- Убьем их! Убьем их! - кричали они. - Это шуаны!
- Вы просили какую-нибудь песню; я же вас предупреждал, что песни, которые я знаю, могут вам не понравиться! - крикнул Куцая Радость так громко, что перекричал всех. - Вам не надо было настаивать. Так почему вы жалуетесь?
- Раз ты не знаешь других песен, кроме той, что мы сейчас услышали, - ответил сержант, - значит, ты мятежник и тебя надо арестовать.
- Я знаю песни, которые нравятся селянам, чьей милостыней я живу. Неужели несчастный инвалид, как я, или идиот, как мой приятель, могут представлять для вас серьезную опасность? Возьмите нас под стражу, если вам так хочется, но такой арест не делает вам чести.
- Ладно, но вам все же придется переночевать в кутузке! У вас не было крова на ночь, мои красавчики, - я вам устрою ночлег! Свяжите, обыщите и тотчас отведите их в камеру.
Однако Триго по-прежнему стоял с угрожающим видом, и никто не торопился выполнять приказ сержанта.
- Если вы добровольно не сдадитесь, - произнес сержант, - я распоряжусь принести заряженные ружья и тогда посмотрим, как ваша кожа выдержит пулю.
- Ну, будет, Триго, будет, мой мальчик, - сказал Куцая Радость. - Надо смириться: впрочем, не волнуйся. Нас скоро выпустят: такие бедняки, как мы, не заслуживают хороших тюрем.
- В добрый час! - воскликнул сержант, довольный тем, что дискуссия приняла мирный оборот. - Вас обыщут и, если не найдут ничего подозрительного и вы не будете шуметь ночью, утром выпустят на свободу.
Нищих обыскали, но у них не нашли ничего, кроме нескольких мелких монет, что еще больше убедило сержанта проявить снисхождение к пленникам.
- В конце концов, - сказал он, указывая на Триго, - этот огромный бык не виновен, и я не вижу, почему мы должны его арестовывать.
- Не считая того, - добавил Лимузен, - что, если ему взбредет в голову, как его предку Самсону, упереться в стену, она рухнет нам на головы.
- Ты, прав, Пенге, - сказал сержант, - тем более что ты разделяешь мое мнение. Нам только этого и не хватало. Ну, друг, убирайся, и поскорее!
- О мой добрый господин, не разлучайте нас, - плаксивым голосом затянул Куцая Радость, - мы не можем жить друг без друга: он - мои ноги, а я - его глаза.
- По правде говоря, - заметил один солдат, - они связаны покрепче любовников.
- Нет, - сказал сержант, обращаясь к Куцей Радости, - я оставляю тебя на ночь в кутузке для наказания, а завтра дежурный офицер решит, что с тобой делать. А теперь - живо вперед!
Два солдата направились к Куцей Радости, но он с неожиданной для инвалида ловкостью забрался на плечи Триго, и тот спокойно направился в сопровождении солдат в сторону подвала.
По дороге Обен, прижавшись губами к уху своего приятеля, произнес тихим голосом несколько слов. После того как Триго опустил его перед дверью в подвал, сержант подтолкнул инвалида, и тот покатился в камеру, словно огромный шар.
Затем Триго вывели за пределы поста и закрыли за ним ворота.
Словно оглушенный, Триго неподвижно простоял несколько минут, казалось, не зная, на что решиться. Он попробовал было устроиться на катке, на котором раньше отдыхали солдаты, но часовой запретил ему, указав, что здесь не полагалось находиться посторонним, и нищий направился в сторону Сен-Коломбена.
XXV
БЕГСТВО НА ВОЛЮ
Часа два спустя после задержания Обена Куцая Радость караульный услышал стук колес повозки, приближавшейся к посту. В соответствии с требованиями устава он крикнул: "Кто идет?", а когда повозка уже почти поравнялась с ним, приказал вознице остановиться.
Повозка остановилась.
Капрал и четверо солдат вышли за ворота, чтобы взглянуть на возницу и рассмотреть его повозку.
Перед ними была обычная крестьянская телега, набитая сеном, ничем не отличавшаяся от любой другой повозки, проезжавшей вечером по дороге на Нант; лошадью управлял возница, объяснивший, что везет в Сен-Фильбер сено для своего хозяина; затем он добавил, что выбрал для поездки ночь из-за нехватки времени, необходимого для полевых работ; выслушав крестьянина, капрал приказал его пропустить.
Однако такое проявление доброй воли со стороны военных не пошло на пользу бедному крестьянину: его телега, запряженная единственной лошадью, остановилась там, где подъем был наиболее крут, и, несмотря на все усилия возницы и его лошади, не могла сдвинуться с места.
- Думать надо было, прежде чем так нагружать несчастную скотину! - произнес капрал. - Разве вы не видите, что на телеге в два раза больше груза, чем бедная лошадь способна везти.
- Как жаль, - произнес второй солдат, - что сержант прогнал того малого, похожего на грязного быка и так хорошо нас развлекавшего! Мы бы его впрягли в телегу вместе с лошадью, и, немного поднатужившись, он помог бы вознице.
- Ох! Еще неизвестно, согласился бы он, чтобы его запрягли, - не поддержал его другой солдат.
Если бы солдат мог видеть, что происходило сзади повозки, он тут же бы получил подтверждение своим словам о том, что Триго воспротивился бы, если бы его попросили тащить воз в гору.
Кроме того, от его внимания не ускользнуло бы, что лошадь не могла сдвинуть повозку с места отнюдь неспроста, ибо нищий под покровом темноты схватился руками за деревянную оглоблю, служившую для поддержки груза, и, упершись ногами в землю, а телом откинувшись назад, тянул телегу в противоположную сторону, мерясь силой, - с еще большим успехом, чем в прошедший вечер, - с лошадью.
- Ну что, подтолкнуть вас? - спросил капрал.
- Подождите, я сделаю еще одну попытку, - ответил возница и, повернув телегу, чтобы уменьшить ее сползание вниз с крутизны холма, взял лошадь под уздцы, намереваясь заставить ее сделать хотя бы один шаг вперед, чтобы хоть как-то оправдаться в глазах солдат.
Но сколько он ни хлестал лошадь, сколько ни повышал голос и ни натягивал поводья, сколько солдаты ни помогали ему криками, лошадь по-прежнему только напрасно напрягала мышцы, высекая искры из-под копыт; затем несчастный конь повалился на бок, и в тот же самый миг, словно колеса встретили какое-то препятствие, нарушившее равновесие, повозка накренилась влево и перевернулась.
Солдаты, бросившись вперед, поспешили освободить лошадь от упряжи. В своем порыве они не заметили Триго: он, безусловно, остался доволен своим успехом, когда подлез под телегу и приподнял ее на своих геркулесовых плечах, а затем раскачал так, что она потеряла равновесие. Он преспокойно вылез из-под телеги и исчез в зарослях.
- Если хочешь, мы тебе поможем поставить телегу на колеса, - сказал капрал крестьянину. - Ты только отправляйся за второй лошадью; без нее ты не сможешь даже тронуться с места.
- Ах! Честное слово, это выше моих сил, - ответил возница. - Вот утром, когда рассветет! Видно, сам Господь Бог не хочет, чтобы я продолжил свой путь, а воле Божьей нельзя противиться.
И с этими словами крестьянин забросил поводья на спину лошади, снял седёлку, поднял коня на ноги и, пожелав доброй ночи солдатам, исчез в темноте.
Шагов за двести от караульного поста его нагнал Триго.
- Ну как, - спросил крестьянин, - ты доволен?
- Да, - ответил Триго, - мы все сделали так, как приказал Обен Куцая Радость.
- Ну, тогда в добрый час! А я оставлю лошадь там, где ее взял, и это не так уж трудно сделать, чего не скажешь о телеге. Когда ее владелец проснется утром и кинется искать свое сено, то весьма удивится, найдя его наверху по соседству с постом!
- Ничего! Я скажу ему, что так было нужно для нашего дела, - ответил ему Триго, - и он не станет нас бранить.
И они распрощались.
Только Триго не ушел далеко от поста; он бродил вокруг него до тех пор, пока не услышал, как в Сен-Коломбене пробило одиннадцать часов; сняв сабо и взяв их в руку, он бесшумно вернулся к посту и, не замеченный часовым, который, как доносилось до слуха нищего, прохаживался взад и вперед, пробрался к окошку тюрьмы.
Стараясь не шуметь, Триго разбросал выпавшее из повозки сено по земле таким образом, чтобы оно легло толстым слоем; затем бережно опустил сверху жернов, прикрывавший окошко тюрьмы, и, нагнувшись к оконному проему, осторожно оторвал доски, прибитые изнутри, поднял наверх Обена Куцая Радость, подталкиваемого Мишелем сзади, после чего вытащил и молодого барона, протянув ему руку. Затем, посадив на каждое плечо по узнику, Триго, по-прежнему с босыми ногами, удалился от поста и, несмотря на свой внушительный вес и двойной груз, который он взвалил на свои плечи, произвел не больше шума, чем кошка, крадущаяся по ковру.
Когда Триго сделал шагов пятьсот, он остановился, но не от усталости, а потому что так захотел Обен Куцая Радость.
Мишель соскользнул на землю и, порывшись в кармане, вытащил пригоршню мелочи с поблескивавшими в ней золотыми монетами и пересыпал их в широкую ладонь Триго.
Триго хотел было их спрятать в свой карман, в два раза более широкий, чем его ладонь, служившая этому карману приемным устройством.
Но тут его остановил Обен.
- Верни все господину, - сказал он, - мы не принимаем подаяние из двух рук сразу.
- Как это из двух рук? - спросил Мишель.
- А вот как. Вы нам нисколько не должны, о чем, возможно, и не подозреваете, - сказал Куцая Радость.
- Мой друг, я вас не понимаю.
- Мой юный господин, - продолжал калека, - теперь, когда мы оказались на свободе, я могу вам честно признаться, что слегка покривил душой, когда сказал вам, что попал в кутузку с единственной целью вызволить вас оттуда; мне было необходимо, чтобы вы мне слегка помогли; без вашей помощи я бы не смог добраться до слухового окна; и теперь, когда благодаря вам и крепким рукам моего друга Триго наш побег прошел без помех, могу вам признаться, что вы лишь сменили одну тюрьму на другую.
- Что это значит?
- А то, что, если, вместо сырого и вонючего подвала, тихой и ясной ночью перед вами раскинулось широкое поле, это вовсе не означает, будто вы выбрались из тюрьмы.
- Я в тюрьме?
- По крайней мере, вы находитесь под стражей.
- Под чьей стражей?
- Под моей!
- Под вашей? - спросил, рассмеявшись, Мишель.
- Да, и еще примерно с четверть часа. И вы напрасно смеетесь: вы наш пленник до тех пор, пока я не передам вас в руки того, кто вас ищет.
- А кто же это?
- Скоро увидите… Я всего лишь выполняю поручение, ни больше и ни меньше. Не надо отчаиваться; вот единственное, что я могу вам сказать. Вы могли бы оказаться еще в более затруднительном положении, чем сейчас.
- Однако?..
- Так вот, от имени тех, кто оказал мне услуги и кто щедро вознаградил беднягу Триго, мне было сказано: "Освободите господина барона Мишеля де ла Ложери и приведите его ко мне". Вот я вас и освободил, господин барон, и сейчас веду к назначенному месту.
- Послушайте, - произнес молодой человек, на этот раз не поняв ни слова из того, что ему сказал трактирщик из Монтегю. - Вот мой кошелек, он будет ваш, только покажите мне дорогу на Ла-Ложери, куда я хочу прийти до рассвета, и я буду вам весьма признателен.
Мишель подумал, что его освободители посчитали предложенное им вознаграждение не соответствующим оказанной ими великой услуге.
- Сударь, - ответил Куцая Радость с таким достоинством, на какое только был способен, - мой приятель Триго не сможет принять от вас вознаграждение, потому что ему заплатили как раз за обратное тому, о чем вы его просите; что до меня, то я не знаю, знакомы ли вы со мной; в любом случае позвольте представиться: я честный торговец, вынужденный из-за разногласий с правительством покинуть свое дело; однако, несмотря на то что в данный момент я больше похож на нищего, хочу, чтобы мой внешний вид не вводил вас в заблуждение: я оказываю услуги, но никогда ими не торгую.
- Но куда же, черт возьми, вы меня ведете? - спросил Мишель, совсем не ожидавший такой щепетильности от своего собеседника.
- Вам остается только следовать за нами, и часа не пройдет, как вы все узнаете.
- Следовать за вами, когда вы заявили, что я ваш пленник? Ах, это было бы с моей стороны непростительной глупостью, и не рассчитывайте на это!
Обен Куцая Радость ничего не сказал в ответ, но одного его взгляда было достаточно, чтобы Триго понял, как ему надлежит поступить. Молодой барон не успел еще закончить свою фразу и сделать шаг вперед, как нищий, выбросив, словно крюк, руку, схватил его за шиворот.
Мишель хотел было закричать, посчитав, что лучше уж сидеть в погребе у солдат, чем быть пленником Триго, но попрошайка свободной рукой прикрыл ему рот словно известным кляпом г-на де Вандома, и они прошли полем шагов семьсот или шестьсот со скоростью скаковой лошади, ибо Мишель почти что висел на руке великана, касаясь земли лишь кончиками сапог.
- Довольно, Триго! - сказал Куцая Радость, занявший привычное место на плечах нищего, казалось и не чувствовавшего двойной нагрузки. - Хватит! Молодому барону теперь, наверное, уже претит сама мысль вернуться в Ла-Ложери. Кроме того, нас просили не испортить товар.
Затем, когда Триго остановился передохнуть, Обен сказал, обращаясь к Мишелю, едва переводившему дух:
- Ну как, теперь вы будете вести себя более благоразумно?
- Сила на вашей стороне, а у меня нет оружия, - ответил молодой человек, - мне ничего не остается, как терпеть ваше дурное обращение.
- Дурное обращение? Ах! И вы еще смеете произносить подобные слова? Ибо, взывая к вашей чести, я прошу мне ответить, разве не правда, что в тюремной камере синих и на дороге вы не переставали твердить о желании вернуться в Ла-Ложери и что именно ваше упрямство заставило меня применить силу?
- Ну хорошо, назовите хотя бы имя того человека, кто послал вас за мной и приказал привести к нему.
- Именно это мне категорически запрещено, - сказал Обен Куцая Радость, - но, не нарушая полученных предписаний, я могу вам сказать, что этот человек принадлежит к числу ваших друзей.
На сердце Мишеля похолодело.
Он подумал о Берте.
Бедняга посчитал, что мадемуазель де Суде получила его письмо и теперь его ожидала встреча с Волчицей, оскорбленной в своих лучших чувствах, и, несмотря на то что объяснение ему представлялось не из легких, он почувствовал, что его порядочность не дает ему права от него отказаться.
- Хорошо, - сказал он, - я знаю, кто меня ждет.
- Вы знаете?
- Да, это мадемуазель де Суде.
Обен Куцая Радость не ответил, но взглянул на Триго с таким видом, словно хотел сказать: "Надо же, догадался!"
Мишель перехватил его взгляд.
- Пошли, - сказал он.
- И вы не будете больше пытаться улизнуть?
- Нет.
- Честное слово?
- Честное слово.
- В таком случае, раз вы наконец-то успокоились, мы дадим вам возможность не обдирать ноги о колючки и не увязать в этой проклятой глинистой почве, которая заставляет нас обувать сапоги весом в семь фунтов.
Мишель вскоре понял, о чем говорил трактирщик, ибо он не прошел вслед за Триго и сотни шагов по лесу, выходившему к дороге, как услышал конское ржание.
- Моя лошадь! - воскликнул барон, не скрывая своего удивления.
- Уж не подумали ли вы, что мы ее у вас украли? - спросил Обен Куцая Радость.
- Как же случилось, что я не застал вас на том месте, где мы договорились встретиться?
- Черт возьми, - ответил Обен, - я вам скажу: мы заметили, что вокруг стали кружить люди, с особым вниманием разглядывавшие нас, и это нам показалось весьма подозрительным, а так как, честно говоря, мы не очень-то любим любопытных глаз и после вашего ухода прошло уже немало времени, мы решили отвести вашу лошадь в Ла-Банлёвр, куда, по нашим предположениям, вы должны были вернуться, если вас не арестуют. И уже по дороге мы увидели, что вас не задержали… еще.
- Еще?
- Да, но вас должны были вот-вот схватить.
- Так вы были рядом со мной, когда меня арестовали жандармы?
- Мой дорогой господин, - продолжал с привычной ему усмешкой Обен Куцая Радость, - и в самом деле, надо быть таким неоперившимся птенцом, как вы, чтобы идти по проезжей дороге и, вместо того чтобы поглядывать за теми, кто попадается вам навстречу или шагает позади или впереди вас, думать о чем-то другом! Вы должны были услышать топот копыт лошадей этих господ уже минут за пятнадцать до того, как их услышали мы, и вам не составило бы большого труда по нашему примеру укрыться в лесу.
Мишелю вовсе не хотелось рассказывать им, о чем он думал в то время, о котором ему напомнил Обен Куцая Радость; печально вздохнув при воспоминании о своих душевных муках, он лишь оседлал лошадь, отвязанную Триго, в то время как Обен Куцая Радость пытался объяснить своему приятелю, как правильно держать стремя.
Затем они снова вышли на дорогу, и нищий, держась рукой за холку лошади, без заметного усилия зашагал с той же скоростью, какую Мишель задал лошади.
Пройдя около полульё, они свернули на тропу, пересекавшую дорогу, и, несмотря на темноту, по очертаниям черневших в ночи деревьев Мишелю показалось, что он уже однажды здесь был.
Вскоре они вышли на развилку, и молодой человек вздрогнул: он проходил здесь в тот вечер, когда в первый раз провожал Берту.
В то время, когда путешественники, пройдя развилку, двигались по тропе, что вела к дому Тенги, где в этот поздний час еще горел свет, из-за изгороди вокруг выходившего к дороге сада раздался негромкий голос, окликнувший их.
Обен Куцая Радость тут же ответил.
- Это вы, метр Куцая Радость? - спросил женский голос, и над изгородью забелело чье-то лицо.
- Да, а вы кто?
- Розина, дочь Тенги. Вы меня не узнаете?
"Розина!" - пронеслось в голове Мишеля; присутствие девушки лишь подтверждало его предположение о том, что его ждала Берта.
Куцая Радость с ловкостью обезьяны соскользнул с Триго на землю и, подпрыгивая, словно жаба, направился к изгороди, в то время как Триго остался сторожить Мишеля.
- Конечно, крошка моя, - произнес Куцая Радость, - темной ночью все кошки серы. Однако, - продолжал он, понизив голос, - почему ты не в доме, где нам назначена встреча?
- Потому что в доме есть люди, и вы не можете привести туда господина Мишеля.
- Люди? Неужели к вам на постой встали проклятые синие?
- Нет, это не солдаты: просто Жан Уллье за день обошел всю округу и теперь совещается в доме с людьми из Монтегю.
- А что же они там делают?
- Они беседуют. Присоединяйтесь к ним: вы сможете с ними выпить и немного согреться.
- Хорошо, но, моя красавица, что же мы будем делать с нашим молодым человеком?
- Метр Куцая Радость, оставьте его под моим присмотром, разве не об этом мы с вами договаривались?
- Мы должны были привести его в твой дом, да, именно так! И там мы легко могли бы оставить его, заперев где-нибудь в погребе или сарае, тем более что он совсем не опасен. Но, Боже мой, в открытом поле за ним не уследить: он ускользнет как угорь!