- Нет, я вас ненавижу вовсе не за то, что человека, который на протяжении пятнадцати лет был для меня всем, завтра зароют в могиле; не за то, что в раннем детстве я была свидетельницей кровавой резни в Леже, когда под вашим белым знаменем на моих глазах убили моих близких, и их кровь брызнула мне прямо в лицо; не за то, что целых десять лет люди, сражавшиеся за ваших предков, преследовали моих, сжигали их дома, опустошали их поля, - повторяю вам, нет, вовсе не за это я вас ненавижу.
- Но тогда за что?
- За то, что мне кажется кощунственным, когда одна семья, один род берет на себя смелость подменять собой Бога, нашего единственного повелителя на этом свете, какими мы бы ни были: знатными или низкого происхождения; когда этот род считает нас всех созданными исключительно для того, чтобы ублажать его прихоти; когда этот род считает, что растерзанный народ не имеет даже права пошевелиться на своем ложе пыток, где его распяли, если заранее не попросит на то разрешения! И раз вы происходите из этой семейки себялюбцев и рода избранных, я вас ненавижу!
- Тем не менее вы укрыли меня, прервали на время траурную церемонию, чтобы оказать помощь не только мне, но и сопровождавшему меня человеку, одолжили мне свое платье, а моему спутнику - одежду бедного покойника, за которого я молюсь здесь, на земле, и надеюсь, что он вознесет за меня молитву на Небесах.
- И это не помешает мне, как только вы покинете мой дом и я выполню долг гостеприимства, пожелать, чтобы вы попали в руки преследующих вас людей.
- Но почему же вы не выдаете меня, если так относитесь к нам?
- Потому что моя неприязнь не так сильна, как сострадание к вам, как моя вера в клятву, как мой долг гостеприимства, потому что я поклялась, что сегодня вас не поймают, и отчасти потому, что надеюсь: увиденное здесь станет для вас полезным уроком и, возможно, вы разочаруетесь в своих замыслах, ведь у вас доброе сердце, я это поняла.
- Кто же сможет заставить меня отказаться от замыслов, что я вынашиваю вот уже полтора года?
- Вот кто! - сказала вдова.
И резким и быстрым движением, какими были все ее жесты, Марианна сорвала простыню с покойника и открыла его бескровное лицо и раны, окруженные широкой лиловой полосой.
Несмотря на всю твердость своего характера, которую она уже не раз успела проявить, молодая крестьянка отвернулась, не в силах вынести столь жуткой картины.
- Подумайте, сударыня, - продолжала вдова, - прежде чем приступать к осуществлению ваших планов, сколько бедных людей, чье единственное преступление состоит в том, что они вас любят, сколько отцов семейств, сколько сыновей и братьев будут лежать, как он, на смертном одре; подумайте о том, сколько матерей, сестер, вдов и сирот будут, как я, оплакивать того, кого любили и кто был опорой в их жизни!
- Мой Бог! Мой Бог! - со стоном произнесла молодая женщина и заплакала навзрыд; упав на колени, она протянула руки к небу. - Если мы совершаем ошибку, если нам придется ответить за все разбитые сердца!..
Ее слова заглушил вырвавшийся из ее груди жалобный плач.
X
ОБЫСК
Вдруг послышался стук крышки люка, ведущего на чердак.
- Что там у вас происходит? - послышался голос Бонвиля.
Он забеспокоился, когда до него донеслись последние слова вдовы.
- Ничего, ничего, - поспешила ответить молодая крестьянка, с чувством сжимая руку хозяйки, что свидетельствовало о впечатлении, которое произвели на нее слова вдовы.
Затем, поднявшись, чтобы легче было говорить, на первые ступени лестницы, ведущей на чердак, она спросила уже другим тоном:
- А как вы там?..
Крышка люка приподнялась, и в проеме появилось улыбающееся лицо молодого человека.
- Как вы себя чувствуете? - спросила крестьянка.
- Готов служить вам снова, - произнес он.
В знак благодарности крестьянка одарила его улыбкой.
- Но кто же сюда приходил? - спросил Бонвиль.
- Крестьянин по имени Куртен; я полагаю, что он не из числа наших друзей.
- А! Мэр Ла-Ложери?
- Именно он.
- Да, - продолжал Бонвиль, - Мишель о нем говорил, что это опасный человек. Надо было бы за ним проследить.
- Но как? У нас нет никого, кто бы мог это сделать.
- Ну, а если попросить деверя хозяйки?
- А вы видели, с какой неприязнью глядел на него наш храбрый Уллье?
- Однако он белый! - воскликнула вдова. - Он не пошевелил даже пальцем, когда убивали его брата!
Крестьянка и Бонвиль в ужасе отшатнулись.
- Ну, тогда нам не стоит посвящать его в наши планы, - сказал Бонвиль, - он нам только принесет несчастье! Нет ли у вас, сударыня, кого-нибудь на примете, чтобы мы могли послать его дозорным?
- Такие люди есть у Жана Уллье, - ответила вдова, - я же послала племянника в ланды Сен-Пьер, откуда просматривается вся местность вокруг.
- Но он ведь ребенок, - с сомнением в голосе произнесла крестьянка.
- На него можно больше положиться, чем на некоторых мужчин, - ответила вдова.
- Впрочем, - продолжал Бонвиль, - нам осталось недолго ждать: через три часа стемнеет и нам приведут лошадей; через три часа наши друзья будут здесь.
- За три часа, - сказала крестьянка, после слов вдовы пребывавшая в грустных раздумьях, - мой бедный Бонвиль, за три часа может произойти столько всего!
- Кто-то к нам спешит! - воскликнула вдова Пико, устремившись от окна к двери и распахнув ее. - Это ты, малыш?
- Да, тетя, да, - ответил запыхавшийся ребенок.
- Что случилось?
- Тетя! Тетя! - воскликнул ребенок. - Там солдаты! Они идут. Они набросились на человека, переходившего реку вброд, и убили его.
- Солдаты? Солдаты? - переспросил Жозеф Пико, который вошел в дом и услышал на пороге крик сына.
- Что же нам делать? - спросил Бонвиль.
- Будем их ждать, - сказала молодая крестьянка.
- А почему бы не попытаться скрыться?
- Если их послал или предупредил человек, который был только что здесь, они уже успели окружить дом.
- Кто тут говорит о побеге? - спросила вдова Пико. - Разве я вам не сказала, что в моем доме вы в безопасности? Разве я не поклялась, что, пока вы будете под моей крышей, с вами ничего плохого не случится?
Но тут их положение осложнилось с появлением Жозефа Пико.
Подумав, по всей вероятности, что солдаты пришли, чтобы схватить его, он вошел в комнату.
Дом брата, известный в округе как дом синего, показался ему достойным убежищем.
Однако, увидев гостей невестки, он от удивления попятился.
- А! У вас гостят благородные господа? - сказал он. - Меня теперь совсем не удивляет приход солдат: вы предали своих гостей!
- Мерзавец! - ответила Марианна, схватив саблю своего мужа, висевшую на стене, и бросилась на Жозефа, который прицелился в нее.
Бонвиль покатился вниз по лестнице, но молодая крестьянка бросилась между родственниками, прикрывая своим телом вдову.
- Опусти ружье! - крикнула она вандейцу таким непререкаемым тоном, какой, казалось, никак не мог принадлежать этому хрупкому и нежному созданию: настолько он был властным и по-мужски энергичным. - Брось оружие! Приказываю именем короля!
- Кто же вы такая, чтобы мне приказывать? - спросил Жозеф Пико, как всегда готовый не подчиниться приказам.
- Я тот человек, кого вы ждали, я тот человек, кто взял все командование на себя.
Услышав эти слова, произнесенные с поистине королевским величием, Жозеф Пико потерял всю свою самоуверенность и от удивления опустил ружье.
- А теперь, - продолжила молодая крестьянка, - поднимайся наверх вместе с господином.
- А вы? - спросил Бонвиль.
- Я остаюсь здесь.
- Но…
- У нас нет времени для пререканий. Идите! Ну, идите же!
Мужчины поднялись по лестнице и закрыли за собой люк.
- Что вы делаете? - спросила крестьянка у вдовы Пико, с удивлением увидев, как она передвигает на середину комнаты кровать, на которой лежал ее усопший супруг.
- Я готовлю вам убежище, где никто вас не станет искать.
- Но я не хочу прятаться. Они не узнают меня в этой одежде. Я их подожду.
- А я не хочу, чтобы вы их ждали, - сказала вдова Пико таким властным голосом, что заставила собеседницу отступить. - Вы слышали, что сказал этот человек: если вас найдут у меня, то все подумают, что я вас выдала, а мне вовсе не хочется, чтобы обо мне так подумали.
- Вы мой враг.
- Да, ваш враг, однако мне легче лечь в эту постель, чтобы умереть рядом с тем, кто уже в ней лежит, чем увидеть, что вас арестовывают.
Спорить с ней было бесполезно.
Вдова Паскаля Пико, приподняв матрац, на котором лежал покойник, сначала спрятала одежду, затем рубашку и башмаки, привлекшие столь пристальное внимание Куртена, после чего кивком показала на место между матрацем и соломенным тюфяком, где могла укрыться молодая крестьянка, и та без лишних слов проворно забралась туда, оставив отверстие, чтобы дышать.
Затем кровать была водворена на прежнее место.
Не успела хозяйка Пико окинуть взглядом комнату, чтобы посмотреть, не забыла ли она убрать то, что могло выдать ее гостей, как услышала щелканье затворов ружей, и перед ее окном замаячил силуэт офицера.
- Так это здесь? - произнес офицер, обращаясь к кому-то, шедшему сзади него.
- Что вам угодно? - спросила вдова, распахивая дверь.
- У вас в доме посторонние, и мы бы хотели их видеть, - ответил офицер.
- А! Так что, вы меня теперь уже не узнаете? - прервала его Марианна Пико, уклоняясь от прямого ответа на заданный ей вопрос.
- Да, черт возьми, я вас узнал: вы именно та женщина, что была этой ночью нашим проводником.
- И если этой ночью я провела вас, чтобы вы поскорее нашли врагов правительства, с какой это стати сегодня я буду скрывать кого-то из них у себя?
- Послушайте, капитан, - заметил второй офицер, - ее рассуждение не лишено логики.
- Ба! Разве можно доверять этим людям? Они все с младенчества бандиты, - ответил лейтенант. - Разве вы не видели, как, несмотря на наш приказ остановиться, с откоса скатился парнишка лет десяти? Это был дозорный; он уже успел их предупредить. К счастью, у них не было времени скрыться, и они должны быть где-то здесь.
- Возможно, ты прав.
- Не сомневайся, пошли.
И он обратился к вдове:
- Послушайте, мы вас не тронем, но дом ваш все же обыщем.
- Делайте что хотите, - хладнокровно произнесла она и, присев у угла очага, взяла в руки прялку и веретено, оставленные на стуле, и начала прясть.
Позвав к себе пять или шесть солдат, которые тут же вошли в дом, лейтенант, оглядев комнату, направился к кровати.
Лицо вдовы стало белее льна на прялке: ее глаза засветились гневом, а веретено выскользнуло из рук.
Офицер заглянул под кровать, затем в пространство между кроватью и стеной и протянул было руку, чтобы отвернуть простыню, прикрывавшую тело покойника.
Вдова Пико не могла больше сдерживать свои чувства.
Она встала и, схватив со стены ружье своего мужа, с самым решительным видом взвела курок, прицелившись в офицера:
- Если вы только притронетесь к покойнику, - произнесла она, - я пристрелю вас как собаку, и это так же верно, как и то, что я честная женщина.
Второй лейтенант потянул за рукав своего товарища.
Вдова Пико, не выпуская из рук ружья, приблизилась к кровати и уже во второй раз откинула саван, прикрывавший тело усопшего.
- А теперь смотрите!.. - воскликнула она. - Перед вами человек, который был моим мужем; он умер вчера на службе у вас.
- А! Это наш первый проводник, поджидавший нас у брода Пон-Фарси! - догадался лейтенант.
- Бедная женщина! - произнес его спутник. - Оставим ее в покое: она в таком состоянии, что грех ее тревожить.
- Между тем, - заметил первый офицер, - человек, встретившийся нам по дороге, был вполне уверен…
- Напрасно мы не заставили его пойти с нами.
- Нет ли у вас другой комнаты?
- У меня наверху чердак, а во дворе хлев.
- Обыщите чердак и хлев, но сначала откройте сундуки и осмотрите печь.
Солдаты бросились выполнять приказ командира.
Из своего жуткого убежища молодая крестьянка не упустила ни слова из разговора. Она услышала топот солдат, поднимавшихся по лестнице, отчего ее сердце сжалось еще больше, чем когда солдаты подошли вплотную к кровати умершего, где укрылась она, ибо с ужасом подумала о том, что место, где спрятались вандеец и Бонвиль, было отнюдь не таким надежным, как у нее.
И когда она услышала, как после обыска чердака они спускались вниз без шума и крика, звуков борьбы и ударов, сопровождающих арест двух мужчин, она облегченно вздохнула, словно с ее души упала огромная тяжесть.
Первый лейтенант ожидал солдат внизу, прислонившись к хлебному ларю.
Второй офицер командовал восемью или десятью солдатами, проводившими обыск в хлеву.
- Ну, как, - спросил первый лейтенант, - вы ничего не нашли?
- Нет, - ответил капрал.
- Вы хотя бы догадались перевернуть сено, солому и все, что находилось на чердаке?
- Мы все там проткнули штыками, и если бы там был человек, невозможно, чтобы мы его не ранили.
- Ну что ж, проверим вторую половину дома. Несомненно они где-то здесь.
Солдаты вышли из комнаты; офицер последовал за ними.
Пока солдаты продолжали обыск, лейтенант ожидал результата, прислонившись к наружной стене дома и поглядывая с подозрением на невысокую пристройку: он решил дать приказ осмотреть ее.
В эту минуту к его ногам упал кусок штукатурки размером не больше половины мизинца.
Офицер тут же запрокинул голову, и ему показалось, что между двумя стропилами крыши он разглядел чью-то руку.
- Ко мне! - крикнул он громовым голосом.
На его зов примчался весь отряд.
- Ну и хороши же вы! И вы еще думаете, что успешно справились с заданием! - сказал он солдатам.
- Что случилось, лейтенант? - спросили солдаты в один голос.
- Случилось то, что они находятся наверху, на чердаке, хотя вы утверждаете, что перевернули все вверх дном и что там не осталось ни единой соломинки, которую вы бы не осмотрели. Теперь вперед! В ружье!
И солдаты снова устремились в комнату вдовы.
Они полезли по лестнице к люку и попытались было его открыть, но на этот раз крышка люка не поддавалась, ибо была закрыта изнутри.
- В добрый час! Теперь уже кое-что проясняется! - крикнул офицер, ступая на первую ступеньку лестницы. - Выходите, - продолжал он, повысив голос, - выходите или же мы заставим вас выйти!
С чердака послышались голоса спорящих людей.
Было очевидно, что осажденные никак не могли прийти к единому мнению, как им поступать.
Вот что случилось на самом деле.
Вместо того чтобы спрятаться в том месте, где было навалено больше всего сена, что несомненно должно было в первую очередь привлечь внимание солдат, Бонвиль укрылся вместе со своим спутником под слоем сена толщиной не более двух футов, рядом с люком.
И произошло то, на что они и рассчитывали: солдаты прошли едва ли не по их спинам, проткнули штыками и перевернули сапогами солому там, где ее было больше всего, однако они не догадались проверить в том месте, где, по их мнению, слой соломы был не толще ковра.
И мы видели, что они ушли с чердака, так и не обнаружив тех, кого искали.
Приложив ухо к полу своего укрытия, Бонвиль и вандеец отчетливо слышали каждое слово, произнесенное внизу.
Услышав, что офицер отдал приказ осмотреть дом, Жозеф Пико забеспокоился, ибо он хранил у себя много пороха и ему теперь меньше всего хотелось, чтобы порох нашли.
Несмотря на возражения спутника, он выбрался из своего укрытия, чтобы проследить за действиями солдат сквозь отверстия между потолочными балками и стеной.
Но тут по его небрежности оторвался крошечный кусок штукатурки, упав к ногам офицера. И лейтенант увидел руку - на нее оперся Жозеф Пико, чтобы выглянуть во двор.
Когда Бонвиль, услышав голос офицера, понял, что их обнаружили, он бросился к люку и закрыл его, с горечью упрекнув вандейца за допущенную им оплошность.
В комнату вдовы как раз и донеслись слова упрека, произнесенные шепотом.
Однако того, что случилось - не вернуть, и упреками делу не поможешь: надо было принимать решение.
- Вы, по крайней мере, разглядели их? - спросил Бонвиль.
- Да.
- Сколько их?
- Мне показалось, человек тридцать.
- В таком случае сопротивляться бессмысленно. Впрочем, они не обнаружили Мадам, а когда нас арестуют, они уйдут из дома, что позволит завершить дело ее спасения, так славно начатое вашей невесткой.
- Так каково ваше мнение? - спросил Пико.
- Сдаться.
- Сдаться? - воскликнул вандеец. - Никогда!
- Как это никогда?
- Да, я знаю, о чем вы думаете. Вы человек знатный и богатый, вас посадят в хорошую тюрьму, где вы будете отдыхать в свое удовольствие, в то время как меня препроводят на каторгу, а я уже провел там целых четырнадцать лет! Нет, нет, по мне, лучше лечь в землю, чем оказаться на каторге, лучше могила, чем камера.
- Если бы речь шла только о наших жизнях, - возразил Бонвиль, - то, клянусь вам, я бы, не задумываясь, разделил вашу судьбу, и, как вас, они бы не взяли меня живым, но мы обязаны подумать о спасении матери нашего короля, и сейчас наши желания и личные интересы отступают на задний план.
- Напротив, убьем их как можно больше! Все же меньше врагов останется у Генриха Пятого! Повторяю вам, я никогда не сдамся, - продолжал вандеец, поставив ногу на крышку люка, которую Бонвиль хотел было приподнять.
- О! - произнес граф, нахмурив брови. - Вы будете мне беспрекословно подчиняться, да или нет?
Пико рассмеялся ему в лицо.
Однако его смех был прерван ударом кулака Бонвиля, откинувшим его в угол чердака.
Пико упал и уронил ружье.
Однако он заметил, что упал как раз напротив слухового окна, прикрытого плотными ставнями.
И его тут же озарила внезапная мысль: пусть молодой человек сдается, а он тем временем скроется.
В самом деле, он сделал вид, что подчинился Бонвилю; но, в то время пока граф открывал люк, он сбил ударом кулака крючок со ставни на окне, подобрал ружье и дождался мгновения, когда молодой человек, открыв люк, стал спускаться с лестницы, крикнув перед этим: "Не стреляйте! Мы сдаемся!" Затем вандеец наклонился, выстрелил через окно по группе солдат и выпрыгнул из окна в сад; оказавшись на земле, он пальнул в сторону двух или трех солдат, стоявших на часах, и побежал по направлению к лесу.
Выстрелом с чердака был тяжело ранен один солдат, и тут же десяток ружей выстрелили в Бонвиля прежде, чем хозяйка дома успела прикрыть его своим телом; молодой человек, пораженный семью или восемью пулями, скатился по ступеням к ногам вдовы со словами:
- Да здравствует Генрих Пятый!
На предсмертный крик Бонвиля откликнулся другой возглас, полный отчаяния и скорби.