Малыш Пьер уступил хозяину, сделав, однако, одну оговорку.
- Боюсь, господин маркиз, что не смогу достойно ответить на ваше гостеприимство, - сказал он, - ибо вынужден вам признаться, что ем очень мало.
- Конечно, - заметил маркиз, - вы привыкли к более изысканным блюдам. Ну а я, как истинный крестьянин, предпочитаю любой, даже самой тонкой кухне плотную и насыщенную соками крестьянскую пищу, которая должным образом укрепляет ослабевшие силы желудка.
- Должен признаться, - сказал Малыш Пьер, - что я неоднократно присутствовал при разговорах на эту тему между королем Людовиком Восемнадцатым и маркизом д’Аваре.
Граф де Бонвиль подтолкнул локтем Малыша Пьера.
- Вы были знакомы с Людовиком Восемнадцатым и маркизом д’Аваре? - удивленно воскликнул старый маркиз, взглянув на Малыша Пьера так, словно хотел удостовериться, что тот не смеется над ним.
- Да, в юности я видел их часто, - просто ответил Малыш Пьер.
- Хм! - только и заметил маркиз. - В добрый час!
Все расселись за столом, и каждый, Берта и Мари в том числе, тотчас приступил к грандиозному обеду.
Однако, сколько маркиз де Суде ни угощал своего юного гостя блюдами, от которых ломился стол, Малыш Пьер так и не притронулся ни к одному из них, а только попросил гостеприимного хозяина, чтобы ему принесли чашку чая и два свежих яйца, что снесли куры, чье радостное кудахтанье во дворе он слышал рано утром.
- Что касается свежих яиц, нет ничего проще, - сказал маркиз. - Мари сама сходит в курятник и принесет их теплыми прямо из-под кур, но что касается чая, то - о, дьявольщина! - сомневаюсь, чтобы в доме был чай.
Мари не стала ждать, когда к ней обратятся с просьбой, и, встав из-за стола, уже направилась было к двери, чтобы исполнить волю отца, но, услышав его восклицание, в нерешительности остановилась, смутившись не меньше маркиза.
Было ясно, что чая в доме не было.
От Малыша Пьера не ускользнуло замешательство маркиза и его дочери.
- О! - произнес он. - Не беспокойтесь: господин де Бонвиль сходит в мою комнату и принесет несколько щепоток чая из моего несессера.
- Из вашего несессера?
- Да, - ответил Малыш Пьер, - раз я приобрел столь дурную привычку пить чай, я всегда вожу его с собой.
И он вручил графу де Бонвилю ключик, сняв его с набора ключей, висевшего на золотой цепочке.
Граф де Бонвиль вышел из-за стола с одной стороны, тогда как Мари с другой.
- Черт возьми, мой юный друг! - воскликнул маркиз, проглотив огромный кусок мяса. - Вы ведете себя совсем как женщина, и, если бы я собственными ушами не услышал только что вашего суждения, как я считаю, слишком глубокого для женского ума, у меня бы закралось сомнение относительно вашего пола.
Малыш Пьер улыбнулся.
- Ничего, - сказал он, - господин маркиз, у вас еще будет возможность увидеть меня в бою, когда мы встретимся с солдатами Филиппа, и вы измените превратное мнение, сложившееся у вас обо мне на этот час.
- Как! Вы собираетесь воевать вместе с нами? - спросил маркиз, все больше и больше удивляясь.
- Надеюсь, - ответил молодой человек.
- А я, - произнес вернувшийся в комнату Бонвиль, возвращая Малышу Пьеру ключик, полученный от него, - готов поклясться, что вы всегда будете его видеть рядом со мной.
- Буду очень рад, мой юный друг, - сказал маркиз. - Но я не вижу здесь ничего удивительного. Храбрость дается человеку Богом независимо от его пола. Я сам видел во время войны, как одна дама из окружения господина Шаретта отважно выстрелила из пистолета.
В это время вошла Мари: в одной руке она держала чайник, а в другой - тарелку с двумя яйцами, сваренными всмятку.
- Благодарю вас, прелестное дитя, - сказал Малыш Пьер учтивым тоном и с такими покровительственными нотками, что маркизу де Суде на память пришли знатные сеньоры старого двора, - и тысяча извинений за то, что я причинил вам столько хлопот.
- Вы недавно упомянули об его величестве короле Людовике Восемнадцатом, - сказал маркиз де Суде, - и его кулинарных вкусах. В самом деле, я не раз слышал, что он любил особые деликатесы.
- Да, это правда, - сказал Малыш Пьер, - у этого славного короля была ни с чем не сравнимая манера наслаждаться мясом овсянок и отбивных котлет.
- Но, мне кажется, - произнес маркиз де Суде, вгрызаясь зубами в отбивную и одним махом откусывая всю ее середину, - разве можно вкушать отбивную как-то по-другому…
- И именно так, как это делаете вы, господин маркиз? - спросил с улыбкой Бонвиль.
- Ну да, черт возьми! Что до овсянок, то, если Берта или Мари затеивают игру в войну и в качестве трофея приносят мне не овсянок, а жаворонков и славок, я беру их прямо за клюв и, посыпав тонким слоем перца и соли, целиком отправляю в рот и откусываю им клюв на уровне глаз. Я вам скажу, вот это вкусно! Только, чтобы получить удовольствие, надо съесть две или три дюжины в один раз.
Малыш Пьер не смог сдержаться от смеха: ему вспомнился рассказ про одного солдата швейцарской гвардии, поспорившего, что он съест за обедом целого шестинедельного теленка.
- Я ошибся, когда сказал, что король Людовик Восемнадцатый как-то по-особому ел овсянок и отбивные котлеты. Было бы точнее сказать, что у его поваров был особый способ приготовления пищи.
- Черт возьми! - заметил маркиз де Суде. - Мне всегда казалось, что овсянок жарят на вертеле, а отбивные на решетке.
- Да, это так, - произнес Малыш Пьер, заметно повеселевший от своих воспоминаний, - но его величество Людовик Восемнадцатый несколько изменил способ их приготовления. Шеф-повар Тюильри закладывал отбивную, которой, по его словам, выпадала честь быть съеденной самим королем, между двумя другими отбивными так, что находившаяся в середине жарилась в их соку. Так же он поступал с овсянками: те, что подавались королю, зашивались внутрь дрозда, а тот, в свою очередь, помещался внутрь вальдшнепа. По окончании жарки вальдшнепа есть было нельзя, тогда как дрозд был отлично приготовлен, а от мяса овсянки оторваться было просто невозможно.
- Молодой человек, - произнес маркиз де Суде, откинувшись на спинку стула и взглянув на Малыша Пьера с крайним изумлением, - можно сказать, что вы были свидетелем того, как славный король Людовик Восемнадцатый совершал подвиги в области гастрономии.
- Да, это я в самом деле видел, - ответил Малыш Пьер.
- Так у вас была должность при дворе? - спросил сквозь смех маркиз.
- Я был пажом, - ответил Малыш Пьер.
- Ах, вот в чем дело! Теперь мне все понятно, - заметил маркиз. - Черт возьми, следует признать, что для своих лет вы много повидали.
- Да, - со вздохом ответил Малыш Пьер, - даже слишком много!
Девушки с глубокой симпатией посмотрели на юношу.
В самом деле, приглядевшись повнимательнее к его лицу, казавшемуся на первый взгляд таким юным, можно было сделать вывод, что время уже успело оставить на нем свой след и пережитые испытания отметили его своей печатью.
Маркиз дважды или трижды пытался оживить беседу за столом, однако Малыш Пьер, погрузившись в свои мысли, казалось, не собирался больше принимать участия в разговоре и, если и слышал рассуждения маркиза о белом и красном мясе, о разнице в соках дичи и домашней птицы, то хранил упорное молчание либо потому, что он придерживался его мнения, либо не желал вступать в ненужный, на его взгляд, спор.
Когда хозяева и гости встали из-за стола, маркиз де Суде, заметно подобревший после того, как насытился, был в восторге от молодого человека, несмотря на то что его юный друг не отличался разговорчивостью.
Все перешли в гостиную. Однако, вместо того чтобы присоединиться к девушкам, графу де Бонвилю и маркизу де Суде, устроившимся вокруг камина, где был разведен большой огонь, который свидетельствовал о том, что неподалеку находился лес и потому в замке Суде не надо было жалеть дрова, Малыш Пьер, по-прежнему чем-то озабоченный или о чем-то мечтающий, подошел к окну и прислонился лбом к стеклу.
Некоторое время спустя, когда маркиз де Суде рассыпался перед графом де Бонвилем в похвалах в адрес его юного спутника, неожиданно прозвучавший повелительный и резкий голос, каким было произнесено его имя, заставил графа вздрогнуть.
Это Малыш Пьер позвал его.
Граф тут же повернулся и не пошел, а скорее побежал на зов юного крестьянина.
Молодой человек начал ему что-то тихо говорить, как будто отдавая приказ.
После каждой фразы Бонвиль склонял голову перед Малышом Пьером как бы в знак согласия.
Когда Малыш Пьер закончил, Бонвиль взял шляпу и, попрощавшись со всеми, вышел.
А Малыш Пьер подошел к маркизу.
- Господин Суде, - произнес он, - я только что от вашего имени заверил графа де Бонвиля в том, что вы не будете возражать, если он воспользуется одной из ваших лошадей, чтобы объехать близлежащие замки и сообщить их владельцам о встрече, назначенной на сегодняшний вечер в Суде; здесь соберутся те люди, с кем вы поссорились сегодня утром. Вероятно, он еще застанет их в Сен-Фильбере. Вот почему я приказал ему поторопиться.
- Но, - заметил маркиз, - среди этих господ, возможно, найдутся такие, кто обиделся на меня за нелестные слова, что я высказал в их адрес сегодня утром, и не изъявят желания приехать вечером в мой замок.
- Приказ вынудит приехать тех, кто в других обстоятельствах стал бы упрямиться.
- Чей приказ? - с удивлением спросил маркиз.
- Герцогини Беррийской, предоставившей необходимые полномочия графу де Бонвилю. А теперь, - немного помедлив, словно раздумывая, произнес Малыш Пьер, - возможно, вы опасаетесь, что совещание в замке Суде чревато неприятными последствиями для вас и вашей семьи? В таком случае вам стоит только произнести одно слово, граф де Бонвиль еще не уехал.
- Черт возьми! - воскликнул маркиз. - Пусть он поскорее мчится галопом, даже если для этого ему придется загнать моего лучшего скакуна!
Не успел маркиз произнести эти слова, как граф де Бонвиль, словно только того и ждал, пришпорил коня перед окнами гостиной, выехал за ворота и поскакал по дороге, ведущей на Сен-Фильбер.
Маркиз подошел к окну, выходящему на улицу, и провожал графа взглядом до тех пор, пока тот не исчез из вида.
Затем он поднял глаза и огляделся по сторонам в поисках Малыша Пьера, но того уже и след простыл, и когда маркиз спросил дочерей, куда он исчез, они в один голос ответили, что юноша поднялся к себе, собираясь написать несколько писем.
- Какой странный молодой человек! - прошептал маркиз де Суде.
XXIX
ВАНДЕЙЦЫ 1832 ГОДА
Граф де Бонвиль возвратился в тот же день в пять часов.
Он встретился с пятью главными заговорщиками и договорился с ними о том, что они прибудут в замок Суде между восемью и девятью часами вечера.
Как гостеприимный хозяин, маркиз приказал кухарке располагать по своему усмотрению всем находившимся в замке продовольствием, чтобы приготовить самый роскошный ужин, на какой она только была способна.
Пятью руководителями заговорщиков, с кем встретился граф, были Луи Рено, Паскаль, Львиное Сердце, Гаспар и Ашиль, обещавшие прибыть вечером на совещание.
Те из наших читателей, кто хоть немного наслышан о событиях 1832 года, сразу поймут, о ком идет речь, ибо эти люди скрывались от властей под вымышленными именами на случай перехвата сообщений, которыми они обменивались между собой.
К восьми часам вечера Жан Уллье не вернулся, чем весьма огорчил маркиза, и открывать ворота замка было поручено Мари: ей было наказано впускать только тех гостей, кто стучал так, как было условлено заранее.
В гостиной за прикрытыми ставнями и занавешенными наглухо окнами все было готово к началу совещания.
К семи часам вечера там собрались четверо: маркиз де Суде, граф де Бонвиль, Малыш Пьер и Берта.
Мари ожидала прихода гостей, устроившись в тесной будке привратника; окошко будки выходило на дорогу, и через его решетку можно было разглядеть стучавшего в ворота, чтобы не открыть нежданному визитеру.
Из всех собравшихся в гостиной самое большое нетерпение проявлял Малыш Пьер: похоже, что хладнокровие не было в числе его достоинств. Хотя часы показывали всего половину восьмого, тогда как встреча была назначена на восемь, он поминутно подходил к приоткрытой двери в надежде услышать шаги одного из ожидаемых гостей.
Наконец ровно в восемь послышался стук: три раза с условленными интервалами; это свидетельствовало о том, что прибыл один из приглашенных.
- Ах! - воскликнул Малыш Пьер, устремившись к двери.
Однако граф де Бонвиль, улыбнувшись, остановил его почтительным жестом.
- Да, вы правы, - сказал молодой человек.
И он направился в самый дальний и неосвещенный угол гостиной.
Почти одновременно в дверях показался один из приглашенных на совещание руководителей восстания.
- Господин Луи Рено, - произнес громко граф де Бонвиль, чтобы его расслышал Малыш Пьер и по прозвищу мог определить, как в действительности звали гостя.
Маркиз де Суде устремился навстречу Луи Рено тем более охотно, что узнал в молодом человеке одного из тех, кто, как и он, высказывался за немедленное вооруженное выступление.
- О! Добро пожаловать, мой дорогой граф; вы прибыли первым; это принесет нам удачу.
- Мой дорогой маркиз, - ответил Луи Рено, - думается, я прибыл первым вовсе не потому, что мои единомышленники торопятся меньше меня; все дело в том, что я живу ближе всех и на дорогу мне потребовалось меньше времени.
И с этими словами молодой человек, появившийся в замке под именем Луи Рено, представился с такой юношеской грацией и отвесил Берте поклон с такой поистине аристократической непринужденностью, хотя и был в простой одежде бретонского крестьянина, что эти два достоинства, быстро превратившись в недостатки, могли бы ему весьма повредить, если бы ему пришлось хотя бы на время перенять манеру держаться и изъясняться как представители того сословия, чьим костюмом он на время воспользовался.
Графу де Бонвилю пришлось подождать, пока гость отдаст долг вежливости хозяину дома и Берте.
Однако, понимая нетерпение Малыша Пьера, затаившегося в своем уголке и подававшего какие-то знаки, значение которых было известно лишь им двоим, Бонвиль приступил сразу к сути дела.
- Мой дорогой граф, - обратился он к Луи Рено, - вам известны мои полномочия, вы уже ознакомились с письмом ее высочества, и вы должны знать, что, по крайней мере сейчас, я являюсь ее уполномоченным… И мне бы хотелось знать ваше мнение о нынешнем положении дел.
- Сегодня утром я уже имел возможность высказаться по этому поводу, но не в тех, возможно, выражениях, что сейчас; однако в настоящее время, сознавая, что нахожусь среди сторонников ее высочества, могу говорить со всей откровенностью.
- Вот именно, со всей откровенностью, - подхватил его слова Бонвиль, - прежде всего необходимо, чтобы Мадам знала ваше мнение, мой дорогой граф, и не сомневайтесь, говорите так, как будто она вас слушает.
- Хорошо, но я считаю, что не следует ничего начинать до прибытия маршала.
- А разве маршал, - заметил Малыш Пьер, - еще не в Нанте?
Не заметив вначале молодого человека, Луи Рено повернулся в его сторону и с поклоном ответил:
- Лишь сегодня, вернувшись домой, я узнал, что маршал, как только до него дошли слухи о событиях на юге страны, тут же выехал из Нанта, и теперь никому не известно, ни по какой дороге он поехал, ни о решении, которое он принял.
Малыш Пьер от нетерпения топнул ногой.
- Однако маршал был душой затеянного предприятия! - воскликнул он. - Его отсутствие нанесет вред восстанию и уменьшит доверие солдат, ибо никто не захочет подчиняться, возникнет соперничество среди руководителей, а это и погубило партию роялистов в годы первых войн в Вандее.
Увидев, что Малыш Пьер завладел разговором, граф де Бонвиль отошел в сторону, чтобы не мешать молодому человеку, и тот выступил на два шага вперед под свет ламп.
Луи Рено с удивлением взглянул на юношу, по виду совсем еще ребенка, говорившего с такой уверенностью и знанием дела.
- Поверьте мне, сударь, - произнес он, - маршал всего-навсего задержался; он тут же появится, как только ему сообщат о прибытии Мадам в Вандею.
- А разве господин Бонвиль не предупредил вас, что Мадам в дороге и, несомненно, скоро будет здесь, чтобы присоединиться к своим друзьям?
- Конечно, сударь, и такая новость доставила мне огромную радость.
- Задержка! Снова задержка! - прошептал Малыш Пьер. - Все время мне приходится слышать только эти слова. Теперь мне кажется, что любое восстание в ваших краях должно происходить лишь в первой половине мая, чтобы легче привлечь на свою сторону сельских жителей, иначе, если промедлить, они займутся работами на своих полях. Уже четырнадцатое число, и мы основательно задержались. А руководителей восстания пригласили, не правда ли?
- Да, сударь, - ответил Луи Рено с оттенком печали в голосе, - скажу больше, теперь вам придется рассчитывать только на руководителей.
И со вздохом он добавил:
- И даже не на всех, как сегодня утром смог убедиться маркиз де Суде.
- Что вы такое мне говорите! - воскликнул Малыш Пьер. - О безучастности вандейцев, когда наши друзья в Марселе, что мне доподлинно известно, ибо я оттуда, злятся лишь сами на себя и мечтают только о реванше!
На губах молодого предводителя повстанцев промелькнула мимолетная улыбка.
- Вы родом с Юга, - заключил он, глядя на молодого человека, - хотя у вас совсем не слышен акцент.
- Да, вы правы, - заметил Малыш Пьер. - Ну и что дальше?
- Никогда не следует путать Юг с Западом, марсельца с вандейцем. Обычное воззвание может поднять весь Юг, в то время как поражение вызовет всеобщее уныние. Вандейцы, наоборот - если у вас появится возможность немного задержаться здесь, вы поймете, насколько правдивы мои слова, - слишком серьезны, хладнокровны и молчаливы. Всякое предложение обсуждается здесь долго и тщательно, взвешиваются все за и против; когда есть больше шансов на успех, вандеец поднимает руку, говорит свое "да" и умирает, если надо, чтобы выполнить свое обещание. Однако всем вандейцам известно, что "да" и "нет" равносильно выбору между жизнью и смертью, поэтому они тысячу раз подумают, прежде чем принять окончательное решение.
- Но как же быть с воодушевлением? - воскликнул Малыш Пьер.
Молодой руководитель повстанцев улыбнулся.
- Да, - произнес он, - несколько лет назад я уже слышал о воодушевлении: это божество прошлого века, которое сошло со своего алтаря после того, как нашим отцам было сделано столько обещаний и ни одно из них не было выполнено. Вам известно, что произошло сегодня утром в Сен-Фильбере?
- Немного; маркиз мне рассказал.
- Но то, что произошло после его отъезда?
- Нет.