Однако Жолли, понимая необходимость объединения всех сил и отдавая должное военному таланту главнокомандующего Нижней Вандеи, встал под знамена Шаретта, а обиженный Пико, с кем не сочли нужным посоветоваться, в очередной раз расстался со своими товарищами, не сообщив командиру о своем уходе.
В конце концов ему надоело постоянно менять командиров, и он, убежденный в том, что время бессильно исцелить его от ненависти к убийцам Сушю, пустился на поиски такого генерала, которого не вводит в заблуждение слава Шаретта, и не нашел никого лучше Стоффле, чья неприязнь к героям Реца была общеизвестна.
Двадцать пятого февраля 1796 года Стоффле вместе с двумя ординарцами и сопровождавшими его егерями был окружен и захвачен в плен на ферме Ла-Пуатвиньер.
Предводителя восставших вандейцев и двух офицеров расстреляли, а крестьян отправили по домам.
Минуло два года с той поры, как Пико, один из двух егерей генерала Стоффле, покинул родные края.
Подойдя к дому, он увидел на пороге двух высоких, ладных и крепких молодых людей, бросившихся к нему с объятиями и поцелуями.
Это были его сыновья.
Старшему исполнилось семнадцать лет, а младшему - шестнадцать.
Пико охотно подставлял щеки для поцелуев, а когда прилив нежности пошел на убыль, с удовлетворением оглядел сыновей с головы до ног и остался доволен их атлетическим телосложением и с удовлетворением убедился в крепости их мускулов, пощупав руки.
Оставив дома детей, он увидел теперь перед собой солдат.
Однако эти солдаты, так же как и он, не имели оружия.
В самом деле, республиканские власти изъяли у Пико карабин и саблю, доставшиеся ему от щедрот англичан.
Но у Пико было немало оснований считать, что Республика вернет ему долги и будет к тому же достаточно великодушна, чтобы вооружить еще и его сыновей в возмещение за причиненный ему ущерб.
Хотя верно и то, что он не собирался обращаться с просьбой по этому поводу.
И потому на следующий же день он приказал молодым людям вооружиться дубинами из дикой яблони и отправился вместе с сыновьями в Торфу.
В Торфу была расквартирована пехотная полубригада.
Когда Пико, передвигавшийся ночью полями и обходивший стороной тропы, заметил в полульё от себя огоньки, свидетельствовавшие о том, что впереди лежит город, и возвещавшие о скором окончании путешествия, он приказал сыновьям следовать за ним, но повторять при этом каждое его движение и замирать на месте всякий раз, если они услышат звуки, подобные щебетанию потревоженного во сне дрозда.
Ведь на свете нет такого охотника, который бы не знал, какой шум производит разбуженный среди ночи дрозд, издавая три или четыре короткие и повторяющиеся трели.
И теперь, вместо того чтобы идти напрямую, как он шел до сих пор, Пико стал петлять в тени изгородей, огибая стороной город и останавливаясь через каждые двадцать шагов, чтобы прислушаться, что происходит вокруг.
Наконец его слух различил чью-то медленную, размеренную и однообразную поступь.
Это были шаги одинокого мужчины.
Пико бросился плашмя на землю и пополз по-пластунски на шум шагов.
Сыновья последовали его примеру.
На краю поля Пико, осторожно раздвинув ветки изгороди, посмотрел сквозь нее, а затем, довольный увиденным, просунул голову и, нисколько не опасаясь колючек, царапавших его тело, проскользнул как уж сквозь кусты.
Оказавшись по другую сторону изгороди, он свистнул, подражая рассерженному дрозду.
Это был, как мы уже говорили, условный сигнал, о котором он договорился со своими сыновьями.
Согласно полученным указаниям, они остановились как вкопанные, только слегка вытянув голову, чтобы наблюдать над изгородью за действиями отца.
По другую ее сторону, там где находился Пико, простирался луг, заросший высокой и густой травой, колыхавшейся на ветру.
На краю луга, шагах в пятидесяти от них, виднелась дорога.
По дороге взад и вперед ходил часовой, охраняя подступы к дому, располагавшемуся в ста шагах от него и служившему сторожевой заставой; у двери дома стоял второй часовой.
Молодые люди одним взглядом охватили открывшуюся перед ними картину, а затем стали смотреть на отца, продолжавшего по-пластунски ползти в траве по направлению к часовому.
Когда Пико оставалось до дороги совсем немного, он замер за кустом.
Солдат ходил взад и вперед, и всякий раз, поворачиваясь спиной к городу, он цеплялся одеждой или оружием за ветки куста.
И всякий раз молодые люди вздрагивали от страха за своего отца.
Как вдруг, когда поднялся ветер, до них донесся чей-то приглушенный крик; обладая остротой зрения людей, привыкших к ночной охоте, они разглядели какую-то темную массу, которая шевелилась на белевшей вдали дороге.
Это были Пико и часовой.
Ударив солдата ножом, он приканчивал его, сжимая обеими руками горло.
Минуту спустя вандеец вернулся к сыновьям и, словно волчица, делившаяся со своими детьми добычей после резни, отдал захваченное им ружье, саблю и патронную сумку.
Имея ружье, саблю и сумку, набитую патронами, им было уже легче добыть второе снаряжение, чем первое, а имея второе снаряжение, было легче добавить третье.
Однако Пико было недостаточно иметь оружие: ему хотелось поскорее пустить его в ход. Оглядевшись по сторонам, он решил, что господа д’Отишан, де Сепо, де Пюизе и де Бурмон, сохранявшие до сих пор свое влияние в провинции, были лишь прекраснодушными роялистами, не умевшими воевать и не шедшими ни в какое сравнение с таким доблестным военачальником, каким до сих пор для него оставался Сушю.
Пико рассудил, что, вместо того чтобы выполнять приказы плохого командира, лучше самому вести за собой других людей.
Собрав несколько таких же недовольных, как он, крестьян, Пико стал их предводителем. Несмотря на свою малочисленность, отряд не переставал доказывать свою ненависть к республиканцам.
Пико придерживался самой простой тактики.
Отряд скрывался в лесу.
Днем он отдыхал.
С наступлением ночи Пико со своими людьми выходил из ставшего им убежищем леса и устраивал засаду в придорожных кустах. Если мимо проезжал обоз или дилижанс, он нападал и грабил его. Если же обоза долго не было или если дилижанс ехал в сопровождении многочисленной охраны, он обрушивался на передовые посты, расстреливая их, или на фермы патриотов, сжигая их.
После одной или двух вылазок, получив от своих товарищей прозвище "Беспощадный", Пико старался в полной мере оправдать доверие крестьян и никогда не упускал случая, чтобы повесить, расстрелять или зарезать любого попавшего ему в руки республиканца, будь то мужчина или женщина, горожанин или военный, старик или ребенок.
Он продолжал заниматься разбоем вплоть до 1800 года; но в это время Европа решила дать возможность передохнуть первому консулу или же первый консул сам решил дать передышку Европе, и Бонапарт, до которого, без сомнения, дошли слухи о подвигах Пико Беспощадного, решил им серьезно заняться и направил против него не армейскую часть, а всего-навсего двух шуанов, завербованных на Иерусалимской улице, и две бригады жандармов.
Ни о чем не подозревая, Пико принял двоих лжешуанов в свою банду.
Несколько дней спустя он попал в западню и был схвачен вместе со своими лучшими бойцами.
Пико поплатился головой за свою недобрую славу, а так как он был скорее бандит с большой дороги, грабивший дилижансы, чем солдат, его приговорили не к расстрелу, а к гильотине.
Он мужественно поднялся на эшафот, так как не рассчитывал на снисхождение, ибо пощады он сам никому не давал.
Его старший сын Жозеф был осужден вместе с другими бандитами и сослан на каторгу. Что же касается Паскаля, то ему удалось уйти от погони, и он, вернувшись в лес, продолжал с остатками отряда дело своего отца.
Однако вскоре ему опротивела жизнь затравленного зверя, его снова потянуло к людям, и в один прекрасный день, подойдя к Бопрео, он отдал первому встретившемуся ему на пути солдату свою саблю и свое ружье, а когда его отвели к коменданту города, он рассказал без утайки свою историю.
Комендант, командовавший бригадой драгун, проникся сочувствием к бедняге и, приняв во внимание молодость и подкупающую искренность того, кто открыл перед ним свою душу, предложил ему вступить в свой полк.
В случае отказа комендант был бы вынужден передать его в руки судебных властей.
Оказавшись перед выбором и зная о судьбе отца и брата, Паскаль Пико не горел желанием вернуться в родные края. Можно сказать, что у него не было выбора, и он, ни секунды не колеблясь, принял предложение коменданта.
Он надел форму драгуна.
Четырнадцать лет спустя сыновья Беспощадного вернулись домой и поделили маленькое наследство, доставшееся им от отца.
После возвращения Бурбонов к власти ворота каторги открылись перед Жозефом; Паскаля же уволили со службы: перестав называться разбойником из Вандеи, он превратился теперь в разбойника с Луары.
Вернувшийся с каторги Жозеф пылал еще большей ненавистью, чем в свое время его отец, мечтал отомстить патриотам за смерть отца и за мучения, что ему самому довелось испытать.
Паскаль, напротив, возвратился в отчий дом совсем с другими мыслями, отличавшимися от его юношеских представлений. Его кругозор расширился, а мировоззрение изменилось после того, как он повидал новые края, и в особенности после встреч с людьми, для кого ненависть к Бурбонам была долгом, падение Наполеона - горем, нашествие союзников - позором. Крест, который он носил на груди, поддерживал в его сердце эти чувства.
Однако, несмотря на различие во взглядах, приводивших к частым спорам, и на полное отсутствие взаимопонимания, братья не разъехались и продолжали жить под одной крышей в доме, доставшемся им от отца, и возделывать каждый свою половину поля, примыкавшего к дому.
Оба брата женились: Жозеф - на дочери бедного крестьянина, Паскаль, пользовавшийся среди своих земляков уважением за то, что носил крест и получал небольшую пенсию, - на дочери богатого горожанина из Сен-Фильбера, такого же, как и он, патриота.
Две женщины, проживавшие под одной крышей, где одна из зависти, а другая по злобе настраивали мужей против друг друга, только усиливали их разногласия; однако вплоть до 1830 года братья жили в родительском доме.
Июльская революция, восторженно встреченная Паскалем, разбудила неистовый фанатизм Жозефа; с другой стороны, когда тесть Паскаля стал мэром Сен-Фильбера, шуан и его жена стали извергать такой поток оскорблений на головы этих недоумков, что жена Паскаля заявила своему супругу: она не желает больше жить в одном доме с такими буянами, поскольку подобное соседство не кажется ей безопасным.
Не имея своих детей, старый солдат всей душой привязался к детям брата, в особенности к мальчику с пепельными волосами и с пухлыми и румяными, как яблочки, щечками. Он мог часами подбрасывать малыша на своих коленях, и это было для него самым большим удовольствием. У Паскаля сжималось сердце при мысли о том, что надо расстаться с приемным сыном; несмотря на неправоту старшего брата, он продолжал его любить, видел, как тот безуспешно борется с нищетой, вызванной расходами на содержание большой семьи, и опасался, что тот после его отъезда останется в нищете. И Паскаль не пошел навстречу просьбе жены.
Вскоре они перестали собираться вместе за обеденным столом, а так как в доме было три комнаты, Паскаль оставил две старшему брату, а сам поселился в третьей, предварительно наглухо забив общую дверь.
В тот вечер, когда был арестован Жан Уллье, жена Паскаля Пико пребывала в большом волнении.
Ее муж, сказав, что ему надо рассчитаться с Куртеном из Ла-Ложери, вышел из дома около четырех часов, то есть именно в то время, когда отряд генерала Дермонкура выезжал из Монтегю; теперь было уже восемь часов, а он еще не вернулся.
Когда бедная женщина услышала выстрелы, доносившиеся с берега Булони всего в трехстах шагах от дома, ее волнение переросло в тревогу.
Ожидая мужа, Марианна Пико томилась тревогой, время от времени вставая из-за прялки, стоявшей в углу у камина, и подходила к двери, чтобы прислушаться к тому, что происходило за стенами дома.
Когда выстрелы прекратились, она не слышала больше ничего, кроме шума ветра, раскачивавшего верхушки деревьев, или далекого жалобного воя собаки.
Маленький Луи - ребенок, которого особенно любил Паскаль, - прибежал на звуки выстрелов спросить, не вернулся ли его дядя; не успела показаться в проеме двери прелестная белокурая и розовощекая головка мальчугана, как послышался строгий окрик его матери, и он скрылся за дверью.
Вот уже несколько дней, как Жозеф вел себя особенно нетерпимо и вызывающе, а этим утром, прежде чем отправиться на ярмарку в Монтегю, устроил брату скандал, и, если бы не выдержка старого солдата, все могло бы закончиться дракой.
Вот почему жена Паскаля не решилась поделиться своей тревогой с невесткой.
Неожиданно она услышала таинственные тихие голоса со стороны фруктового сада перед домом. Она вскочила так быстро, что опрокинула свою прялку.
Дверь распахнулась, и на пороге появился Жозеф Пико.
XXIV
КАК МАРИАННА ПИКО ОПЛАКИВАЛА СВОЕГО МУЖА
При появлении деверя - Марианна Пико совсем не ожидала увидеть его в столь поздний час - бедную женщину охватило неясное предчувствие беды; у нее подкосились ноги, и она без сил опустилась на стул.
Между тем Жозеф молча, не торопясь, приближался к ней, и она смотрела на него с таким ужасом, словно перед ней был призрак.
Подойдя к очагу, он, не проронив ни слова, придвинул себе стул, сел и стал помешивать пепел в очаге палкой, которая была в его руке.
Вспыхнувший в очаге огонь осветил его лицо, и Марианна увидела, что он был необычно бледен.
- Ради Бога, Жозеф, - взмолилась она, - скажите, что произошло?
- Марианна, что за недоумки приходили к вам сегодня вечером? - произнес шуан, отвечая вопросом на вопрос.
- Никого не было, - сказала Марианна, для большей убедительности покачав отрицательно головой.
И затем в свою очередь она спросила:
- Жозеф, вы, случайно, не видели вашего брата?
- С кем он ушел из дома? - спросил шуан, желавший, по-видимому, только задавать вопросы, но никак не отвечать.
- Повторяю вам еще раз: никто не приходил. Около четырех часов вечера он пошел расплатиться с мэром Ла-Ложери за ту гречку, что на прошлой неделе купил у него для вас.
- С мэром Ла-Ложери? - переспросил Жозеф Пико, нахмурив брови. - Ах, да, метр Куртен… Еще один отъявленный негодяй! Я уже давно говорил Паскалю и даже сегодня утром повторил: "Не искушай Господа, от которого ты отрекся, или же с тобой приключится беда!"
- Жозеф! Жозеф! - воскликнула Марианна. - И вы еще смеете ссылаться на Бога, когда с такой ненавистью говорите о брате, который так любит вас и вашу семью, что отдал бы свой последний кусок хлеба вашим детям! Если, к несчастью, наш бедный край сотрясают гражданские распри, зачем вам нужно, чтобы они проникали в нашу семью? Боже мой, оставьте при себе ваши убеждения, и пусть ваш брат остается при своих; в отличие от вас, он настроен миролюбиво. Его ружье висит на стене; он держится в стороне от политических партий и интриг, никому не угрожая, в то время как за последние полгода вы ни разу не вышли из дома, не вооружившись до зубов! Вот уже полгода, как вы не перестаете угрожать жителям города, где живут мои родители, и даже нам!
- Лучше выходить из дома с оружием в руках и открыто выступать против недоумков, как это делаю я, чем трусливо предавать тех, с кем рядом живешь, приводить с собой новых синих, служить им проводником, когда они пробираются по нашим полям, чтобы разграбить замки тех, кто еще сохранил веру.
- Кто же был проводником солдат?
- Паскаль.
- Когда? Где?
- Этой ночью у брода Пон-Фарси.
- Мой Бог! Я слышала выстрелы именно со стороны брода! - воскликнула Марианна.
Неожиданно в глазах несчастной женщины появилась растерянность.
Она посмотрела на руки Жозефа.
- У вас на руках кровь! - воскликнула она. - Чья это кровь, Жозеф? Скажите мне! Чья это кровь?
Шуан хотел было спрятать руки за спиной, но передумал.
- Это кровь, - ответил Жозеф, бледное лицо которого вдруг стало багровым, - это кровь того, кто предал своего Бога, свою страну и своего короля; это кровь человека, забывшего, что синие послали его отца на эшафот, а брата - на каторгу, и после всего этого он не побоялся служить им!
- Вы убили моего мужа! Вы убили вашего брата! - воскликнула Марианна, с вызовом глядя на Жозефа.
- Нет, не я, - ответил Жозеф.
- Ты лжешь!
- Нет, клянусь, что не я.
- Если ты говоришь, что не ты убил своего брата, поклянись мне, что поможешь мне за него отомстить.
- Чтобы я, Жозеф Пико, помог вам за него отомстить! Ну, уж нет и еще раз нет, - глухим голосом ответил шуан, - хотя я и не поднял руку на своего брата, я одобряю тех, кто его прикончил; и если бы я оказался на их месте, то клянусь Господом Богом, поступил бы с ним точно так же, хотя он и мой брат!
- Повтори, что ты сейчас сказал! - воскликнула Марианна. - Мне кажется, что я ослышалась.
Шуан снова повторил слова, которые он только что произнес.
- Будь ты проклят, как и они! - воскликнула Марианна, занося в исступлении руку над головой деверя. - И пусть на тебя, братоубийцу в помыслах своих, падет возмездие; теперь нас только двое, чтобы отомстить за него: Бог и я! И я не отступлюсь, если даже от меня отступится Бог!
Затем с неожиданной для оторопевшего шуана властностью в голосе она спросила:
- А теперь говори, где он? Что они сделали с ним? Говори! Говори же! Ты мне отдашь хотя бы его труп?
- Когда я прибежал на выстрелы, - произнес Жозеф, - он еще дышал. Я взял его на руки, чтобы отнести домой, но он по дороге умер.
- И тогда ты сбросил его как собаку в придорожную канаву, не так ли, Каин? О! А я-то, когда читала Библию, не могла поверить, что такое возможно!
- Нет, - произнес Жозеф, - я оставил его труп в саду.
- Боже мой! Боже мой! - воскликнула бедная женщина. Она тряслась как в лихорадке. - Боже мой, Жозеф, возможно, ты ошибся… возможно, он еще дышит, возможно, его еще можно спасти! Идем со мной, Жозеф! Идем со мной! И если он не умер, я прощу тебе то, что ты водишь дружбу с убийцами собственного брата…
Она сняла со стены горящую лампу и бросилась к двери.
Но, вместо того чтобы следовать за ней, Жозеф Пико, уже несколько секунд прислушивавшийся к тому, что происходило снаружи дома, различил какой-то шум, и это было похоже на топот солдат, приближавшихся к хижине; подождав, пока исчезнет в дверном проеме свет от лампы в руках невестки, он вышел из дома, обогнул дворовые постройки, перелез через живую изгородь, разделявшую поле, и бросился в сторону Машкульского леса, темневшего в пятистах шагах от дома.
Несчастная Марианна тем временем металась по саду.
Обезумев от горя, она в горячке водила лампой вокруг себя, забывая при этом смотреть на освещенную траву; ей казалось, что она обрела способность видеть в темноте, чтобы найти тело мужа.