- Ах, маркиз, вы хотите, чтобы я еще раз вам показал, как мало у меня смекалки. Так вот, следы маленьких башмачков, подбитых железными гвоздями, эти следы, оставленные изящными ножками, были настолько милы моему сердцу, что я не пожалел ни времени, ни сил, чтобы их отыскать; отпечатки на земле прелестных ножек, таких крошечных, словно они принадлежали ребенку, были не шире половины моей ладони, и я шел за ними совсем не так, как по следам, оставленным мадемуазель Бертой; я увидел их в подземелье, затем еще раз на узкой тропинке позади развалин, где беглецы остановились, чтобы посовещаться между собой, о чем можно без труда сделать вывод, если посмотреть, как они притоптали землю; затем я их еще раз обнаружил по дороге к ручью, потом - рядом с большим камнем, который должен был бы сиять чистотой после проливного дождя, а не быть запачканным грязью; а потом они исчезли! И так как в наши дни никто еще не видел крылатых коней, я сделал заключение, что господин Бонвиль посадил на плечи своего юного спутника; впрочем, если судить по следам, оставленным господином Бонвилем, он заметно прибавил в весе, и уже не скажешь, что они принадлежали молодому, жизнерадостному, полному сил человеку, какими мы были с вами в его возрасте. Маркиз, вспомните следы самки кабана, вынашивающей потомство? Если раньше она только слегка касалась земли, то теперь начинает припадать на копыта всем телом, слегка раздвигая ноги; так вот, после остановки у большого камня у господина де Бонвиля как раз и были такие следы.
- Но, генерал, вы кое о чем забыли.
- Не думаю.
- О! Тот, кто сказал "а", должен говорить и "б": почему вы решили, что господин Бонвиль целый день объезжал соседей, чтобы созвать их на совет?
- Вы же мне сами сказали, что весь день провели в замке.
- И что же?
- Ваша лошадь, любимая ваша лошадь, о чем мне поведала милая девушка, принимая у меня поводья у ворот, - так вот, ваша любимая лошадь, которую я увидел, когда отправился на конюшню, чтобы лично удостовериться в том, что мой буцефал получил свою порцию овса, была забрызгана грязью до самой холки; к тому же вы не доверили бы вашу лошадь тому человеку, кого не уважаете.
- Вот как! Тогда позвольте еще один вопрос.
- Охотно, я готов ответить на любые ваши вопросы.
- Что вам дало основание предположить, будто спутник господина де Бонвиля является именно той августейшей особой, о которой вы только что говорили?
- Я сделал такой вывод потому, что эту женщину везде и всюду пропускают вперед и даже убирают с ее пути камни.
- Так, значит, вы можете по следу определить, блондинка или брюнетка та или иная представительница прекрасного пола?
- Нет, для этого мне надо было сделать еще одно открытие.
- Какое? Послушайте, это будет мой последний вопрос, если вы ответите…
- Если отвечу?..
- Ничего… Продолжайте.
- Хорошо, мой дорогой маркиз, вы меня удостоили чести переночевать в комнате, которую еще вчера занимал спутник господина де Бонвиля.
- Да, я удостоил вас такой чести, и что из того?
- Я вам бесконечно признателен за столь высокую честь; так вот, перед вами прелестный черепаховый гребень, который я подобрал у ножки кровати. Дорогой маркиз, вы же не будете отрицать, что такой гребень слишком изящен для того, чтобы принадлежать юному крестьянину. Кроме того, в его зубьях, как вы видите, запутались светлые пепельные волосы, однако они совсем другого оттенка, чем золотистые локоны вашей младшей дочери - единственной блондинки в доме.
- Генерал, - воскликнул маркиз, вскочив и отбросив вилку в сторону, - генерал, вы можете меня арестовать, если вам так хочется, но готов повторить вам сотню и тысячу раз, что я не поеду в Англию; нет, нет, и еще раз нет, я никуда не поеду!
- О! Маркиз, какая муха вас укусила?
- Нет, черт возьми, вы меня раззадорили, вы задели мое самолюбие! Если вы, как мне и обещали, по окончании кампании заедете в Суде, мне нечего будет противопоставить вашему рассказу.
- Послушайте, мой старый и добрый противник, - произнес генерал, - я пообещал, что не арестую вас, по крайней мере на этот раз; я сдержу свое слово, несмотря на все то, что вы собираетесь предпринять, или скорее несмотря на все то, что вы уже успели натворить. Однако заклинаю вас: во имя моих дружеских чувств к вам, во имя ваших прелестных дочерей не совершайте впредь безрассудных поступков и, раз у вас нет желания на время покинуть Францию, хотя бы спокойно посидите у себя в замке и ни во что не ввязывайтесь.
- А почему?
- Потому что от славных героических времен, при одной мысли о которых начинает учащенно биться ваше сердце, остались одни лишь воспоминания; потому что в настоящее время французам неизвестны порывы, побуждавшие к совершению великих дел; потому что давно канули в прошлое крепкие удары меча, безграничная преданность, возвышенные смерти… О, я знаю хорошо, и даже слишком хорошо, Вандею, столь долго остававшуюся неукротимой, и я имею полное право это утверждать, ибо она оставила железом славную отметину на моей груди. Вот уже целый месяц как я снова нахожусь здесь, среди вас, и тщетно пытаюсь узнать знакомый мне край - и не узнаю! Мой бедный маркиз, вы можете пересчитать по пальцам молодых людей с мятежной душой и честолюбивым сердцем, готовых выступить с оружием в руках; добавьте к ним несколько старых ветеранов, желающих, подобно вам, выполнить свой долг в тысяча восемьсот тридцать втором году точно так же, как они это сделали в тысяча семьсот девяносто третьем. Подумайте и рассудите, не будет ли столь неравная борьба чистым безумием.
- Мой дорогой генерал, потомки нам воздадут особую хвалу именно потому, что борьба казалась безрассудной! - с жаром воскликнул маркиз, совершенно забыв об убеждениях своего собеседника.
- А вот и нет, вам не сыскать былой славы. Все, что произойдет, - и вы тогда вспомните, что я вас предупреждал еще до того, как все началось, - будет лишь бледным, блеклым, жалким и хилым подобием того, что было раньше; Бог мне свидетель, так будет и у нас и у вас: у нас вы станете свидетелем низких, бесчестных поступков, предательств; у вас же будут преобладать эгоистические амбиции, мелочная трусость, что отзовется болью в вашем сердце и загубит вас, человека, которого пощадили пули синих.
- Генерал, вы судите обо всем с позиций сторонника правительства, стоящего сейчас у власти, - сказал маркиз, - вы забываете, что у нас есть друзья даже в ваших рядах, и вы не принимаете во внимание то обстоятельство, что стоит нам бросить клич, как все наши земляки поднимутся на борьбу как один человек.
Генерал пожал плечами.
- Мой старый друг, - сказал он, - позвольте мне так вас называть, - во времена моей молодости синее было синим, а белое - белым, и был еще красный - это был цвет палача и гильотины, но не будем об этом говорить. В те времена у вас не могло быть друзей в наших рядах, как и у нас не было сторонников в ваших, - именно потому мы были одинаково сильны, велики и бесстрашны. Вы говорите, что стоит вам бросить клич - и вся Вандея поднимется на борьбу? Заблуждение! Вандея, позволившая перерезать себе в тысяча семьсот девяносто пятом году горло в надежде на приезд принца, давшего слово и не сдержавшего его, даже не шевельнет теперь и пальцем при виде герцогини Беррийской; ваши крестьяне утратили ту веру, что поднимает на борьбу людские массы, заставляет их идти друг против друга до тех пор, пока они не захлебнутся в море крови; они утратили свой религиозный фанатизм, порождающий и увековечивающий мучеников. И у нас, мой бедный маркиз, и в этом я должен признаться, угасло былое стремление к свободе, прогрессу и славе, что сотрясает устои старого мира и порождает героев. В будущей гражданской войне, если она все же начнется, войне, тактику которой определит книга Барема, победа будет за теми, кто будет более богат и выставит больше солдат. И вот почему я вам говорю: взвесьте "за" и "против" и заранее дважды просчитайте все варианты, прежде чем принять участие в невероятном безумии.
- Генерал, вы ошибаетесь, вы снова ошибаетесь! У нас хватит солдат, и теперь, когда во главе наших войск будет женщина, даже самые робкие воодушевятся, самоотверженные объединятся, а честолюбивые забудут об амбициях.
- Бедная храбрая молодая женщина! Бедная романтически настроенная душа! - произнес старый солдат с глубокой жалостью в голосе, уронив на грудь покрытую шрамами голову. - Пройдет совсем немного времени, и я стану ее самым заклятым врагом, но пока я нахожусь в этой комнате, на нейтральной полосе, позвольте мне вам признаться, что я бесконечно восхищаюсь твердостью ее характера, решительностью, мужеством, стойкостью и отвагой, и в то же время мне остается лишь сожалеть о том, что она не родилась в эпоху, достойную ее. Ибо, маркиз, канули в небытие прошлые времена, когда Жанне де Монфор стоило только топнуть вынутой из стремени ногой о древнюю землю Бретани, как перед ней вырастали словно из-под земли полки вооруженных до зубов бойцов. Маркиз, если вам удастся увидеться с бедной женщиной, запомните и передайте ей мои слова: я хочу, чтобы эта благородная душа, пожалуй еще более отважная, чем была графиня Жанна, знала, что самоотречение, кипучая энергия, преданность делу, высокий накал чувств матери и принцессы не принесут ничего, кроме равнодушия, неблагодарности, трусости, отвращения, всяческого вероломства… А теперь, мой дорогой маркиз, ваше последнее слово?
- Генерал, мое последнее слово такое же, как и первое.
- Тогда повторите еще раз.
- Я не поеду в Англию, - с твердостью в голосе произнес старый эмигрант.
- Послушайте, - продолжал Дермонкур, глядя маркизу прямо в глаза и положив ему на плечо руку. - Несмотря на то что вы настоящий вандеец, вы такой же гордый, как гасконец. Мне известно, что ваши доходы весьма скромны… О! Не надо хмурить брови, выслушайте меня до конца, черт возьми! Вы же понимаете, что я не предложу вам ничего из того, на что бы сам не согласился.
На лице маркиза появилось прежнее выражение.
- Я сказал, что ваши доходы весьма скромны, а в этом забытом Богом краю недостаточно иметь доходы, будь они велики или незначительны, их надо уметь еще и получить! Так вот, если вопрос упирается в отсутствие нужных денег, чтобы приобрести небольшой дом где-нибудь в Англии, то у меня, хотя я тоже не богач и живу только на свое жалованье, есть за душой кое-какие сбережения, ведь их можно принять от старого товарища, а, как вы думаете? А после того, как наступит, как вы говорите, мир, вы мне вернете их.
- Довольно! Хватит! - сказал маркиз. - Генерал, вы меня знаете лишь со вчерашнего дня, а относитесь ко мне так, словно мы с вами дружим уже лет двадцать.
Почесав затылок, старый вандеец произнес, словно рассуждая про себя:
- Как я, черт побери, смогу когда-нибудь вас отблагодарить за все, что вы для меня делаете?
- Так вы согласны?
- Конечно, нет! Я отказываюсь.
- Что, вы не едете?
- Я не тронусь с места.
- В таком случае мне остается только сказать "Да поможет вам Бог!" и пожелать вам здоровья, - произнес старый генерал, теряя всякое терпение, - только, вероятно, случай - черт бы побрал его! - сможет нас снова свести как противников, словно в былые времена, но теперь-то вы для меня не чужой человек и, если судьбе будет угодно свести нас лицом к лицу в схватке, как это было тридцать шесть лет назад под Лавалем, клянусь, я отыщу вас!
- И я вас отыщу! - воскликнул маркиз. - Обещаю, что буду выкрикивать ваше имя, насколько позволит мне дыхание! Меня будет распирать от радости и гордости от сознания, что мы покажем всем этим молокососам, на что способны настоящие мужчины, участники великой войны.
- Ну вот, меня уже зовет труба. Прощайте, маркиз, и спасибо за гостеприимство.
- До свидания, генерал, и спасибо за ваши дружеские чувства. Мне ничего не остается, как доказать, что я их разделяю.
И два старика пожали друг другу руки. Дермонкур вышел.
Маркиз оделся и не отходил от окна, провожая взглядом уходивший по аллее в сторону леса маленький отряд. Отойдя от замка на сотню шагов, генерал дал команду повернуть направо, а сам, придержав лошадь, в последний раз посмотрел на невысокие остроконечные башенки замка своего нового друга и увидел, что маркиз машет ему на прощание рукой; затем он натянул поводья и присоединился к своим солдатам.
В ту минуту, когда маркиз де Суде отходил от окна, в которое он смотрел до тех пор, пока отряд вместе со своим командиром не скроется из вида, стало слышно, что кто-то робко стучится в узкую дверь, ведущую из его спальни через небольшую комнату к черной лестнице.
"Кого это черт сюда принес?" - подумал он.
И маркиз направился к двери.
Дверь отворилась, и он увидел перед собой Жана Уллье.
- Жан Уллье! - с искренней радостью в голосе воскликнул маркиз, - это ты! Наконец-то, мой храбрый Жан Уллье! Честное слово, день неплохо начинается!
Он протянул обе руки своему старому слуге, и тот поспешил их пожать с чувством признательности и уважения.
Затем, высвободив руку, Жан Уллье порылся в кармане и протянул маркизу клочок простой бумаги, сложенный как письмо. Взяв его в руки, маркиз де Суде развернул его и прочитал.
По мере того как он читал, его лицо озарялось радостью.
- Жан Уллье, - сказал он, - позови девушек, позови всех… Нет, подожди, принеси вначале мою шпагу, пистолеты, карабин, все мое военное снаряжение, подсыпь Тристану овса. Мой дорогой Уллье, кампания начинается! Наконец-то она начинается! Берта! Мари! Берта!
- Господин маркиз, - спокойным голосом заметил Жан Уллье, - для меня кампания началась еще вчера в три часа.
На зов маркиза примчались обе девушки.
У Мари были покрасневшие и распухшие глаза.
Берта сияла.
- Девушки, - обратился к сестрам маркиз, - вы отправитесь вместе со мной! Но сначала прочитайте, поскорее прочитайте.
И он протянул Берте письмо, которое только что ему передал Жан Уллье.
Письмо было следующего содержания:
"Господин маркиз де Суде!
Дело короля Генриха V требует, чтобы Вы выступили с оружием в руках на несколько дней раньше назначенного срока. Вам надлежит собрать как можно больше преданных нам людей в отряд, командование которым я возлагаю на Вас, и ждать в полной боевой готовности моего особого распоряжения.
Пребывая в уверенности, что присутствие в нашей маленькой армии двух амазонок поможет вдохновить наших друзей на подвиги, разжечь их боевой пыл, прошу Вас, господин маркиз, направить в мое распоряжение Ваших прелестных и очаровательных охотниц.
С уважением
Малыш Пьер".
- Итак, - спросила Берта, - мы едем?
- Черт возьми! - воскликнул маркиз.
- Отец, в таком случае, - сказала Берта, - позвольте представить вам нового рекрута.
- Всегда пожалуйста!
Мари, не проронив ни слова, стояла не шелохнувшись.
Берта вышла и спустя минуту вошла, держа за руку Мишеля.
- Господин Мишель де ла Ложери, - произнесла девушка, голосом выделяя его титул, - спешит доказать, что его величество Людовик Восемнадцатый не допустил ошибки, когда пожаловал ему дворянство.
Маркиз, нахмуривший брови, когда услышал имя Мишель, постарался ничем не выдать своих чувств.
- Я с интересом буду наблюдать, как господин Мишель достигнет поставленной цели, - наконец сказал он.
И он произносил эту короткую фразу таким же тоном, каким, вероятно, отдавал распоряжения император Наполеон накануне битв под Маренго и Аустерлицем.
VII
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ОБЛАДАТЕЛЬНИЦА САМЫХ ИЗЯЩНЫХ ВО ВСЕЙ ФРАНЦИИ И НАВАРРЕ НОЖЕК НАХОДИТ, ЧТО ЕЙ БЫ БОЛЬШЕ ПОДОШЛИ СЕМИМИЛЬНЫЕ САПОГИ, ЧЕМ ТУФЕЛЬКИ ЗОЛУШКИ
Теперь нам, как бы сказал на охотничьем жаргоне Жан Уллье, следует вернуться назад по собственному следу и двинуться в сторону - то есть переместиться во времени на несколько часов назад, чтобы догнать убегавших из замка графа де Бонвиля и Малыша Пьера, ибо, как, вероятно, уже догадался наш читатель, они играют отнюдь не второстепенную роль в нашем повествовании.
Генерал не ошибся в своих предположениях: выйдя из подземелья, вандейские дворяне пробрались через развалины и вышли на дорогу, проложенную в низине. Здесь они остановились, чтобы решить, куда направиться дальше.
Человек, назвавшийся Гаспаром, склонялся к мысли, что им бы не следовало расставаться. Он заметил, что Бонвиль изменился в лице, когда Мишель объявил о приближении воинского отряда; он также уловил слова, нечаянно оброненные графом: "Прежде всего спасем Малыша Пьера!" - поэтому на протяжении всего пути он не переставал заглядывать в лицо Малышу Пьеру насколько ему позволял слабый отблеск факелов, освещавших им путь, и это привело к тому, что он обращался с ним сдержанно, не отказываясь, однако, от проявления самого глубокого почтения.
И неудивительно, что, когда они остановились на дороге, чтобы обсудить планы дальнейших действий, он произнес пламенную речь.
- Вы сказали, сударь, - сказал он, обращаясь к графу де Бонвилю, - что от спасения особы, которую вы сопровождаете, зависит успех всего нашего дела. Но разве из этого не следует, что мы должны быть все время рядом, чтобы в случае опасности - а она подстерегает нас на каждом шагу - прикрыть эту особу нашими телами?
- Да, несомненно, - ответил граф де Бонвиль, - если бы речь шла о заурядной стычке с врагом, но в данное время мы всего-навсего беглецы, и чем меньше нас будет, тем больше шансов на успех.
- Подумайте хорошенько, граф! - воскликнул, нахмурившись Гаспар. - Несмотря на то что вам всего двадцать два года, вам выпала весьма ответственная задача.
- Раньше моя преданность ни у кого не вызывала сомнений, - высокомерно ответил граф, - и я постараюсь оправдать оказанное мне доверие.
Малыш Пьер до сих пор стоял молча рядом со спорившими Бонвилем и Гаспаром, однако теперь он решил, что пришло время вмешаться в разговор.
- Еще немного, - сказал он, - и забота о безопасности какого-то бедного крестьянина станет причиной раздора между двумя самыми благородными поборниками дела, в верности которому вы только что поклялись. А так как у нас нет времени на бесполезные споры, я вижу, что возникла настоятельная необходимость высказать мое мнение по поводу ваших разногласий. Но прежде, друзья мои, - произнес Малыш Пьер с теплотой и признательностью, - я бы хотел попросить у вас прощения за то, что с самого начала скрыл от вас, кто я есть на самом деле; мне лишь хотелось разузнать ваши сокровенные мысли, чтобы у меня не осталось даже малейшего сомнения в том, что вами не двигало просто стремление угодить, выполняя одно из моих самых горячих желаний. Теперь, когда Малыш Пьер достаточно осведомлен, он уведомит регентшу. А пока нам придется разделиться; мне подойдет любая крыша над головой, чтобы скоротать остаток ночи, а графу, прекрасно знакомому с этими краями, не составит труда найти место для ночлега.