Тенги представлялся бедняком себе в ущерб, и, даже будучи серьезно больным, он не стал посылать в Паллюо за врачом, чей визит обошелся бы ему в пять франков.
Впрочем, крестьяне вообще, а вандейские крестьяне в особенности, не верят ни в медицину, ни врачам. Вот почему Розина обратилась за помощью в замок Ла-Ложери, куда имела доступ как молочная сестра Мишеля, вот почему она побежала к сестрам Суде после того, как ее выгнали из Ла-Ложери.
Услышав шаги, больной с трудом приподнялся, но тут же с жалобным стоном упал на свое ложе. В комнате горела свеча, освещавшая одну лишь кровать, остальное тонуло во мраке; при этом скудном свете можно было различить мужчину лет сорока, распростертого на жалком одре и ведущего смертельную схватку с беспощадным демоном заразы.
Он был бледен до синевы; остекленевший взгляд выражал подавленность, и время от времени все его тело сотрясалось с головы до ног, словно к нему подключили гальваническую батарею.
От этого зрелища Мишель вздрогнул, ему стало понятно, почему его мать, представляя себе состояние больного, не решилась впустить Розину, ведь девушка несла с собой горячечные испарения, почти ощутимо витавшие над постелью страдальца и в освещенном пространстве вокруг него.
Он подумал о камфоре, о хлоре, об уксусе четырех разбойников - словом, обо всех средствах, предохраняющих здорового человека от заразы, когда он находится рядом с больным, и, не имея ни уксуса, ни хлора, ни камфоры, он ограничился тем, что остался стоять возле двери, чтобы можно было дышать свежим воздухом.
Берта ни о чем подобном и не подумала: она направилась прямо к постели и взяла больного за руку, пылавшую от лихорадочного жара.
Молодой человек рванулся было вперед, чтобы остановить ее, открыл рот, чтобы закричать; но он словно окаменел, потрясенный бесстрашным поступком Берты во имя милосердия, и некоторое время оставался объятый ужасом и в то же время восхищенный мужественным поведением девушки.
Берта расспросила больного. Вот что он рассказал.
Проснувшись накануне утром, Тенги почувствовал такую усталость в теле, что, когда он встал с кровати, ноги у него подкосились и он чуть было не упал: это было не что иное, как предостережение, посланное ему природой; но сельские жители редко прислушиваются к ее советам.
Вместо того чтобы снова лечь в постель и послать за врачом, Тенги продолжал одеваться и, поборов недомогание, спустился в погреб и принес кружку сидра. Затем он отрезал себе ломоть хлеба: по его мнению, ему следовало набраться сил.
Кружку сидра он выпил с удовольствием, а вот хлеба не смог проглотить ни куска.
Потом он побрел в поле на работу.
По дороге у него началась мучительная головная боль и сильное кровотечение из носа; чувство слабости во всем теле переросло в ломоту: раза два или три ему пришлось присесть. Он с жадностью напился из двух источников, попавшихся ему на пути, но не только не утолил жажду, а, напротив, так нестерпимо захотел пить, что в третий раз напился из дорожной выбоины.
Наконец он пришел на свое поле. Но теперь у него уже не было сил выворотить заступом хотя бы ком земли из борозды, которую он начал копать накануне. Несколько мгновений он стоял, опершись на заступ. Потом голова у него закружилась, и он лег или, вернее, упал на землю в полном беспамятстве.
Так он пролежал до семи часов вечера и провел бы так ночь, если бы мимо случайно не проходил крестьянин из деревни Леже. Увидев лежавшего на земле человека, крестьянин окликнул его - тот не ответил, а только пошевелился. Крестьянин подошел ближе и узнал Тенги.
Большого труда ему стоило довести больного до дому: Тенги был так слаб, что им понадобился час с лишним, чтобы пройти четверть льё.
Розина с тревогой ждала отца. Увидев его, она пришла в ужас и хотела бежать в Паллюо за врачом, но Тенги строго-настрого запретил ей это и лег в постель, уверяя, что это пустяки и до утра все пройдет. Только вот его жажда, вместо того чтобы пройти, делалась все сильнее, а потому он велел Розине поставить у кровати на стул кувшин с водой.
Ночь он провел без сна, снедаемый лихорадочным жаром, то и дело пил, но так и не смог залить пылавший у него внутри огонь. Утром он попытался встать, но сумел только присесть на кровати, и то с большим трудом. Голова раскалывалась, потом началось головокружение и он стал жаловаться на мучительную боль в правом боку.
Розина вновь принялась настаивать на том, чтобы послать за г-ном Роже - так звали врача из Паллюо, - и снова отец решительно запретил ей. Девушка села у кровати, готовая исполнять все желания больного и оказать необходимую помощь, предоставив ему все, что он хотел.
А хотел он больше всего на свете воды: каждые десять минут он просил пить.
Так Розина ухаживала за ним до четырех часов пополудни.
В четыре часа отец сказал ей, качая головой:
- Знаешь, я чувствую, что подцепил лихорадку. Надо сходить в замок к добрым барышням и попросить у них лекарство.
Мы видели, к чему привело это решение.
Пощупав пульс больного и выслушав историю его болезни, которую он с трудом поведал ей прерывающимся голосом, Берта, насчитавшая сто ударов в минуту, поняла: папаша Тенги боролся с тяжелым приступом лихорадки.
Но что это была за лихорадка? Увы, Берта была слишком несведуща в медицине, чтобы определить это.
Однако, поскольку больной то и дело кричал: "Пить! Пить!" - она нарезала дольками лимон, вскипятила с ним воду в большом кофейнике, чуть подсластила этот лимонад и дала Тенги вместо воды.
Заметим, что, когда надо было бросить сахар в кипящую воду, она узнала от Розины, что его у них в доме нет: для вандейского крестьянина сахар - это предел роскоши!
К счастью, предусмотрительная Берта положила несколько кусков сахара в свою аптечку.
Она огляделась в поисках этого ящичка и увидела его под мышкой у Мишеля, все еще стоявшего у дверей.
Зна́ком она подозвала молодого человека к себе, но он не успел шелохнуться, как девушка снова сделала знак, приказывавший оставаться на месте, и сама подошла к нему, прижимая палец к губам.
И совсем тихо, чтобы ее не услышал больной, она сказала:
- Состояние этого человека очень серьезное, и я не смею принимать решение самостоятельно. Здесь необходим врач, и я боюсь даже, как бы он не пришел слишком поздно! Я сейчас дам Тенги какое-нибудь болеутоляющее, а вы тем временем бегите в Паллюо, милый господин Мишель, и привезите доктора Роже.
- А вы-то, вы? - с тревогой спросил барон.
- Я остаюсь, вы застанете меня здесь. Мне надо обсудить с больным кое-что важное.
- Кое-что важное? - удивленно переспросил Мишель.
- Да, - ответила Берта.
- Однако… - не успокаивался молодой человек.
- Я ведь сказала вам, - перебила его девушка, - что малейшее промедление может иметь страшные последствия. Лихорадки вроде этой часто бывают смертельными, даже если их начать лечить вовремя, а на такой стадии от них погибают почти всегда. Идите, не теряя ни минуты, доставьте сюда врача.
- А если лихорадка заразная? - спросил молодой человек.
- Ну и что же? - в ответ сказала Берта.
- А не может случиться так, что вы заболеете?
- Сударь, - возразила Берта, - если бы мы думали о таких вещах, половина наших крестьян умерли бы без всякой помощи. Идите же, и пусть Бог позаботится обо мне.
И она протянула ему руку.
Молодой человек взял руку Берты и, потрясенный бесстрашием этой женщины, столь простым и столь возвышенным, на которое он, мужчина, вряд ли будет когда-либо способен, и почти страстно прижал эту руку к своим губам.
Его порыв был столь стремителен, что Берта вздрогнула, побледнела как мел и со вздохом произнесла:
- Идите, друг мой, идите!
На этот раз ей не пришлось дважды повторять приказание: Мишель стрелой вылетел из хижины. Какой-то неведомый прежде огонь разливался по его телу, удваивая жизненные силы. Он чувствовал в себе непомерную мощь и был способен творить чудеса. Ему казалось, что у него, как у древнего Меркурия, выросли крылья на голове и на пятках. Если бы у него на пути вдруг встала стена - он бы перескочил через нее; если бы перед ним разлилась река и поблизости не было бы ни броду, ни моста - он, не раздумывая, бросился бы в нее прямо в одежде и преодолел бы ее вплавь без колебаний.
Он жалел, что Берта попросила его о такой безделице: ему хотелось настоящих препятствий, какого-нибудь трудного, даже невозможного задания.
Разве можно ожидать от Берты признательности за то, что он пройдет пешком льё с четвертью, чтобы привести врача?
Не два с половиной льё хотелось ему пройти, он бы пошел на край света!
Он был бы счастлив получить какое-нибудь доказательство собственного героизма, которое позволило бы ему соизмерить свое мужество с мужеством Берты.
Понятно, что молодой барон, пребывая в возбуждении, не ощущал усталости: расстояние в льё с четвертью, отделяющее Леже от Паллюо, он преодолел меньше чем за полчаса.
Доктор Роже был своим человеком в замке Ла-Ложери, находившемся в часе езды от Паллюо. Молодому барону достаточно было назвать свое имя, и доктор, еще не зная, что его зовут к простому крестьянину, поднялся с кровати и крикнул из-за двери спальни: через пять минут он будет готов.
Действительно, через пять минут он вышел в гостиную и спросил у молодого человека, какова причина его неожиданного ночного визита.
Вкратце Мишель изложил ему суть дела. Так как г-н Роже удивился, что юноша проявляет к крестьянину столь живой интерес - прибегает ночью, взволнованный, вспотевший, чтобы позвать к нему врача, - то молодой барон Ложери объяснил это участие своей давней привязанностью к больному, мужу его кормилицы.
Доктор расспросил о симптомах болезни; Мишель в точности повторил все, что услышал, и попросил г-на Роже взять с собой необходимые лекарства, ибо деревня Леже еще не успела приобщиться к цивилизации до такой степени, чтобы иметь свою аптеку.
Видя, что молодой барон весь взмок, и узнав, что он пришел пешком, доктор, уже было приказавший оседлать лошадь, отменил свое распоряжение и велел слуге заложить двуколку.
Мишель воспротивился этому изо всех сил; он утверждал, что пешком доберется быстрее, чем доктор верхом: его переполняла дерзновенная отвага юности и великодушия, и он действительно готов был добраться до Леже пешком так же быстро, как доктор верхом, если не еще быстрее.
Доктор настаивал, Мишель отказывался; молодой человек положил конец спору, выбежав за дверь и крикнув доктору:
- Приезжайте как можно скорее, я побегу вперед и скажу, что вы едете.
Доктор подумал, что сын баронессы Мишель сошел с ума.
Он решил, что вскоре нагонит его, и повторил свой приказ заложить двуколку.
Одна только мысль о том, что он появится перед молодой девушкой в двуколке, приводила нашего влюбленного в ужас.
Ему казалось, что Берта будет испытывать к нему гораздо большую благодарность, если увидит, что он вернется бегом и распахнет дверь хижины с криком: "Вот и я! За мной едет доктор!", чем если бы увидела его подъезжающим вместе с доктором в двуколке.
Вот если бы он примчался верхом на гордом скакуне с развевающимися по ветру гривой и хвостом, выдыхающем пламя из ноздрей и возвещающем о его прибытии громким ржанием… Но в двуколке!
В сто раз лучше прийти пешком.
Первая любовь исполнена такой поэзии, что все прозаическое вызывает у нее глубокую неприязнь.
Что скажет Мари, когда ее сестра Берта поведает ей, как послала молодого барона за доктором Роже в Паллюо и как молодой барон вернулся вместе с врачом в двуколке?
Нет, как мы уже сказали, прийти пешком было в десять, в двадцать, в сто раз лучше.
Чутье подсказывало молодому человеку, что покрытый испариной лоб, горящие глаза, тяжело вздымавшаяся грудь, запыленная одежда, встрепанные ветром волосы произведут на девушку благоприятное впечатление.
Что же касалось самого́ больного, Бог ты мой, надо признаться, под влиянием лихорадочного возбуждения он почти о нем забыл. Не о нем думал Мишель, а о двух сестрах. Не ради него он бежал со скоростью три льё в час, а ради Берты и Мари.
То, из-за чего все перевернулось в душе нашего героя, становилось лишь второстепенным поводом, а не целью.
Если бы Мишель звался Гиппоменом и состязался в беге с Аталантой, ему не пришлось бы ради победы разбрасывать на ее пути золотые яблоки.
Он пренебрежительно смеялся при мысли о том, что доктор понукал свою лошадь, надеясь догнать его; холодный ночной ветер, леденивший капли пота у него на лбу, доставлял ему неизъяснимое наслаждение.
Чтобы доктор догнал его! Он скорее умрет, чем позволит себя догнать.
На дорогу из Леже в Паллюо у него ушло полчаса; обратный путь он проделал за двадцать пять минут.
Словно догадываясь о невероятной скорости, с какой молодой человек спешил к ней, Берта вышла и стояла на пороге в ожидании своего гонца; она знала, что он никак не мог вернуться раньше чем через полчаса, но все же прислушивалась.
Ей показалось, что она слышит вдали чьи-то почти неуловимые шаги.
Невозможно было поверить, что молодой барон вернулся так быстро, и все же она ни на секунду не усомнилась в том, что это был именно он.
В самом деле, минуту спустя она увидела, как появился во тьме его силуэт, и в то же самое время он, не сводя глаз с двери, но не веря своим глазам, заметил ее, стоявшую неподвижно с рукой, прижатой к сердцу, которое впервые забилось часто и громко.
Когда молодой человек предстал перед Бертой, он, словно грек из Марафона, был без голоса, без сил, без дыхания: еще немного - и он, подобно ему, рухнул бы, если не мертвым, то без чувств.
У него хватило сил только сказать:
- Доктор сейчас приедет.
А затем он, чтобы не упасть, оперся рукой о стену.
Если б он был в состоянии говорить, он воскликнул бы: "Вы ведь расскажете мадемуазель Мари, что из любви к ней и к вам я пробежал два с половиной льё меньше чем за час?" Но он не мог вымолвить ни слова, поэтому Берта должна была подумать - и подумала, - что ее посланец совершил этот подвиг ради нее одной.
Радостно улыбнувшись, она достала платок.
- Боже! - воскликнула она, осторожно вытирая пот с лица молодого человека и стараясь не прикасаться к ране на лбу. - Как же я огорчена, что вы так близко к сердцу приняли мою просьбу поторопиться. До чего вы себя довели?
Затем, словно мать, бранившая непослушное дитя, пожав плечами, с бесконечной теплотой она произнесла:
- Какой же вы еще ребенок!
В слове "ребенок" прозвучала такая невыразимая нежность, что Мишель вздрогнул.
Он взял руку Берты.
Рука была влажной и дрожала.
И тут с дороги послышался шум приближавшейся двуколки.
- Ах! Вот и доктор, - сказала Берта, отстраняя руку молодого человека.
Он взглянул на нее с удивлением. Почему она отстранила его руку? Ему не дано было понять, что творилось в сердце девушки, однако он смутно догадывался, что если она оттолкнула его руку, то не из ненависти, не из отвращения, не от гнева.
Берта вошла в дом - вероятно, чтобы сообщить больному о приезде врача.
Мишель остался стоять в дверях в ожидании доктора Роже.
Видя, как доктор подъезжает в плетеной двуколке, смешно подпрыгивающей на ухабах, Мишель лишний раз порадовался, что решил вернуться пешком.
Правда, если бы Берта, услышав стук колес, зашла в дом, как она сделала только что, она бы не заметила молодого человека в этом вульгарном экипаже.
Может быть, если бы она его не увидела, то осталась бы стоять у дверей ждать, пока он не появится?
Мишель подумал, что это более чем вероятно, и ощутил в своем сердце если не жар утоленной любви, то, во всяком случае, теплоту удовлетворенного самолюбия.
XII
ПОЛОЖЕНИЕ ОБЯЗЫВАЕТ
Когда врач вошел в комнату к больному, Берта снова заняла свое место у изголовья кровати.
Вначале доктора Роже изумила эта очаровательная фигура, напоминавшая ангелов германских сказаний, склонявшихся над умирающими, чтобы принять их души.
Но в тот же миг он узнал девушку: заходя в бедную крестьянскую хижину, он редко не встречал там Берту или ее сестру, вставших между умирающим и смертью.
- О доктор! - сказала она. - Идите, идите скорее! У бедного Тенги начался бред.
В самом деле, больной впал в сильнейшее возбуждение.
Доктор подошел к кровати.
- Полно, друг мой, - сказал он, - успокойтесь!
- Оставьте меня, оставьте! - ответил больной. - Мне надо вставать, меня ждут в Монтегю.
- Нет, дорогой Тенги, - возразила Берта, - пока еще нет…
- Ждут, мадемуазель, ждут! Это должно было случиться сегодня ночью. Если я останусь здесь, кто же передаст сообщение из замка в замок?
- Молчите, Тенги, молчите! - воскликнула Берта. - Подумайте, ведь вы больны и у вашей постели находится доктор Роже.
- Доктор Роже из наших, мадемуазель, при нем можно говорить все. Он знает, что меня ждут, он знает, что мне без промедления надо встать, он знает, что я должен идти в Монтегю.
Доктор Роже и Берта обменялись быстрыми взглядами.
- Масса, - сказал доктор.
- Марсель, - ответила Берта.
И оба в одно мгновение порывистым движением протянули друг другу руки и пожали их.
Берта вновь повернулась к больному.
- Да, верно, - сказала она ему на ухо, - доктор Роже один из наших, но здесь есть и посторонние…
Она понизила голос до шепота, чтобы ее мог слышать один лишь Тенги.
- И этот посторонний, - добавила она, - молодой барон де ла Ложери.
- А! Правда ваша, - ответил больной, - он-то посторонний. Не говорите ему ничего! Куртен - предатель. Но если я не пойду в Монтегю, кто же туда пойдет?
- Жан Уллье! Не беспокойтесь, Тенги.
- О! Если пойдет Жан Уллье, - сказал больной, - если пойдет Жан Уллье, мне туда ходить нет надобности! На ногах он стоит твердо, глаз у него острый, а ружье бьет без промаха!
И он расхохотался.
Но этот взрыв смеха, казалось, исчерпал его силы, и он снова упал на кровать.
До молодого барона донесся этот разговор; впрочем, расслышав его далеко не полностью, он ничего в нем не понял.
Однако он разобрал слова: "Куртен - предатель!" - и, поймав на себе взгляд девушки, говорившей с больным, догадался о том, что речь шла о нем.
Он подошел ближе, сердце у него сжалось; он почувствовал, что от него что-то скрывают.
- Мадемуазель, - обратился он к Берте, - если я вас стесняю или если я вам просто больше не нужен, вам только надо намекнуть - и я исчезну.
В этих скупых словах прозвучала такая печаль, что Берта растрогалась.
- Нет, - сказала она, - нет, останьтесь. Напротив, мы еще нуждаемся в вас, вы поможете Розине выполнить предписания доктора Роже, пока я буду говорить с ним о лечении нашего больного.
Затем она обратилась к врачу.
- Доктор, - произнесла она едва слышно, - займите их; позже вы скажете мне то, что знаете вы, а я вам - то, что знаю я.
Затем она обернулась к Мишелю.
- Не правда ли, друг мой, - произнесла она так ласково, как только могла, - не правда ли, что вы хотите помочь Розине?
- Я сделаю все, что вы мне скажете, мадемуазель, - ответил молодой человек, - приказывайте, и я все исполню.
- Вот видите, доктор, - заметила Берта, - у вас два преданных помощника.