- По коням! - отрывисто бросил он.
И вдруг заметил отсутствие Николая Николаевича.
- А где этот оглашенный доктор? Опять ушел в горы цветочки собирать? Когда он к порядку приучится!
Кошуба сразу же забеспокоился, потому что Николай Николаевич был "гражданским лицом" и в горы с отрядом поехал по собственному желанию "для врачебной практики".
Кошубе объяснили, что доктор ушел к тяжело больной. Спешно, пока шли сборы, послали за Николаем Николаевичем. Посыльный вернулся почти тотчас же.
- Что? Записка?! - закричал Кошуба. - А ну, давай–ка записку. Черт! "Ехать не могу, приступил к операции. Перитонит. Больная очень плоха". Он с ума сошел… Идем!
Около ворот дома Наджметдина толпились женщины. На зов командира в дверях появился хозяин.
- Где русский табиб? - спросил Кошуба. - Позовите его сюда.
Горец ушел. Минуту спустя он вышел снова.
- Он говорит, что не может.
Кошуба стремительным шагом направился к двери, но хозяин преградил ему дорогу:
- Не ходи, командир! Только доктор может видеть мою жену, лишенную покрова. Ты не должен входить.
Кошуба торопливо раскрыл планшет и написал на клочке бумаги несколько слов.
- Отдай ему, скорее.
Он вернулся к воротам и тихо сказал вестовому:
- Скачи к околице, там, около большой мечети с белым камнем, наши люди. Скажи, пусть держат дорогу.
Ни на шаг назад не отходят. Понятно? Вестовой ускакал.
- Все планы этот доктор спутал, - пробормотал сквозь зубы Кошуба. - А, наконец–то…
Но готовая вырваться брань замерла на его губах при взгляде на Николая Николаевича. Доктор был мертвенно бледен. Руки его и рукава халата были в крови. Усталым, каким–то пустым голосом он спросил:
- Зачем вы отрываете меня от дела? Больная очень слаба.
- Мы уходим, - вполголоса сказал Кошуба. - Через двадцать минут здесь будут басмачи.
- Я читал вашу записку.
- Так едем же!
- Не могу.
- Поймите: вы срываете крупную операцию. Здесь будет сам Кудрат–бий. Мы завлекли его в ловушку…
- Не могу. Если я уеду, она умрет.
В голосе Кошубы зазвучала мольба:
- Но они вас растерзают…
- Я остаюсь, - равнодушно проговорил Николай Николаевич и повернулся к двери.
Кошуба схватил его за руку повыше локтя. Доктор, гневно сказал:
- Уберите руки! Вы внесете инфекцию.
Он исчез в темном провале двери. Перед Кошубой вырос вестовой:
- На дороге басмачи…
Будто в подтверждение его слов, где–то близко раздались выстрелы. Женщины, стоявшие у ворот, в страха разбежались.
- Скачи, - сказал быстро Кошуба. - Скажи нашим, чтобы немедленно выбирались из кишлака.
Затем он обратился к почтенным бородачам, сидевшим в углу двора на паласе и бесстрастно глядевшим на происходящее.
- Старейшины, может моя душа быть спокойна за русского табиба?
Плотный, невысокий старик, с мрачно горевшими глазами, угрюмо сказал:
- Туварищ, где и когда ты слышал о неблагодарности жителей гор? Даже слово такое нам неизвестно. Русский табиб ради доброго дела забыл о своей жизни. Тот, кто сделал добро бедному таджику, становится его единоутробным братом. Поезжай спокойно, командир, и займись своими важными делами на пользу народа…
- О–омин! - сказали другие старейшины и провели руками по бородам.
Через минуту отряд Кошубы скакал по головоломным кручам, как будто за ним гнались тысячи горных джинов.
А Николай Николаевич остался.
Кошубе казалось, что он совершил подлость, оставив самоотверженного врача на верную гибель. И даже большой успех операции не радовал Кошубу. Басмачам пришлось туго. Уверенные в том, что сам легендарный комбриг попал в их лапы, они кинулись, очертя голову, в расставленную им ловушку и спустя несколько дней были истреблены почти поголовно. К сожалению, в шайке на этот раз не было самого Кудрат–бия. Он уехал на богомолье.
IX
Когда отряд Санджара выехал на большую дорогу, навстречу стали попадаться толпы разряженных людей. Полосатые, ярко красные, зеленые, голубые халаты, пестрые поясные платки, белые, пунцовые, синие с блестками чалмы, - у одних маленькие, у других огромные, с добрую папаху, - все, что одевалось только в дни особых праздников, было извлечено из обитых цветной медью сундуков.
С удивлением Санджар и его воины смотрели на оживление, царившее на подступах к городу Каратагу. За годы жестокой басмаческой войны глаз отвык от нежных красок шелков и бархата. Суровые дни одевали людей в темные тона; дехкане, боясь грабителей, скрывали свои достатки.
Пыля, скакали от толпы к толпе расторопные гонцы. Бежали люди с кетменями, равняли дорогу, поливали водой…
Бойцы Санджара сидели на изнуренных горными тропами и злыми перевалами конях.
Сегодня утром у селения Казакбаши произошла короткая, но жестокая стычка с бандой помощника Кудрат–бия - Садыка безглазого.
Посеревшие от пыли лица бойцов были безразличны, тяжелые веки смыкались от усталости.
Старый Мадали, раненый у Казакбаши, стонал, покачиваясь в седле, и пытался сорвать заскорузлую, почерневшую повязку со лба. Поддерживая с двух сторон, везли верхом испытанного воина Салиха–Наби, бойца из кермининского коммунистического отряда. Удар сабли рассек ему плечо. Раненый бредил прохладными садами своей родины, сочными сахарными дынями и голубизной далеких гор. Временами отрывистые фразы вырывались из его груди, мешаясь с тяжелым хрипом:
- Воды… воды… Прозрачная, ледяная… Дай мне своими белыми ручками пиалу… Браслеты, серебряные браслеты… напои меня своими губами…
Два молодых конника, поддерживавшие раненого, отворачивались, пряча слезы, оставлявшие грязные дорожки на загорелых щеках.
У других бойцов головы были повязаны окровавленными тряпками. Вели на поводу коней без всадников. Жаркую схватку пришлось выдержать отряду Санджара. Головорезы Садыка безглазого дорого продали жизнь.
Медленно шевеля ссохшимися, обветренными губами, Санджар спросил спешившего куда–то встречного человека.
Что за праздник сегодня?
Сумрачное лицо дехканина противоречило его праздничному наряду. Он с недоверием оглядел Санджара, его кожаную порыжевшую куртку, перекрещивающиеся на груди пулеметные ленты с патронами.
- Неужели не знаешь, зачем нас пригнали сюда? Великий назир едет. Великий назир.
Санджар переспросил.
- Великий назир? Какой назир?
- Едет, едет. Приказал надеть шелк и бархат. Ха, шелк и бархат!
Он отвернулся и зашагал прочь.
У селения толпы дехкан стали гуще. Народ стоял вдоль дороги, многие сидели на обочинах. Лица у всех были усталые, злые. Но санджаровский отряд встречали приветствиями, добрыми пожеланиями. Мальчишки бежали вприпрыжку, восхищаясь винтовками, серебряными ножнами сабель, боевыми конями.
Под большими вязами в двух шагах от старенькой покосившейся мечети, из скалы вырывалась прозрачная струя ключевой воды. Лошади, фыркая и храпя, кинулись к желобу. Произошло замешательство. Спешившиеся бойцы зачерпывали воду тюбетейками и с наслаждением тянули ледяную влагу. Раненым смачивали горячие, набухшие кровью повязки. Из калитки мечети вышел слепой старец в белой чалме, с длинным посохом. Протянув руки, он пошел навстречу бойцам, громко говоря:
- Здравствуй, храбрый богатырь Санджар–справедливый! Много лет жизни тебе, защитник сирот и вдов.
Он обнял Санджара.
- Зайдите к нам! Здесь ожидает вас тень и уют, облегчение от забот… Ахмед, Закир, несите пиалы, напоите воинов.
Слепец распоряжался быстро и умело. Принесли хлеб. Сбежались дехкане, дорогу запрудили любопытные.
Внезапно за поворотом послышались резкие крики.
- Берегись! Пошел! Пошел!
Звуки ударов, брань, проклятия повисли в воздухе.
- Дорогу, дорогу, очистить дорогу! Где старшины? - вопили охрипшие голоса. - Дорогу! А, чтоб вас!
Люди, собравшиеся у источника, шарахнулись в стороны и вытянулись рядами вдоль дороги.
Всадники в новенькой полувоенной одежде, на прекрасных откормленных конях, размахивая длинными плетьми, ворвались на площадку, где расположились воины Санджара.
- Дорогу! Дорогу! Очистите дорогу!
Всадники вертелись на месте, подымая на дыбы коней, и напирали на отдыхающих бойцов.
Из селения навстречу глашатаям торопливо шли баи в великолепных халатах, перепоясанных широкими бархатными с серебром поясами, с саблями в разукрашенных ножнах. Они подгоняли дехкан, расстилавших прямо в пыль ковры, красные локайские кошмы и шелковые блестящие сюзане, развертывавших целые штуки шелка, ситца, тика. За взрослыми бежали девочки, разбрасывая по устланной коврами дороге полевые цветы. Все спешили. Распоряжался встречей роскошно одетый, могучего телосложения пожилой бай.
Увидев Санджара, он бессмысленными глазами уставился на него и тупо закричал:
- Кто таков? Отойди!
И побежал вперед. Он проявлял, несмотря на свой огромный вес, такую прыть и исчез так быстро, что Санджар, уже побледневший от душившей его злобы, не успел даже раскрыть рта.
Глашатаи с криками и ругательствами проскакали мимо, в кишлак.
На смену им появилась пышная группа всадников. Они были одеты в отличные суконные синие и зеленые казакины, в белые индийские чалмы. У всех за плечами на новеньких желтых ремнях висели карабины. Сбруя на лошадях сверкала серебром. Впереди, важно подбоченившись, ехал на танцующем жеребце седоватый рыжий сотник. Голову его венчала огромная чалма. Оружие и амуниция блестели особенно ярко, шерсть вороного коня лоснилась.
Увидев воинов Санджара, сотник завопил:
- Кто такие? В чем дело? Где начальник?
Неторопливо цедя слова сквозь зубы, Санджар спросил:
- А ты кто такой, фазаний петух? Ты чего орешь?
Но рыжего было трудно смутить.
- Почему обмундирование в грязи, где парадные одежды?
Стараясь перекричать его, Санджар заорал:
- Мы из боя, только вышли из боя.
- Что мне за дело? Тогда сойдите с дороги в сторону.
- Да убирайся…
Послышался мягкий усталый голос:
- Что случилось?
Всадники раздвинулись и на площадку выехал великий назир, министр Бухарской республики.
Это был женственный, изящный юноша с красивым, совсем еще безбородым лицом. Он сидел в золотом седле, небрежно опираясь украшенной драгоценными перстнями рукой о колено. На голове его была шелковая чалма, вся осыпанная самоцветами. Плечи назира прикрывал халат изумительной расцветки: розовато–телесные цвета чередовались с золотистыми, переходящими в тончайшие сиреневые. Только у колибри можно найти такое сочетание красок.
Конь чистейших кровей нес этот букет одежд, благоухавший на десяток шагов ароматами изысканных духов.
Двое юношей вели коня под уздцы. За назиром, шелестя шелками, бряцая дорогой сбруей, плыла в облаке золотистой пыли многочисленная свита, столь же пышно одетая.
Великий назир столкнулся лицом к лицу с Санджаром, стоявшим на дороге. Взгляд командира был отнюдь не приветлив, и рука, в которой он держал плеть, резко подергивалась.
Вид Санджара, как и всех его бойцов, был так неуместен в этой пышной процессии, что назир растерянно натянул повод, и конь, кося белками глаз, фыркая и храпя, начал рыть землю копытом.
- Кто это? - слегка шепелявя, тревожно спросил, ища глазами кого–то в толпе приближенных, великий назир.
Тронув коня и приблизясь на несколько шагов, худощавый сотник почтительно промолвил:
- Что угодно, таксыр?
- Кто он? Вот этот? - и назир небрежно ткнул мастерски выточенной ручкой камчи в лицо Санджара.
- Кто он? Кто ты? - закричал сотник. - Отвечай великому назиру Бухарской Республики… Ну!
Санджар мрачно шагнул вперед. Губы его перекосились от бешенства, мелкая дрожь пронизывала тело. Говорить он не мог; туман застилал сознание.
Что только не передумал он в этот момент?.. Измученные израненные бойцы, умирающие товарищи, а тут же рядом эта парадная роскошь, этот блеск двора восточного князька. Неужели это народный избранник? Эта кукла, нарядившаяся в байские одежды? Кто выдумал это подражание торжественным выездам средневековых восточных тиранов?
Но пока Санджар соображал, как порезче и пояснее высказать свою мысль, высокий черный человек с великолепной бородой скороговоркой пробормотал, опасливо поглядывая на Санджара:
- О, это наши мужественные добровольцы… Кажется, командир их, Санджар–бек из Вабкента. Участвовали, по–видимому, в бою.
- А, хорошо, хорошо. - Назир, успокоенный, благосклонно эакивал головой. - Вы сражались сегодня? Благодарю, славные воины, благодарю от имени республики.
Он пристально взглянул на Санджара. Взоры их скрестились. И тут Санджар с удивлением обнаружил, что изящный юноша имеет свинцовый, неприязненный взгляд, полный глубокой затаенной злобы. Губы юноши улыбались, а взгляд пронизывал, уничтожал…
Впоследствии Санджару вспомнился этот взгляд, и только тогда ему все стало ясно, тогда только он понял, какую подлую роль играл великий назир в те дни, и посмеялся над своей простотой и наивностью.
Блудливо опустились тяжелые веки, обрамленные девичьими ресницами. Великий назир, отвернувшись, протянул:
- Товарищ военный назир, примите командира, ну, сегодня вечерком и доложите мне… Если отличились, наградим.
Он протянул руку. Но так как этот жест был похож на приглашение вельможи приложиться к руке, Санджар не двинулся с места. Снова глаза их встретились. Великий назир запоминал. Санджар пытливо знакомился.
Досадливо морщась, назир сказал, тихо, но так, чтоб слышал и Санджар:
- Почему они такие оборванные? Встречают… э… не в параде.
У этого источника, у этой старой замшелой мечети Санджар получил серьезный урок политической мудрости. Оказалось, что даже великие военные подвиги, беззаветное мужество, самопожертвование, пролитая за свободу народа горячая кровь могут быть не замечены. Можно, оказывается, видеть тяжелые кровавые раны, свежие рубцы, изможденные, опаленные порохом лица, несмываемые следы скитаний по горам и пустыням и намеренно равнодушно пройти мимо всего этого. Такое отношение к людям, жертвующим жизнью ради великого дела, может быть порождено только смертельной враждой. Но почему же великий назир мог питать к Санджару и его бойцам ненависть?
Немало времени понадобилось, прежде чем подлый путь предательства интересов трудящихся привел назира к логическому жалкому концу.
То, что Санджар увидел дальше, повергло его в еще большее удивление.
Пышная кавалькада не проехала и несколько шагов, как навстречу великому назиру из кишлака вышла делегация почетных старейшин - аксакалов. Все это были глубокие старики. Опираясь на суковатые палки, по–стариковски семеня ногами, они несли подарки и возглашали приветствия могущественному. Они рысцой подбегали к назиру и целовали, униженно и подобострастно, кончик его сапога.
И Санджар увидел, что великий назир не только не попытался прекратить эту безобразную сцену, а напротив, поудобнее вытянув ногу для поцелуев, самодовольно поглядывал на окружающих. Столь же благосклонно он выслушал напыщенную речь старосты кишлака и принял дары.
Сам он не нашел нужным ничего сказать. Слабым жестом он поманил кого–то к себе из обступившей его свиты.
Санджар не поверил своим глазам: то был Гияс–ходжа.
На белом коне, в белоснежном одеянии мутавалли выехал вперед. Речь его была похожа на проповедь с минбара в мечети, хотя у Гияс–ходжи хватило такта на приводить ни одной цитаты из корана.
Кавалькада тронулась вперед и потонула в облака пыли.
Снова появился рыжий сотник. Он с яростью накинулся на старейшин, на дехкан:
- Плохо встретили, возмутительно встретили! Их высочество обиделось на вас за то, что пришлось вдыхать пыль. Эй вы, шакалы, собирайте ковры, сюзане! Марш бегом вперед, грузите на арбы… Нам еще сколько встреч надо устраивать.
Сотник хлестнул лошадь и ускакал.
К Санджару подошел пожилой дехканин.
- Сынок, я не понял, что говорил мулла в белом. Не скажешь ли ты? Когда нам, батракам и беднякам, великий назир даст землю? Земли бы нам…
Вопрос не застал Санджара врасплох. Вопрос о земле он слышал повсюду: и в каменистой долине Сурхана, и в горных ущельях Гиссара, и на холмах Локайского Бабатага, и в Миршадинской степи… Всюду дехкане спрашивали, затаив дыхание, когда же наступит долгожданный счастливый день, когда начнут раздавать байские земли.
- Землю, - сказал Санджар, - вы получите и очень скоро. Только… - Он хотел сказать: "Только вряд ли вы получите ее от великого назира", но сдержался и проговорил: - Советская власть, большевики дадут вам землю.
Громко прозвучала команда:
- Становись! По коням!
X
Дверь скрипнула, и в михманхану вошел Николай Николаевич. Пробормотав "Здравствуйте!", он поискал глазами на стене колышек и повесил на него свою фуражку. Потом, не торопясь, прошел через комнату, сел поудобнее и, ни слова не говоря, принялся за ужин…
Только тогда Курбан обрел дар слова. Странно выпучив глаза, он спросил, заикаясь:
- Это… вы?
Николай Николаевич, не переставая жевать, пробормотал:
- Д–да… Это я, кажется.
Этот глупый диалог привел в себя присутствовавших. С криками "ура" все бросились поздравлять Николая Николаевича со счастливым возвращением.
- Как ты спасся?
- Кто тебе помог?
- Где вы прятались?
Не обращая внимания на расспросы, Николай Николаевич продолжал, не спеша, насыщаться. Только утолив голод, он рассказал о своих приключениях.
Все произошло совсем иначе, чем представлялось напуганному воображению друзей Николая Николаевича.
Ворвавшись в кишлак, басмачи бросились искать красноармейцев и большевиков. Узнав, что отряд ушел вверх по ущелью, основная масса головорезов поскакала вдогонку. Оставшиеся - больные, усталые и вообще нерадивые - больше думали об еде, чем о врагах.
Как рассказали потом Николаю Николаевичу, несколько басмачей, привлеченных толпой женщин и стариков, явилось во двор Наджметдина. На вопрос - что здесь происходит, старейшины заявили: "Приезжий знахарь выгоняет из тела больной злых дивов".
Возможно, что отсутствие самого Кудрат–бия, вневапно подвергшегося приступу благочестия, притупило внимание басмаческих нукеров и сделало их менее бдительными. Иначе чем объяснить, что никто не обратил внимания на позабытую посередине двора лошадь врача. Так она и стояла до вечера у всех на виду.
По окончании операции Наджметдин, ни слова не говоря, отвел Николая Николаевича на женскую половину и посадил за обильный дастархан.
Однако, прежде чем начать есть, доктор выглянул в окно и ужаснулся. Два вооруженных человека сидели около ворот на глиняном возвышении и усердно пили чай.
В десяти шагах от них стоял конь Николая Николаевича, и казенного образца кавалерийская сбруя лоснилась и поблескивала при свате большого смоляного факела, горевшего в глубине двора…
- Отойдите от окна, - вполголоса сказал сидевший с другой стороны дастархана Наджметдин, - может получиться нехорошо.
Как во сне Николай Николаевич ужинал, как во сне отвечал на вопросы. Такое состояние бывает у человека, на которого надвинулась неотвратимая беда, и он чувствует свою беспомощность…
Дребезжащий голос хозяина вывел доктора из раздумья.