- Ладно! - сказала Розина, пытаясь улыбнуться, что после смерти отца и брата у нее плохо получалось. - Вы считаете, что за красивой девушкой он пойдет с меньшей охотой, чем за двумя такими стариками, как вы?
- А если узник нападет на своего стража? - спросил метр Куцая Радость.
- О! Не волнуйтесь! Я быстро бегаю, у меня зоркий глаз и преданное сердце; кроме того, барон Мишель - мой молочный брат; мы вместе выросли; насколько я знаю, он способен покуситься на девичью добродетель с тем же успехом, с каким может открыть дверь тюремной камеры. А потом, что же вам все-таки приказали сделать?
- Освободить его, если нам удастся, а затем привести добровольно или насильно в дом твоего отца, где ты должна была нас ждать.
- Ну вот, я здесь. И мой дом перед вами. И птичка уже не в клетке. Согласитесь, что большего от вас и не требуется.
- Надеюсь.
- В таком случае, прощайте.
- Послушай, Розина, может, на всякий случай мы ему свяжем руки? - заметил с усмешкой Куцая Радость.
- Спасибо, спасибо, приятель Куцая Радость, - сказала Розина и направилась туда, где стоял Мишель, - вы бы лучше придержали свой язык.
Несмотря на то что Мишель все это время находился от них на некотором отдалении, до его слуха донеслось имя Розины и он уловил, что между девушкой и его освободителями, ставшими его тюремщиками, существовала какая-то договоренность.
Мишель все больше и больше утверждался в мысли, что своим освобождением он был обязан Берте.
Действия Обена и некоторое насилие, проявленное им с помощью Триго по отношению к нему, таинственность, которой он окружил имя человека, с кем был едва знаком, но кому был предан всей душой, - все это вполне соответствовало тем событиям, какие могли произойти после того, как гнев охватил вспыльчивую и своенравную Берту, когда она получила письмо, переданное через нотариуса Лорио.
- Это ты, Розина! Это ты! - воскликнул Мишель, повышая голос, разглядев в темноте, что к нему приближалась его молочная сестра.
- В добрый час! - произнесла Розина. - Вы совсем не походите на Куцую Радость: тот ни за что не хотел меня признать, а вы меня сразу узнали, не так ли, господин Мишель?
- Да, конечно. А теперь скажи-ка мне, Розина…
- Что?
- Где мадемуазель Берта?
- Мадемуазель Берта?
- Да.
- Не знаю, - ответила Розина с таким простодушием, что Мишель сразу же оценил его по достоинству.
- Как! Ты не знаешь? - повторил молодой человек.
- Я полагаю, что она в Суде.
- Так ты не знаешь, ты только полагаешь?
- Помилуйте…
- Так ты ее сегодня не видела?
- Господин Мишель, конечно, нет! Я только знаю, что она должна была сегодня вернуться в замок вместе с господином маркизом. Но я весь день провела в Нанте.
- В Нанте! - воскликнул молодой человек. - Ты была сегодня в Нанте?
- Да, конечно.
- Розина, а в котором часу ты туда приехала?
- Когда мы проезжали через мост Руссо, пробило девять часов утра.
- Ты сказала "мы"?
- Именно так.
- Так, значит, ты ехала не одна?
- Конечно, нет, я сопровождала мадемуазель Мари. Именно потому мы и приехали так поздно: ведь надо было посылать за мной в замок.
- Но где же мадемуазель Мари?
- Сейчас?
- Да.
- Она на островке Ла-Жоншер, куда я и должна вас доставить. Но, господин Мишель, вы задаете такие странные вопросы!
- Ты должна отвести меня к ней? - воскликнул Мишель вне себя от радости. - Скорее в путь! Поспешим, моя маленькая Розина!
- Прекрасно! И этот старый дурень Куцая Радость сказал, что мне придется с вами нелегко! Какие же они, мужики, все дураки!
- Розина, дитя мое, умоляю, не будем напрасно терять время!
- Я только того и жду. Но, чтобы поскорее добраться до места назначения, не посадите ли вы меня на лошадь?
- Конечно! - ответил Мишель, в чьем сердце при одной только мысли, что он скоро увидит Мари, рассеялись все ревнивые подозрения, терзавшие его сердце, и теперь он думал лишь о том, что именно его возлюбленная так рьяно взялась за его освобождение. - Поднимайся скорее!
- А вот и я! Дайте мне руку, - произнесла Розина, поставив свою ногу в сабо на сапог молодого человека.
И, прыгнув на лошадь, она продолжила, устраиваясь на дорожной сумке:
- Все в порядке! Теперь сверните направо.
Молодой человек выполнил ее просьбу, забыв тут же о Триго и Куцей Радости, словно они и не существовали.
С этой минуты он ни о ком больше не мог думать, кроме как о Мари.
Некоторое время они ехали молча.
- Но как мадемуазель узнала, - произнес молодой человек, когда они тронулись в путь (он не мог больше молчать и хотел как можно больше услышать о Мари), - что меня арестовали жандармы?
- О, честно говоря, господин Мишель, мне придется начать издалека.
- Начинай откуда хочешь, моя добрая Розина, но только рассказывай! Я сгораю от нетерпения. Ах! Какое счастье вновь обрести свободу, - произнес молодой человек, - и спешить к мадемуазель Мари!
- Надо вам сказать, господин Мишель, что сегодня ранним утром мадемуазель Мари приехала в Суде; одолжив у меня мое выходное платье, она сказала: "Розина, ты поедешь со мной…"
- Продолжай, Розина! Я тебя слушаю.
- И, как настоящие крестьянки, мы отправились в путь с корзинами, наполненными яйцами. В Нанте, пока я продавала яйца, мадемуазель отправилась по своим делам.
- А что это были за дела? - спросил Мишель, и перед его глазами, словно призрак, промелькнуло лицо молодого человека, переодетого в крестьянское платье.
- Ах! Об этом, господин Мишель, я ничего не знаю, - ответила она и, не заметив, как вздохнул Мишель, продолжала: - А так как мадемуазель совсем выбилась из сил, мы попросили господина Лорио, нотариуса из Леже, отвезти нас на своей двуколке. По дороге мы остановились, чтобы дать лошади овса, и, пока нотариус судачил с трактирщиком о ценах на продукты, вышли в сад, чтобы скрыться от любопытных взглядов прохожих, глазевших на мадемуазель, слишком красивую для простой крестьянки. И вот тогда она прочитала письмо, проливая над ним горькие слезы.
- Письмо? - спросил Мишель.
- Да, письмо, которое господин Лорио передал ей по дороге.
"Мое письмо! - прошептал Мишель. - Она прочитала мое письмо к ее сестре!.. О!"
Он резко натянул поводья, так как не знал, радоваться или же горевать по поводу услышанного.
- Что вы делаете? - спросила Розина, удивившись неожиданной остановке.
- Ничего, ничего, - произнес Мишель, отпуская поводья лошади, снова перешедшей на рысь.
Лошадь продолжила идти рысью, а Розина продолжала рассказывать:
- Когда она проливала слезы над письмом, нас окликнули с другой стороны изгороди: это был Куцая Радость вдвоем с Триго; они нам поведали о том, что с вами приключилось, и спросили мадемуазель, что делать с вашей лошадью, которую вы просили посторожить. И вот тогда бедная мадемуазель почувствовала себя еще хуже, чем когда читала письмо! Она была потрясена случившимся и, решив вырвать вас из рук солдат, обратилась за помощью к Куцей Радости - впрочем обязанному господину маркизу. У вас отважная подруга, господин Мишель!
Молодой человек слушал Розину с замирающим сердцем; он был на седьмом небе от счастья и за каждый слог, произнесенный девушкой, был готов расплатиться золотом. Ему казалось, что они ехали слишком медленно; он сломал ветку орешника и, не перебивая Розину, стал подстегивать лошадь, чтобы она скакала в такт биению его сердца.
- Но почему же, Розина, - спросил он, - она не подождала меня в доме твоего отца?
- Господин барон, мы тоже так сначала хотели и даже вышли из двуколки, сказав, что пойдем пешком в Суде; мадемуазель попросила Куцую Радость отвести вас именно туда и ни в коем случае не отпускать вас в Ла-Банлёвр, пока мы с вами не увидимся; но удача словно отвернулась от нас! Наш дом, опустевший после смерти моего бедного отца, оказался набит людьми, словно постоялый дом ближе к ночи. Вначале в нем остановились маркиз и мадемуазель Берта, решившие передохнуть по дороге в Суде; затем сюда явился Жан Уллье, собравший на совещание руководителей повстанцев нашего прихода! Под вечер укрывшаяся на чердаке мадемуазель Мари попросила меня незаметно проводить ее в такое место, где бы она смогла переговорить с вами с глазу на глаз, если Куцей Радости удастся вас освободить. Ну, вот мы и подъезжаем к мельнице Сен-Фильбера и скоро увидим озеро Гран-Льё.
Услышав последние слова Розины, указывавшие на то, что они приближались к тому месту, где их ожидала Мари, молодой человек еще больше стал хлестать лошадь. Он чувствовал, что близится развязка истории, в которую он был втянут. Мари уже знала о том, что он любит ее; для нее уже не составляло секрета и то, что его чувства к ней были настолько сильными, что не позволяли ему принять предложенный ему союз; он решил, что подобное обстоятельство не оскорбило ее фамильную гордость, ибо она была готова оказать ему самую большую услугу, даже рискуя своей репутацией. Каким бы робким, сдержанным и неуверенным в себе ни был Мишель, ему показалось, что его надежды на ответное чувство Мари не были такими уж беспочвенными; он подумал, что девушка, бросившая вызов общественному мнению, навлекавшая на себя гнев своего отца и упреки сестры ради спасения молодого человека, о чьей любви и чьих надеждах на взаимность она узнала, не могла остаться к нему равнодушной.
Будущее рисовалось ему если и не безоблачным, но уже окрашенным в розовые тона, когда его лошадь стала спускаться по откосу в долину, с юго-востока выходившую к озеру Гран-Льё, зеркальная поверхность которого отливала стальным блеском в ночи.
- Мы уже близко? - спросил он Розину.
- Да, - ответила, соскользнув с лошади, девушка, - а теперь следуйте за мной.
Мишель спешился в свою очередь, привязал лошадь, пробрался вслед за девушкой сквозь ивовые заросли; так он прошел еще сотню шагов через плотную стену гибких ветвей, прежде чем выйти на берег озера, походивший своими очертаниями на небольшую бухту.
Розина прыгнула в привязанную к берегу маленькую плоскодонную лодку. Мишель хотел было усесться за весла, но Розина, догадавшись, что он не умел грести, устроилась на носу, взяв в руки весла.
- Позвольте мне грести, - сказала она, - у меня это лучше получится. Мне не раз приходилось сопровождать моего бедного отца, когда он забрасывал в озере сети.
И девушка подняла голову, как будто на небесах хотела рассмотреть лицо старика своими прекрасными глазами, с которых скатились две слезы.
- Однако, - спросил Мишель с эгоизмом влюбленного, - сможешь ли ты в темноте найти этот островок Ла-Жоншер?
- Взгляните, - произнесла, не оборачиваясь, девушка, - вы ничего не видите над водой?
- Да, вижу, - ответил молодой человек, - как будто светит звезда.
- Так вот, это мадемуазель Мари держит в руках фонарь; должно быть, она услышала шум и вышла нас встречать.
Мишель хотел было броситься в воду и обогнать вплавь лодку: по его мнению, несмотря на все старание Розины, она продвигалась вперед слишком медленно; ему показалось, что им никогда не преодолеть расстояния, которое отделяло их от источника света, с каждой минутой становившегося все ярче и больше.
Однако надежда увидеть Мари, затеплившаяся в сердце Мишеля после слов дочери Тенги, растаяла как дым, ибо, приблизившись к берегу на такое расстояние, что уже можно было разглядеть единственную иву, украшавшую однообразный ландшафт островка, он не увидел девушки: у самой воды полыхал костер из тростника, разведенный, несомненно, ее рукой.
- Розина, - с испугом воскликнул Мишель, поднявшись во весь рост и едва не опрокинув лодку, - я не вижу мадемуазель Мари!
- Потому что она поджидает нас в хижине для засады, - произнесла девушка, причаливая лодку к берегу. - Возьмите горящую головню, и вы тут же увидите эту хижину на другом берегу, со стороны озера.
Мишель с легкостью спрыгнул на берег и, поступив так, как ему советовала его молочная сестра, быстрым шагом направился к хижине.
Островок Ла-Жоншер занимал площадь, не превышавшую двухсот или трехсот квадратных метров; все его низины заросли камышом, зимой они затапливались во время дождей, поднимавших уровень воды в озере, и только небольшой слегка приподнятый участок суши размером не более пятидесяти футов не страдал от наводнений. И именно здесь, на самом берегу, старый Тенги построил хижину, где долгими зимними вечерами устраивал засады на уток.
И вот сюда Розина и привела Мари.
Когда Мишель подошел к хижине, он уже и не надеялся на встречу с любимой и только его сердце бешено колотилось в груди.
И в тот миг, когда ему оставалось лишь нажать на деревянную щеколду, на которую была заперта дверь, у него так защемило в груди, что ему пришлось остановиться.
И тут только Мишель заметил, что верхняя часть двери была застекленной, и это давало возможность заглянуть внутрь хижины.
Он увидел Мари: она сидела на вязанке камыша, понуро опустив голову.
Ему показалось, что в слабом свете стоявшего на скамье фонаря он разглядел на пушистых ресницах девушки слезинки, и от одной только мысли о том, что она плачет из-за него, от его робости не осталось и следа.
Мишель толкнул дверь и, бросившись к ногам девушки, воскликнул:
- Мари, Мари, я вас люблю!
XXVI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ МАРИ ОДЕРЖИВАЕТ ПИРРОВУ ПОБЕДУ
Несмотря на всю решимость Мари сохранить самообладание, приход Мишеля оказался для нее настолько неожиданным, его голос был таким нежным, а первые обращенные к ней слова свидетельствовали о такой силе чувства и прозвучали с такой мольбой, что бедная девушка не смогла справиться с охватившим ее волнением: сердце ее учащенно забилось, пальцы дрогнули, а слезы, застывшие, как показалось барону, на ее ресницах, капля за каплей, словно расплавленные жемчужины, скатились по щекам на руки Мишеля, сжимавшего ее руки. К счастью для девушки, бедный влюбленный был слишком взволнован и не заметил волнения Мари, и она успела взять себя в руки, прежде чем молодой человек продолжил свое признание.
Она мягко отстранила от себя барона и оглянулась.
Уловив ее взгляд, Мишель с тревогой вопросительно посмотрел на Мари.
- Как случилось, что вы один? - спросила она. - Где же Розина?
- А как случилось, Мари, - произнес молодой человек поникшим голосом, - что вы не разделяете со мной радость нашей встречи?
- Ах! Мой друг, - сказала Мари, выделяя голосом последнее слово, - вы не можете, особенно теперь, сомневаться в том, что я принимаю участие в вашей судьбе.
- Нет, - воскликнул Мишель, стараясь снова взять руки Мари, которые она уже успела отнять, в свои, - нет, потому что именно вам я обязан своим освобождением, а возможно, и жизнью!
- Однако, - прервала его Мари, сделав над собой усилие, чтобы улыбнуться, - это вовсе не повод для того, чтобы оставаться наедине; мой дорогой господин Мишель, даже Волчица должна соблюдать определенные правила приличия. Если вас не затруднит, позовите, пожалуйста, Розину.
Мишель лишь горестно вздохнул, но не встал с колен, в то время как из глаз его брызнули слезы.
Мари отвернулась от молодого человека, чтобы не видеть его слез, затем попыталась встать.
Но Мишель ее удержал.
Бедняга еще не умел разбираться в человеческом сердце. Он даже не обратил внимания на то, что Мари слишком уж опасалась остаться с ним с глазу на глаз в таком уединенном месте, каким был островок Ла-Жоншер, и это свидетельствовало об одном: она не ручалась ни за себя, ни за него, и не сделал для себя соответствующего вывода - он еще имеет надежду как влюбленный; напротив, его радужные мечты рассеялись словно дым и ему вдруг показалось, что перед ним снова предстала Мари, такая же равнодушная и холодная, какой она была с ним в последнее время.
- Ах! - воскликнул он с горечью. - Зачем вы вырвали меня из рук солдат? Они бы меня, возможно, расстреляли, но для меня лучше смерть, чем знать, что вы меня не любите!
- Мишель! Мишель! - воскликнула Мари.
- О! - произнес он. - Я еще раз могу повторить мои слова.
- Злой мальчишка, не произносите их больше никогда! - возразила ему Мари, перейдя на материнский тон. - Разве вы не видите, что доводите меня до отчаяния?
- Разве это важно для вас! - промолвил Мишель.
- Послушайте, - продолжала Мари, - неужели вы сомневаетесь в искренности моих дружеских чувств к вам?
- Увы! - ответил с грустью молодой человек. - Мне кажется, чувства, о которых вы мне говорите, не идут ни в какое сравнение с теми, которые я ощущаю в моем пылающем сердце с того самого дня, когда впервые увидел вас, и, несмотря на все ваше ко мне дружеское расположение, моя душа жаждет взаимности.
Мари пришлось сделать над собой невероятное усилие.
- Мой друг, Берта даст вам все, чего вы ждете от меня, ее любовь к вам именно такая, какую вы заслуживаете и о какой вы мечтаете, - сказала бедняжка дрогнувшим голосом, торопясь произнести вслух имя сестры, словно хотела воздвигнуть преграду между собой и любимым человеком.
Покачав недоверчиво головой, Мишель вздохнул.
- О! Но я же люблю совсем не ее, совсем не ее, - возразил он.
- Зачем, - поспешно спросила Мари, словно не замечая ни жеста, ни слов молодого человека, - зачем вы написали это письмо, которое могло бы разбить ее сердце, если бы попало ей в руки?
- И его получили вы?
- Увы, да, - сказала Мари, - и несмотря на всю боль, которую это письмо мне причинило, я должна вам признаться: какое счастье, что оно попало именно ко мне!
- И вы прочитали его до конца? - спросил Мишель.
- Да, - ответила девушка, вынужденная опустить глаза, не в силах выдержать умоляющий взгляд молодого человека, сопровождавший его слова, - да, я его прочитала и именно потому, мой друг, решила переговорить с вами прежде чем вы увидитесь с Бертой.
- Но разве вы не поняли, Мари, что сначала и до конца письма я ни разу не покривил душой и могу любить Берту лишь как сестру?
- Нет, нет, - произнесла Мари, - я поняла только одно: мне бы выпала незавидная доля, если бы я стала виновницей несчастья моей горячо любимой сестры!
- Но тогда, - воскликнул Мишель, - что вам надо от меня?
- Хорошо, - произнесла Мари, сложив руки, словно молясь, - прошу вас пожертвовать чувством, еще не успевшим пустить глубокие корни в вашем сердце; прошу вас отказаться от пагубного влечения, возникшего без какого бы то ни было повода с моей стороны, прошу вас забыть о вашей сердечной склонности, обреченной оставаться без взаимности и способной лишь принести горе всем нам…
- Мари, лучше прикажите мне умереть: пусть меня убьют или я покончу с собой. Бог мой, нет ничего проще! Но вы просите отречься от моей любви к вам… Что в моем сердце сможет заменить любовь к вам?
- И все же, мой дорогой Мишель, постарайтесь справиться с вашей любовью ко мне, - сказала мягко Мари, - ибо я поклялась в том, что никогда не подам вам ни малейшей надежды на ответное чувство, о котором вы говорите в вашем письме.
- Кому вы поклялись?
- Богу и себе.
- О! - воскликнул, разрыдавшись, Мишель. - О! А я-то думал, что вы меня любите!
Мари решила, что в ответ на все более пылкие признания юноши она должна продемонстрировать холодную сдержанность.