раньше.
- Хорошо, - произнес он, - завтра при свете дня все прояснится, и горе тому, кто убил моего бедного пса!
С этими словами он положил тело Коротыша под кусты и, продолжив восхождение в гору, исчез в зарослях Дрока.
XXIII
КОМУ ПРИНАДЛЕЖАЛА ХИЖИНА
В хижине, в которой генерал издалека разглядел свет, обратив на него внимание капитана, проживали две семьи.
Главами семей были родные братья.
Старшего брата звали Жозеф Пико, а младшего - Паскаль Пико.
В начале 1792 года их отец принял участие в первых группировках мятежников в Реце. Как рыба-прилипала привязывается к хищной акуле, как шакал неотступно следует за львом, так и он примкнул к известному своей жестокостью Сушю и участвовал в массовых убийствах, ознаменовавших начало восстания на левом берегу Луары. Когда Шаретт расправился с этим вторым Каррье, но с белой кокардой, Пико, чей кровожадный аппетит все больше разгорался, рассердился на своего нового командира за то, что тот, по его мнению, совершил непростительную ошибку, запретив убивать противника вне поля боя, покинул отряд и присоединился к войску, которым командовал чрезвычайно жестокий Жолли, бывший хирург из Машкуля: вот он, по мнению Пико, был на высоте положения.