Несмотря на свою исполинскую силу, старый вандеец упал сначала на колени, а затем, не удержавшись в этом положении, покатился со скалы. В своем падении он хотел удержаться, ухватившись за куст вереска, который его рука инстинктивно схватила, но мало-помалу он почувствовал, что куст не выдерживает тяжести его тела.
Хотя и оглушенный, Жан Уллье, однако, не совсем потерял сознание и, ожидая каждую секунду, что ломкие ветки, поддерживавшие его над пропастью, оборвутся в его руке, он вручил свою судьбу в руки Господа.
Неожиданно он услышал несколько выстрелов, которые прозвучали над кустами, и сквозь полуприкрытые веки увидел вспыхнувшие искры.
Надеясь, что это прибыли шуаны, возглавляемые Гереном, он попытался кричать, но ему показалось, что его голос застрял в груди и не может приподнять свинцовый груз, давивший на нее.
Он был похож на человека, находящегося во власти ужасного кошмара, и боль, которую вызывало ожидание, становилась столь жгучей, что он, забыв о нанесенном ему ударе, чувствовал, как с его лба на грудь стекает кровавый пот.
Но вот силы покинули его, пальцы разжались, мускулы ослабли, и страх, который он ощущал, стал тем более ужасным, что ему казалось, будто он добровольно отпускает ветки, которые удерживали его над пустотой.
И тут ему почудилось, что его влечет в пропасть какая-то неведомая сила, и пальцы его лишились последней опоры.
Однако в то самое мгновение, когда он представил себе, что вскоре услышит свист ветра при своем падении, что вскоре почувствует как острые скалы разорвут его тело, чьи-то крепкие руки вытащили его и перенесли на маленькую площадку в нескольких шагах от пропасти.
Он был спасен!
Но только эти руки встряхивали его чересчур грубо, чтобы быть руками друга.
XXVII
ГОСТИ ЗАМКА СУДЕ
На другой день после прибытия графа де Бонвиля и его спутника в замок Суде маркиз вернулся из поездки или, вернее, с совещания.
Сходя с лошади, достойный дворянин всем своим видом показывал, что пребывает в самом дурном расположении духа.
Он упрекнул дочерей за то, что те не удосужились выйти его встретить хотя бы к воротам; выругал отсутствовавшего Жана Уллье за то, что тот, не спросив его разрешения, отправился на ярмарку в Монтегю; придрался к кухарке, которая из-за отсутствия дворецкого помогала ему слезть с лошади, за то, что она, вместо того чтобы зайти с правой стороны, изо всех сил потянула за левый стремянный ремень, а это вынудило маркиза спрыгнуть на землю не у крыльца, а с другой стороны.
Войдя в гостиную, маркиз де Суде продолжал так неистово изливать свой гнев короткими и звучными бранными словами, что даже привычные к вольным выражениям, к каким частенько прибегал старый эмигрант, Берта и Мари не знали, как себя вести.
Напрасно они пытались задобрить отца нежной лаской: даже согревая ноги у камина, маркиз продолжал похлопывать хлыстом по огромным сапогам и, казалось, очень сожалел о том, что, вместо сапог, перед ним не спины тех или иных господ, кого он, играя хлыстом, вспоминал, награждая их при этом самыми нелестными эпитетами.
Маркиз был явно не в духе.
В самом деле, уже некоторое время маркиз не испытывал былого удовольствия от охоты; неожиданно он ловил себя на мысли, что зевает за вистом, которым обычно заканчивался каждый вечер; его больше не влекли радости землевладельца - иными словами, жизнь в замке Суде ему начала казаться невыносимо скучной.
Кроме того, впервые за последние десять лет он ощутил необыкновенную легкость в ногах; он дышал свободно и ровно, голова была как никогда ясной.
К старику, словно для него настала вторая молодость, пришла та мудрость, что озаряет человеческий разум на пороге увядания, когда тело испытывает особенный ни с чем не сравнимый прилив сил, словно готовится встретить свой последний час; маркиз, почувствовав себя бодрым и полным энергии, чего он не испытывал вот уже много лет, понял, что томится от тоски, занимаясь привычными делами, и подумал, что только в новой Вандее он смог бы лучше всего использовать возможности вернувшейся к нему молодости, ни на секунду не сомневаясь в том, что только в неспокойной партизанской жизни он найдет ту глубокую радость, воспоминание о которой только и сможет скрасить его старость.
Вот почему он с таким восторгом встретил сообщение о возобновлении вооруженной борьбы; пришедшееся как раз ко времени политическое потрясение нации лишний раз подтвердило то, о чем он подозревал в своем благом и бесхитростном эгоизме: весь мир был создан и существовал только для того, чтобы удовлетворить желания столь достойного дворянина, каким считал себя маркиз де Суде.
Однако он увидел у своих единоверцев лишь безразличие, желание помедлить, и это выводило его из себя.
Одни ссылались на то, что общественное мнение еще для этого не созрело; другие утверждали, что с их стороны было бы неосмотрительно пытаться что-то предпринять, не убедившись вначале в настроениях в армии; третьи заявляли, что у крестьян поостыл религиозный и политический пыл и теперь нелегко будет поднять их на борьбу; и наш храбрый маркиз, никак не желавший понять, почему не все французы были готовы выступить, и рассматривавший небольшой военный поход как развлекательную прогулку, на которую он отправится, получив из рук Жана Уллье лучший карабин, а от дочерей - перевязь с вышитым кроваво-красным сердцем, - наш славный маркиз резко порвал отношения со своими друзьями и, не желая больше слышать никаких доводов, вернулся в свой замок.
Зная, насколько высоко почитает законы гостеприимства ее отец, Мари как бы непреднамеренно в то мгновение, когда на нашего достойнейшего маркиза накатывалась новая волна раздражения, сообщила ему о приезде в замок графа де Бонвиля, надеясь таким путем утихомирить разбушевавшегося старика.
- Бонвиль! Бонвиль! Не знаю никакого Бонвиля! - гневно воскликнул маркиз де Суде. - Какой-нибудь завиральщик, или адвокатишка, или офицеришка, словно родившийся уже с эполетами, или болтун, способный стрелять лишь на словах, или самовлюбленный щёголь, который будет нам доказывать, что необходимо выждать, пока Филипп перестанет пользоваться всенародным уважением! А потом, если предположить, что популярность играет такую важную роль, разве не проще было бы позаботиться о популярности нашего короля!
- Я вижу, что господин маркиз ратует за немедленное вооруженное выступление, - негромко произнес чей-то приятный и мелодичный голос.
Маркиз де Суде обернулся и увидел юношу в крестьянской одежде, стоявшего по другую сторону камина и гревшего, как и он, ноги у очага.
Незнакомец тихо вошел через боковую дверь, в то время как маркиз, стоя к нему спиной, в пылу гнева не обратил внимания на знаки, подаваемые его дочерьми, которые пытались предупредить его о появлении в комнате одного из их гостей.
Малышу Пьеру - а это был именно он - на первый взгляд, было не больше шестнадцати или восемнадцати лет, но даже для этого возраста он казался слишком худым и тщедушным; его лицо было совсем бескровным, а окаймлявшие голову длинные локоны черных волос еще больше подчеркивали его бледность; большие голубые глаза светились умом и храбростью; тонкие слегка приподнятые в уголках губы были раскрыты в лукавой улыбке; сильно выдававшийся подбородок свидетельствовал о недюжинной силе воли молодого человека; наконец, тонкий орлиный профиль дополнял внешний облик незнакомца, чьи благородные черты лица совсем не соответствовали одежде крестьянина.
- Малыш Пьер, - произнесла Берта, взяв за руку молодого человека и представляя его своему отцу.
Маркиз отвесил низкий поклон, на что молодой человек ответил самым изысканным приветствием.
Крестьянская одежда и странное имя молодого человека лишь слегка возбудили любопытство старого эмигранта: за время большой войны он успел привыкнуть к прозвищам, под которыми скрывали свои имена самые знатные особы, и к маскараду, к которому они прибегали, чтобы не выдавать свое благородное происхождение; маркиз скорее удивился лишь молодости гостя.
- Сударь, дочери мне уже успели поведать о том, что вчера вечером были счастливы принять вас и вашего друга графа де Бонвиля в нашем замке; что же касается лично меня, то я вдвойне сожалею о том, что не был в это время дома. Если бы известные господа не вынудили меня заняться выполнением весьма неприятной миссии, я бы посчитал за великую честь встретить вас на пороге нашего скромного жилища. Надеюсь, что в мое отсутствие мои трещотки оказали вам достойный прием и, несмотря на наше невысокое положение в обществе, скрасили ваше пребывание под крышей нашего убогого замка.
- Господин маркиз, ваш дом мне показался особенно гостеприимным благодаря столь очаровательным хозяйкам, - учтиво ответил Малыш Пьер.
- Гм! - произнес маркиз, вытянув нижнюю губу. - В былые времена они вполне могли бы развлечь гостей. Вот Берта: она прекрасно различает следы и может лучше любого охотника загнать кабана. Мари же не имеет себе равных в знании мест, где водятся вальдшнепы. Кроме умения играть в карты, которое перешло к ним по наследству от меня, мне кажется, что они совсем не созданы для радушного приема гостей; вот посмотрите: не прошло и нескольких минут, как в камине остались одни лишь головешки, - добавил маркиз де Суде, пнув носком сапога догоравший в очаге огонь, что свидетельствовало о его еще не остывшем гневе.
- Я думаю, что немногие придворные дамы могли бы похвастаться грациозностью и изысканными манерами ваших дочерей. Господин маркиз, уверяю вас, что среди тех дам не найдется ни одной, наделенной еще и таким благородством души, и таким богатством чувств, какими обладают ваши дочери.
- Придворные дамы? - переспросил маркиз де Суде, с удивлением взглянув на Малыша Пьера.
Малыш Пьер улыбнулся и покраснел, словно актер, который сбился с текста перед благожелательными слушателями.
- Господин маркиз, это только мое предположение, - произнес он, и его смущение казалось слишком глубоким, чтобы быть притворным. - Я упомянул о придворных дамах только потому, что именно при дворе надлежит быть вашим дочерям по их происхождению и достоинствам.
Маркиз де Суде покраснел в свою очередь, увидев, что ввел в краску гостя; он невольно едва не раскрыл инкогнито гостя (чего тот вовсе и не собирался делать), и учтивый маркиз не мог себе этого простить.
Малыш Пьер поспешил нарушить неловкое молчание:
- Господин маркиз, как я вам уже сказал, когда девушки представляли меня, вы мне показались человеком, ратующим за немедленное вооруженное выступление.
- Черт возьми! Конечно, сударь, и я могу вам в этом признаться, ибо, как мне кажется, вы из наших…
Малыш Пьер поклонился в знак согласия.
- Да, именно таково мое мнение, - продолжил маркиз, - но я напрасно уговаривал и убеждал других: никто не удосужился послушать старого орла, опалившего перья в огне огромного костра, полыхавшего по этим краям с девяноста третьего по девяносто седьмой год; они скорее прислушаются к словам банды болтунов, адвокатишек без практики, изнеженных щёголей, что боятся спать под открытым небом и не хотят пачкать свои одеяния и рвать их о колючий кустарник; мокрые курицы - вот они кто… - добавил маркиз, яростно ударяя ногой по тлевшим в очаге головешкам, и те ответили тысячами искр, грозившими испортить сапоги.
- Отец, - ласково произнесла Мари, заметив, что Малыш Пьер не может сдержать улыбки, - отец, успокойтесь!
- Нет, я не успокоюсь, - ответил неугомонный старик. - Ведь у нас все готово; Жан Уллье мне сказал, что мои люди с нетерпением ждут начала вооруженных действий; но вот уже наступило четырнадцатое мая, а мы отложили наше выступление до греческих календ!
- Терпение, господин маркиз, - сказал Малыш Пьер, - час еще не пробил.
- Терпение! Терпение! Легко сказать! - произнес со вздохом маркиз. - Вы молоды и можете еще ждать, но кто мне может ответить, доживу ли я с Божьей помощью до того дня, когда смогу увидеть, как над моей головой развевается славное старое знамя, под которым я когда-то с такой радостью сражался?
Слова старика тронули сердце Малыша Пьера.
- Но, господин маркиз, вы, возможно, как и я, слышали, - спросил он, - что вооруженное выступление отложено потому, что неизвестно, приедет ли принцесса.
Слова Малыша Пьера, казалось, лишь усугубили дурное расположение духа маркиза.
- Оставьте меня в покое, молодой человек! - произнес он раздраженным тоном. - Мне ли не знать этой старой песни? На протяжении целых пяти лет, пока я воевал в Вандее, не нам ли столько раз обещали, что королевская шпага объединит всех бунтарей? И разве не я был первым среди тех, кто второго октября ждал графа д’Артуа на острове Дьё? Нам не суждено дождаться принцессы в тысяча восемьсот тридцать втором году, как мы не дождались принца в тысяча семьсот девяносто шестом! Впрочем, это не помешает мне отдать свою жизнь за них, ведь это долг дворянина. Старое дерево умирает вместе с листвой.
- Господин маркиз де Суде, - произнес Малыш Пьер со странным волнением в голосе, - клянусь вам, что госпожа герцогиня Беррийская, если бы в ее распоряжении было маленькое утлое суденышко, пересекла бы море лишь затем, чтобы встать под знамя, поднятое храброй и благородной рукой Шаретта; клянусь вам, что на этот раз она приедет, если не победить, то, по крайней мере, умереть вместе с теми, кто поднимется на защиту законных прав ее сына!
В тоне молодого человека было столько страстной убежденности, и его слова так странно звучали в устах щупленького шестнадцатилетнего крестьянского паренька, что маркиз де Суде с изумлением взглянул на своего собеседника.
- Но кто вы, наконец? - спросил маркиз, не в силах побороть любопытство. - Молодой человек… скорее ребенок, кто вы такой, что можете говорить таким тоном и от имени ее высочества о решении, принятом ею?
- Господин маркиз, мне показалось, что мадемуазель Суде, когда представляла меня, назвала мое имя.
- Совершенно верно, господин Малыш Пьер, - произнес сбитый с толку маркиз. - Тысячу извинений! Однако, - продолжал он, обращаясь теперь с большим интересом к своему собеседнику, кого он принял за сына важной особы, - не посчитаете ли вы нескромным мое желание узнать, что вы думаете о сроках вооруженного выступления? Несмотря на юные годы, вы так здраво рассуждаете, что, не скрою, мне бы очень хотелось знать ваше мнение.
- Господин маркиз, я вам отвечу с большой охотой, ибо мы с вами почти не расходимся во мнении.
- Правда?
- Мое мнение, если вы позволите мне иметь таковое…
- Как! После всего того, что я услышал в прошлую ночь на совете у тех жалких типов, вы мне кажетесь похожим на одного из семи греческих мудрецов.
- Вы слишком снисходительны ко мне. Итак, господин маркиз, я сожалею о том, что мы не выступили из наших логовищ, как было условлено, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое мая.
- Вот, именно это я им говорил! А позвольте узнать, почему вы сожалеете?
- Мне кажется, дело вот в чем: солдаты расквартированы в деревнях у крестьян по домам, разбросанным на большом расстоянии друг от друга. Войска оставлены на произвол судьбы - без командования, без знамени. Нет ничего проще застать их врасплох и разоружить.
- Весьма справедливое суждение, тогда как сейчас…
- Сейчас!.. Вот уже два дня, как отдан приказ покинуть небольшие деревни и объединить отдельные подразделения, нет, не в роты, а в батальоны и полки; теперь нам придется давать целое сражение, чтобы получить результат, который мы могли бы достигнуть без труда за одну только ночную атаку.
- Весьма убедительно! - с подъемом воскликнул маркиз. - И больше всего меня огорчает то, что, когда я приводил тридцать шесть веских доводов, убеждая моих оппонентов, мне в голову не пришло ничего подобного! Однако, сударь, - продолжал он, - вы уверены, что приказ отослан в войска?
- Твердо уверен, - произнес Малыш Пьер с самым скромным видом, на какой только был способен.
Маркиз взглянул на гостя с нескрываемым удивлением.
- Досадно, - произнес он, - весьма досадно! Ладно, мой юный друг, позвольте мне вас так называть, - так вы говорите, что надо набраться терпения и подождать, пока в этой новой Венгрии не объявится новая Мария Терезия, и, ожидая этот день, выпить за здоровье королевского отпрыска и за незапятнанное знамя. Пусть девицы накроют на стол, ибо Жан Уллье уехал после того, как кто-то, - добавил он, бросив на дочерей сердитый взгляд, - отпустил его в Монтегю, не спросив предварительно моего разрешения.
- Господин маркиз, это моя вина, - произнес Малыш Пьер учтивым, но вместе с тем твердым голосом. - Прошу простить меня за то, что распорядился одним из ваших людей; но надо было срочно выяснить настроения крестьян, собравшихся на ярмарку в Монтегю.
Тонкий и мелодичный голос молодого человека прозвучал с такой искренней верой в правоту своих слов, с таким сознанием превосходства того, кто их произносил, что окончательно сбитый с толку маркиз стал перебирать в памяти всех известных ему важных особ, чтобы догадаться, чьим сыном мог быть молодой человек, и лишь пробормотал в ответ, что не имеет ничего против.
В это время в гостиную вошел граф де Бонвиль.
На правах человека, знакомого с маркизом, Малыш Пьер посчитал своим долгом представить друга хозяину дома.
Благородное и открытое лицо графа сразу же понравилось маркизу де Суде, уже находившемуся под впечатлением от беседы со своим юным гостем; его дурное расположение духа как рукой сняло, и он поклялся себе, что впредь нерешительность соратников по оружию будет его волновать не больше, чем прошлогодний снег. Однако, приглашая гостей к столу, он решил во что бы то ни стало выведать у графа де Бонвиля настоящее имя этого странного Малыша Пьера.
В это время в комнату вошла Мари и объявила, что стол накрыт.
XXVIII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ МАРКИЗ ДЕ СУДЕ ГОРЬКО СОЖАЛЕЕТ О ТОМ, ЧТО МАЛЫШ ПЬЕР НЕ ДВОРЯНИН
Молодые люди, которых маркиз де Суде пропустил вперед, замерли на пороге обеденного зала.
И в самом деле накрытый стол мог потрясти воображение любого гурмана.
В центре его возвышались, словно древняя крепость над городом, величественные паштеты из кабана и косули; на ближних подступах с севера, юга, запада и востока крепость находилась под прикрытием щуки фунтов на пятнадцать, трех или четырех копченых кур, целой вавилонской башни из отбивных котлет, пирамиды молодых кроликов под зеленым соусом; передовые посты крепости, по замыслу кухарки маркиза де Суде, входили в мощное оцепление из тесно стоявших блюд, которые обеспечивали подходы яствам всех сортов: закусок, первых блюд, легких блюд, подаваемых после жаркого и перед десертом, овощей, салатов, фруктов и мармеладов - все это было поставлено, нагромождено, навалено несколько беспорядочно; в то же время представшая глазам картина не была лишена своеобразной прелести для тех присутствовавших в комнате людей, у кого разыгрался аппетит после прогулки по лесам Можа.
- Бог мой! - воскликнул Малыш Пьер, отступив на шаг при виде такого изобилия угощений. - В самом деле, господин Суде, вы слишком много чести оказываете таким бедным крестьянам, как мы.
- Что до стола, мой юный друг, то я тут ни при чем и не заслуживаю поэтому ни благодарности, ни осуждения. Это дело рук моих дочерей. Излишне говорить, что вы доставите мне удовольствие, если согласитесь разделить скромную трапезу бедного провинциального дворянина!
И маркиз подтолкнул Малыша Пьера к столу: тот, казалось, не решался приблизиться.