7
Они шли не по главным, залитым неоновым светом улицам, а по крутым ступенчатым улочкам. И всюду были люди, того гляди, наступишь спящему на руку. Что ж поделаешь! Самая большая плотность населения на земном шаре - на одном акре тысячи душ.
Они пришли к Дин. Она жила в разрекламированных колониальными властями многоэтажных бараках. Бараки, как поганки, разрослись по окраинам Гонконга. Дешевые четырехэтажные здания с узкими скрипучими лестницами и верандами, которые, как удавы, обвили четыре этажа. В бараках отсутствовали водопровод и канализация, тускло горели электрические лампочки... В одной комнате ютилось до десяти семей - дети, старики, молодые. Спали вповалку на самодельных нарах, на верандах, даже на ступеньках лестниц... Скопище грязи, нищеты, отчаяния. Все было пропитано запахом пищи и отбросов.
Дин сюда вела дружка по узкой тропинке, чтобы сократить расстояние. Они прошли мимо импровизированных сараев, стены которых были сделаны из расплющенных консервных банок, как во вьетнамских "стратегических" деревнях. В сараях спали свиньи - пожалуй, им было просторнее, чем людям в бараке.
Дин жила на втором этаже. У нее была комната... Но в ней спала старуха.
- Моя тетя, - вяло сказала девушка.
- Добрый вечер, добрый вечер! - закивала, как приказчик в лавке подержанных товаров, старушка. Было что-то неприятное в ее заискивании перед парнем, которого привела на ночь "племянница". Старушка скатала циновку, взяла валик-подушку и исчезла. Ке догадался, что перебралась в соседнюю комнату, за дощатой перегородкой кто-то заворчал спросонья:
- Вечно бродят.
- Тихо, гость, - зашамкала старушка.
- А мне-то что, - ответил злой голос. - Мне от нее не перепадет.
- Замолчи!
- Ну и пусть слышит! Я орать начну, слезь с моей ноги!
- Замолчи, а то я тебя выгоню.
- Старая сводня!
- Тсс...
- Заткнитесь вы! - послышался другой голос. - Чуть свет вставать! На ткацкую фабрику добираться!
Захныкал ребенок, "полчеловека". Тихий женский голос стал успокаивать. Сколько было там людей за стенкой, трудно было представить.
Ке с радостью разулся на пороге комнаты, снял ботинки - они жали. Надо было купить на номер больше, но он хотел, чтобы ноги у него выглядели миниатюрными, как у старой китаянки с бинтованными ступнями. Он никогда не носил европейской обуви, и ноги ныли, точно Ке перенес допрос в сайгонской полиции.
Стояла низкая деревянная кровать, столик, на столике транзистор. Транзисторы, швейцарские часы, английский трикотаж, японские фотоаппараты в Гонконге стоили дешевле, чем в любой точке земного шара, дешевле даже, чем в стране, где они производились, - контрабанда. Ради иностранной валюты правительства глядели на подобный "экспорт" сквозь пальцы.
На окнах батистовые занавески, к стене прислонился низенький трельяж, на столике румяна, духи... Дин молча поставила на столик бутылку "Сатерана" и фрукты, вынула из сумки конфеты, которые заказывал Пройдоха.
Дин вышла. Пройдоха слышал, как она с кем-то заговорила.
- Спасибо! - сказал женский голос. - Мы сегодня тебя не ждали.
Ке понял, о чем говорила женщина. Дин рассказывала, что если у нее нет провожатого, то она остается ночевать на работе, потому что небезопасно одной возвращаться домой.
"Чайный домик" - тонкая штука. Хозяин этого "чайного домика" внешне придерживался добропорядочности. Девочки, одетые как гейши... Ну а если кто-то из них "заводил" дружка, это хозяина не касалось, хотя, конечно, он тоже имел долю с клиента. Его хитрость была шита белыми нитками, и ему приходилось "делать подарки" полиции, но не таких размеров, как если бы он открыл легальное заведение.
Ке сел на край кровати. При виде бутылки его начало мутить. Появилась старуха. Только теперь Ке увидел ее глаза - красные, навыкате - и поежился. Старуха заюлила, весь вид ее означал беззвучную мольбу.
- У тебя есть?.. - зло спросил Пройдоха у девушки, не называя то, что подразумевал.
- Ты о чем?
- Ты знаешь, о чем.
- Дай немножко... Дай! - застонала старуха. - Я тебя три дня ждала. Пожалей меня...
- Уходи! - Дин вынула из кармана черный шарик, завернутый в салфетку, протянула старухе.
- Спасибо!
- Иди.
Старуха выскользнула из комнаты. Ке слышал, как она уселась у перил веранды. Было до боли ясно, что она делала: достала прокуренную трубку с плоской круглой чашечкой, приспособила черный шарик. Она курила самый дешевый опиум - сырец.
- И ты тоже куришь? - спросил Пройдоха.
- Нет!
- Зачем носишь?
- Что же делать? Я живу в ее комнате... Она хозяйка этажа.
- Одна? Целого этажа?
- Да. Она ростовщик. Она держит все в руках.
- Так пусть сама и покупает...
- У нее два порока - опиум и жадность, - сказала Дин. - Жадность пока побеждает.
- Но это будет длиться недолго.
- Все ждут... когда она сломается.
- Вы нарочно ее приучили?
- Мы по очереди покупаем "Три девятки".
- Дорого.
- И все же покупаем. Даже самые бедные...
Она замолчала, опустив голову. Потом попросила:
- Не спрашивай больше... Отвернись, - попросила она.
Ке отвернулся. Он видел тень на стене, видел, как девушка разделась, увидел очертания ее фигуры на стене. Он не испытывал к девушке ни ненависти, ни чувственности, ему было чуть-чуть жалко ее, но больше всего жалко себя. И еще он испытывал чудовищное равнодушие к происходящему.
Девушка деловито, точно мыла посуду, готовила постель. Ее равнодушие и деловитость пугали Ке. Точно так же она отдала опиум медленно умирающей старухе.
Дин опять вышла. Он слышал, как она пошла по веранде.
- Я тебе воду подогрела, - донесся голос старухи, голос уже не дрожал, он приобрел звонкость.
Ке слышал, как люди ворочались внизу, за стенками, наверху. Барак спал тяжело, беспокойно. Запах нищеты полз из всех щелей.
Ке сунул руку за пазуху, ухватил щепотку долларов, положил на столик перед трельяжем, придавил сверху флакончиком дешевых духов и выскользнул на веранду.
Взяв ненавистные ботинки, он спустился по предательской лестнице и побежал, сбивая пальцы на ногах в кровь об острые камни. Он бежал и знал, что если остановится, то вернется и подожжет барак.
8
Над головой Пройдохи чернела бездна, усыпанная звездами, как гигантская песчаная отмель морскими ежами. Хлынул ливень. Ке промок как губка, но шел, не прячась под козырьками крыш. Он шел к Томасу, гуркху, бывшему солдату английской армии. Гуркхи - жители гималайских гор. Издавна молодые горцы спускались в долину в поисках счастья и наподобие шотландцев нанимались в иноземную армию. Томас забыл родные горы, родители его давно умерли, и ничто не связывало его с туманным прошлым, называемым юностью. Он дослужился до чина капрала. Воевал в Бирме, Сингапуре, побывал в плену у японцев... Потом его освободили, и он очутился в Новой Зеландии, где влюбился в маорийку. Любовь гуркху досталась бурная и горькая. Затем он долго колесил по белому свету, пока не осел, как ил, в Гонконге. Томас был ночным сторожем индийской обувной фирмы с чехословацким названием "Батя". Носил чалму, как праведный индуист, но не верил ни в бога, ни в черта, а тем более в пророков, которые, по сути дела, ханжи.
Томас иногда пускал Ке спать в каморку у входа в забаррикадированную на ночь обувную фирму не без расчета - вдвоем и безопаснее и веселее: гуркх в старости стал не в меру болтливым.
Пройдоха умел слушать и делать вид, что верит услышанному.
Однако на этот раз до Томаса Ке не дошел - на перекрестке угодил в облаву. Полицейские в черных непромокаемых плащах скрутили ему руки, привычно обыскали, извлекли пистолет. Потом его добросовестно избили и бросили в камеру, набитую людьми, как барак, в котором жила Дин.
Подобные камеры называются "отстойниками". Они похожи на бетонные кубы, куда стекаются городские нечистоты. Основной массой арестованных были бродяги, для которых камера оказалась божьим даром: "В ливень не спрячешься под парковую скамью". То, что Пройдоха был здорово избит, дало ему право лечь на металлические нары. Кто-то напоил его пивом, непонятным образом оказавшимся в "отстойнике".
- Ты чей? - спросили его шепотом.
Пройдоха не знал, можно ли здесь, где полно стукачей, ответить, что он человек господина Фу, поэтому промолчал. И его молчание восприняли как признак принадлежности к средней прослойке преступного мира.
На другой день Ке вызвали на допрос. Полицейский чин, не глядя на задержанного, рявкнул:
- Убирайся!
Пройдоха пробкой вылетел из участка, или, как его здесь называли, Поста, на улицу.
На углу стоял Сом. С опухшим лицом, но по другой причине, чем у Пройдохи. Он смачно сплюнул длинной тягучей слюной, испугав плевком маленькую ящерицу, гревшуюся на солнце.
- Иов! - сказал Сом. У Сома было отвратительное настроение.
- Ты мне должен за часы, - сказал Пройдоха, глядя в спину приятеля: тот шел впереди вразвалку, занося поочередно вперед то правый, то левый бок, как ходят женщины в Марселе.
- За какие часы?
- Я твоей Мичико подарил, - объяснил Пройдоха. - У меня нет ни копейки...
- Ты меня за дурака считаешь? - осклабился Сом и поглядел через плечо. - Прокутил... Я тебя не просил делать подарки. Торопись! С тобой будет серьезный разговор.
9
В узкой улочке, где по обе стороны тротуара вытянулись ювелирные лавки, мастерские и магазины, я попросил шофера остановиться, расплатился и вышел. Когда машина скрылась за поворотом, я постоял некоторое время, подождал - "хвоста" не было, значит, визит господина Фу был лишь "личным" зондажем, - банда еще не включилась в игру и меня не обложили как волка сплошным кольцом "стрелков".
В одной лавке сквозь опущенные шторы из гофрированного оцинкованного железа пробивались полоски света. Не задумываясь, я дернул дверь. К счастью, она оказалась незапертой. Я вошел. Раздался переливчатый звонок, как в музыкальной шкатулке, - сигнал для хозяина, что кто-то пришел. Быть ювелиром - дело хлопотное, того и гляди нагрянут налетчики, но здесь, на полуострове-колонии, как ни странно, ограбления банков и подобных магазинов происходили весьма редко, пожалуй, реже, чем в метрополии. Макао - пятачок, его можно пройти вдоль и поперек пешком, охранялся же он с материка китайскими воинскими частями, а с моря подступы просматривались в любую погоду радарами португальской полиции, в распоряжении которой были быстроходные военные катера. Только дилетанты могли позволить себе свободу действий, но их быстро успокоили бы те же молодчики мадам Вонг - полуостров был "тихой обителью", своеобразной Швейцарией, где военные действия предпочитались легальному бизнесу.
И все же ювелиры оборудовали свои магазины всевозможными сигнальными устройствами, вплоть до ревунов и телекамер, в зависимости от достатка, в чем их нельзя было упрекать, - береженого бог бережет.
Из задних комнат, как чертик, выскользнул приказчик и встал за прилавком по команде "смирно!". На его рубашке, выпущенной поверх брюк, был приколот значок с портретом Мао Цзэ-дуна - дань времени и месту. Только тут я заметил второго человека. Он сидел в затемненном углу направо от входа. Это был охранник, или, как принято говорить на Западе, частный детектив. Грудь на его чесучовом пиджачке многозначительно оттопыривалась: там в кобуре-подтяжках спал тупорылый "хаскель" 32-го калибра. Поражали ступни его ног: они были громадны - признак слоновой болезни, столь распространенной в этих широтах.
Внутри лавки ничего примечательного не было. Прилавки... Под стеклами в коробках с темным ворсистым бархатом блестели каменья перстней; старинный японский фарфор, ручной работы пагоды из серебра, чеканные браслеты...
Приказчик-европеец был бесцветный, как засвеченный негатив, мужчина наполеоновского роста, с узко посаженными глазами - они немного косили, как у сиамских кошек.
Приказчик молчал. Я понял, почему: он ожидал, на каком языке я заговорю. Я сказал по-английски:
- Добрый вечер! Сегодня очень душно.
- О, добрый вечер! - вяло оживился приказчик.
- Покажите, пожалуйста! - Я указал на обручальное кольцо.
Он вынул несколько коробок.
На первый взгляд кольца казались одинаковыми, но это только на первый взгляд - на самом же деле все они были разные: одни массивные, сытые; другие кокетливо тонкие как манекенщицы.
- Пожалуйста! Господин женится?
- Это зависит от ряда обстоятельств, - не торопясь ответил я: мне требовалось выиграть время, довести приказчика до белого каления, узнать то, что требовалось, и не выкинуть на ветер "елизаветки" (гонконгские доллары), которых у меня было не так уж много. Правда, золото здесь стоило намного дешевле, чем на парижской бирже, здесь изделия оценивались лишь по весу, работа мастера почти не принималась в расчет... Причиной были международный "черный рынок", контрабанда, континентальный Китай, которому для своих целей требовалась иностранная валюта, и множество других обстоятельств.
- Выбирайте.
Я начал рыться в коробках, примеряя то одно, то другое кольцо. Я отставлял руку, долго рассматривал каждое кольцо. Лицу требовалось придать неуверенное, растерянное выражение. Не знаю, удалось ли мне сыграть роль рассеянного покупателя. Приказчик на несколько минут выскочил в заднюю комнату, видно, он уже собирался домой и только запоздалый покупатель задерживал его на рабочем месте.
- Ну что, выбрали? - Он появился вновь, вытирая тыльной стороной ладони рот, - ужинал. Что ж... с ужином ему придется повременить.
- Не знаю, что и делать, - сказал я, вынимая пачку сигарет и закуривая.
- А что такое? - нетерпеливо спросил он, не уговаривая меня, как сделал бы это утром или днем, в часы "пик". - Нет подходящих? Вам одно или два?
- Два... Неплохо бы невесту пригласить (приказчик зевнул), да подобные покупки делаются без невесты (приказчик не реагировал)... Невеста требует, чтобы мы венчались.
- Так венчайтесь!
- Легко сказать. А где?
Я подошел к вопросу, ради которого так поспешно и в неурочный час приехал в ювелирный магазин.
- Как где? В церкви.
- В какой церкви?
- В своей, - заволновался приказчик.
Охранник глядел на меня свирепо и откровенно:
"Чего приперся на ночь глядя? Либо бери кольца и уматывай, либо не бери и тоже уматывай". Я покосился на его могучую фигуру.
- А какие у вас здесь есть храмы?
- Всякие... Католические, протестантские, лютеранские, буддийские...
- Я православный...
Белесые брови приказчика взлетели к верхней кромке лба и, как мне показалось, запутались в прическе. Он уставился на меня, как священный бык на фотографа: его бы меньше удивило, если бы я назвал себя огнепоклонником или членом какой-нибудь изуверской мусульманской секты.
- О-ля-ля! - Он присвистнул. - Действительно!
- Вот видите, а она католичка. Очень строго соблюдает веру.
- Если вы будете венчаться в католическом соборе, - подал голос от двери охранник, видно, даже его заинтересовало это дело, - там с вас сдерут три шкуры. Знаю я этих отцов церкви. В принципе-то они против подобных браков, но за денежки хоть с чертом окрутят. - Он улыбнулся. Зубы у него были тоже крупные, желтоватые от никотина.
- Чем же вам помочь? - задумчиво спросил приказчик.
- Я думаю венчаться в православной церкви, - пошел я в атаку. - Здесь раньше была русская церковь.
- Так вы русский?