- Да, русский. Но я не знаю, осталась ли она и как ее найти. Если бы вы помогли... Я бы съездил к батюшке, договорился, а завтра заскочил бы к вам. Мне хотелось бы сделать еще кое-какие подарки невесте. На ваш выбор. Что бы вы посоветовали?
- Один момент! - Приказчик опять скрылся. Охранник подошел ко мне, с любопытством и с сочувствием молча разглядывал русского.
- Все сделано! - вынырнул из двери приказчик. - Я позвонил своему хозяину, навел справки. Он назвал мне адрес вашего священника. Я позвонил ему, он, оказывается, живет здесь неподалеку. Он вас ждет.
- А не поздно?
- Что вы... Для дел нет понятия "поздно". Идите по этому адресу, а завтра приходите к нам. Рад буду вас обслужить. Луис, проводи гостя и запирай. И так засиделись...
- Благодарю! - искренне сказал я.
Но им пришлось еще задержаться. Опять мелодично запел звонок - пришла семья филиппинцев. Девушка, по всей видимости, была невестой на выданье, ей нужно было выбрать ожерелье из жемчуга. Европейцы никогда так не боготворили дары моря, как жители островов. В Европе время от времени возникал ажиотаж, затем нитки с матовыми зернами прятались в сейфы или спускались перекупщикам. На островах же жемчуг всегда в цене.
Женщины любят подарки... Да кто их не любит. В каждой подаренной безделушке застывает мгновение; проходят годы, безделушка хранит память о забытом. У меня остался от отца нефритовый китайский божок Плодородия - пузан с отвислыми мочками ушей (они означают у китайцев признак душевного равновесия), и цена сувениру - несколько юаней, но отец считал талисман наделенным чудодейственной силой, приносящей удачу. Я всегда брал талисман, когда отправлялся в рискованный вояж, а в этот раз забыл. Может быть, поэтому я и влип в историю, как муха в липучку.
Девушка терпеливо ожидала, какую нитку жемчуга выберет для нее мать, но каждый раз, когда очередная нитка откладывалась, в глазах ее вспыхивал испуг: а вдруг совсем ничего не купят?
Наконец была выбрана нитка, которая получила всеобщее одобрение. Девушка будто не дышала, гладила "зерна", любовалась ими, позабыв на радостях поблагодарить за покупку.
Глядя на эту сцену, мне тоже захотелось купить что-нибудь для Клер, чтобы она сохранила память обо мне на всю жизнь. Черт с ними, с деньгами, как-нибудь выкручусь, не впервой!
- Подберите и мне что-либо на свой вкус, - сказал я приказчику. - Но имейте в виду, у меня нет собственных нефтяных вышек.
- Понятно! - Приказчик дружески улыбнулся. - Вот рекомендую. Раз вы православный, греческой церкви... Вот! Византия!
И он положил на прилавок два витых платиновых кольца с бирюзой. Настоящих, не подделанных под старину. Они были прекрасны!
- Я берег на всякий случай, - сказал доверительно приказчик. - Не сомневайтесь. Я бы вам их не отдал, если бы... У вас особый случай. Луис, по-моему, у нас такой первый случай?
- Истинная правда! - поклялся охранник. - Бери, хозяин, не прогадаешь.
Кольца были мужским и женским. Но какая цена? И, точно угадывая мою мысль, приказчик, улыбнувшись, сказал:
- Я возьму по-божески. Чтоб не торговаться. Времени ни у вас, ни у нас нет.
И он назвал сумму.
Возможно, по его мнению, это была божеская цифра, но для меня она показалась ценой сатаны. Но что оставалось делать?
Я расплатился за старинные витые кольца. Хотел было поторговаться, но по выражению лица приказчика догадался, что уступки не будет, я только зря "рассыплю бисер слов своих".
Я спешил "на рысях" к батюшке по раздобытому несколько утомительным способом адресу. И вдруг я опять вспомнил прочитанное в тетрадях молодого вьетнамца.
...Господин Фу не бил слуг. Если бы такая потребность возникла, это сделали бы другие. Господин Фу испепелял слуг презрением. Распекал он Пройдоху на заднем дворе. Фасад дома господина Фу выглядел европейским, но внутри здание было спланировано в традиционном китайском духе: с женской половиной, глухими кладовыми, затененными спальнями, крытыми черепицей переходами между покоями. На заднем дворе высился каменный гараж, где рядом с "фордом" стояла двухместная коляска рикши. Господин Фу расхаживал в черном халате, полы халата развевались. Господин Фу поучал:
- Где шлялись? В Крытом рынке? Раньше там было иначе, проще и чище. Висели красные фонари. Двери направо, налево... Но я плачу вам не для того, чтобы вы развлекались. У меня солидный дом, а не притон для шелудивых. Одного выгнал, и до вас очередь дойдет. Ты чего улыбаешься? - набросился он на Сома.
Тот сидел на опрокинутой пустой железной бочке, спрятав глаза за темными стеклами очков.
- Я вас нанял, чтобы вы охраняли мою персону, а не шлялись где вздумается. Отныне без разрешения не отлучаться!
Он высокомерно поглядел сверху вниз на Пройдоху.
- Чего морщишься? Всыпали в полицейском посту? Правильно сделали.
- У него ботинки жмут, - сказал Сом.
- Купи кеды или соломенные сандалии, чтобы не топать как лошадь.
- У него нет денег.
- Ай-я! - сказал господин и замер. Потом зашипел: - Нашел слугу, тратит в ночь больше, чем хозяин в молодости.
- Деньги у меня украли в полиции, - глухо сказал Пройдоха.
- Угу, - выдавил из себя господин. - На!
Он положил на перила перехода несколько долларов.
- В счет будущего... И учти, ты должен мне пять тысяч.
- За что? - встрепенулся Ке. У него даже дыхание перехватило.
- Думаешь, тебя отпустили бесплатно? Или хочешь побывать там, где над входом красуется надпись: "Ее Величества королевы Англии"?
- Что вы, господин, - сник Пройдоха. - Я отработаю. Я сделаю, что прикажете. Только где мне заработать такие деньги?
- Старайся... Я подумаю, как тебе искупить свою вину, - ответил господин и ушел.
Сом поднялся с бочки.
- Где я заработаю столько денег? - удивился Пройдоха.
- Иов! - выругался Сом. - А знаешь, почему он рассвирепел?
Пройдоха пожал плечами. Он повторял про себя: "Пять тысяч! Пять тысяч!"
- Перестань молиться! - рассмеялся Сом. - За меня больше заплатили. Он орал... Его дочка нас подслушивала... Я видел. Это он орал для нее. А пять тысяч он выжмет из тебя, будь уверен.
Сом задрал подол рубашки, которую здесь носят на голое тело, вынул из-за пояса кольт, сунул в руки Пройдохе. Это было оружие, которое отобрали у Пройдохи на Посту. Ке не задал вопроса, каким образом оно оказалось вновь у телохранителя господина Фу. С одной стороны, он был рад, что отделался несколькими синяками и ссадинами, - ведь его могли свободно упрятать за каменные стены, и он вновь оказался бы на каторге, на этот раз официальной - судьи колониальных властей быстры на расправу с такими, как Ке. С другой стороны, Пройдоха понимал, что попал в кабалу - теперь с ним не будут церемониться. В случае неповиновения он моментально очутится в полиции, где на него составили карточку.
"Убегу!" - подумал Ке.
Сом, будто читая его мысли, произнес:
- Ты теперь как обезьяна в сетке. Не вздумай бежать - найдет. Считай, что тебя мобилизовали в армию. Советую научиться отдавать честь. Пошли, покажу казарму.
Каморка в гараже была светлой, но невероятно захламленной. Сом указал на голый топчан:
- Твой!
Топчан Сома был с бельем и одеялом.
- Приберешься, белье с моей постели выстираешь. Будешь дневальным, потому что я твой начальник. Вообще-то я тебя отлупил бы с удовольствием. Иов! Еще раз потеряешь оружие... Убью!
Он поднес к носу парня кулак. Вид огромного кулачища дополнил мысль старшего телохранителя.
В тот же день Ке познакомился с дочкой господина, красавицей Дженни. Она пришла в гараж, легла на капот машины, закурила сигарету и начала душеспасительную беседу:
- Ты хочешь учиться? Дурак! Я про тебя все знаю... Мне бы быть шпионкой. Я умею подслушивать. И еще люблю, когда дерутся мужчины... Бенц! Бенц! Все в красных тонах... У меня эмоции принимают окраску... Я все вижу в разных цветах... Ты, например, оранжевый... Почему-то ты мне кажешься оранжевым. Наверное, потому, что ты хочешь учиться. А что толку? Я училась... Единственно, вспоминать есть о чем. А теперь я пишу отцу отчеты. Он, как все китайцы, страшный бюрократ - падает на колени перед листком бумаги, если на нем написан хотя бы один иероглиф. Я вроде секретарши... Лучше бы осталась в Штатах. У меня был... я тебе скажу, ты не трепач? У меня был мальчик. Сын миллионера. Он был в меня влюблен... Он был такой весь голубой, голубой, вроде тебя, но ты оранжевый. Роковая любовь. Он застрелился из-за меня. Не веришь? Больше всего я ненавижу желтый цвет - цвет стариков.
Пройдоха слушал болтовню хозяйской дочки вполуха. В гараже оказался кран, поэтому не пришлось таскать воду из кухни. Он затолкал простыню, наволочки, сорочку "приятеля" в чан, залил водой, засыпал стиральным порошком. Ничего, что вода холодная, порошок съест грязь.
- А мой отец черного цвета, - продолжала Дженни. - В нем есть что-то трагическое... А вообще...
Она уставилась на Пройдоху большими подведенными тушью глазами.
- Я не люблю отца, - сказала она тихо.
- Не говори глупостей! - отозвался Пройдоха.
- Я тебя не провоцирую, не бойся, - устало сказала Дженни. - Я тоже неудачница. Зря он отправлял меня учиться. Но кто я теперь? Я шла куда-то, пока меня вели. Ох, лучше бы меня посадили в красный паланкин, не спрашивая согласия на брак. Кому нужно мое согласие? Я бы рожала детей, придумывала хитрости, чтобы перехитрить мужа, и умерла бы счастливой. А сейчас сижу будто в золотой клетке. Поговорить не с кем, поэтому с тобой и разговариваю. Но запомни... Продашь меня, я вывернусь, а тебе головы не сносить.
- Я ничего не слышал и ничего не хочу слушать, - пробурчал Пройдоха, полоща белье.
- Все вы трусы! - обозлилась Дженни. - Хочешь поцеловать меня? Хотя ты не умеешь.
- Уйдите! - ответил Ке. - Не мешайте мне!
- Трус! - ответила Дженни и демонстративно бросила окурок в чан с бельем.
- Дал бы тебе... Иди отсюда!
- Дай! Ну дай!
- Еще бросает окурки... Уходите!
- Ничего не дашь, - сказала Дженни, и ее глаза опять стали пустыми, как разбитые фары автомашины. - Мне жалко тебя. Ты попал к паукам. И сам станешь пауком, желтым пауком, отвратительным, самого противного цвета - императорского, желтого, с чуть зеленоватым оттенком, и не по всему фону, а мазками... А может, тебя выжмут и уберут, как Длинного. Был он не три и не четыре. Сом напялит темные очки, чтобы живого солнца не видеть, и пьянствует. Если не будешь болтать, я помогу. Мой отец страшный человек... Тебе даже не понять, о чем я говорю. Ведь ты цветной...
Она демонстративно повернулась и, играя бедрами как опытная женщина, пошла к выходу.
10
Седая бороденка когда-то была окладистой бородой, теперь белесые глаза-буравчики были темными, широко раскрытыми, они глядели на мир весело и с любопытством, точно вопрошая: "А дальше что? Преудивительно!"
- Время не жалеет даже бога, - сказал батюшка, звали его Тихоном. - Представьте, вот таким был я в молодости. О время, съеденное саранчой! - Он кивнул на портрет маслом.
Поверить было нетрудно. Семьдесят лет не двадцать. Роста отец Тихон был среднего, сухощавый, цвет кожи с лимонным оттенком, что свойственно европейцам, долгие годы прожившим в тропиках.
Мое внимание привлек портрет...
Портрет был написан уверенной кистью большого мастера, манера письма мне показалась знакомой: тон, тени, общая гамма красок...
- А это я баловался, - скромно сказал отец Тихон, показывая на бесчисленные рисунки яков тушью и маслом.
"Кто написал портрет? Чертовски талантливо. А что, если попытаться купить его у Тихона? В любом салоне эта картина займет достойное место".
Домик отца Тихона был разделен на две части легкой стеной, как это принято у японцев. "Гостиная", в которой мы находились, напоминала музей и одновременно лавку старьевщика, куда приносят самые неожиданные вещи - акульи плавники, морские звезды, кораллы, шкуру снежного барса, тронутую молью, сушеного крокодила, он лежал на пузатом стеклянном шкафчике, набитом фигурками яков из нефрита, кости, обожженной глины - целая коллекция.
- Приход нищенский, - жаловался Тихон. - Ютилось здесь около ста русских семей. Куда нас только не разбросало! Грозы отгремели, хватит под чужими навесами прятаться, пора домой возвращаться: старикам замаливать грехи, молодым жить. Прихожане остались из местных, крещеных - беднота, полуязычники, но кроткие, и не так в вере стойки, как церкви верны, - все-таки защита какая ни есть, взаимопомощь, словно утешения услышат в горе. Приходская школа есть. Власти разрешили. Обедом кормим и учим слову божьему. Бесплатно. - Он выжидательно посмотрел на меня.
"Сдерет прилично, - подумал я, - раз заговорил о благотворительности, обдерет как липку".
- Кстати, где вы крестились? - спросил отец Тихон.
- В Шанхае. Матушка крестила. Она русская.
- А кто крестил, полюбопытствую?
- Преподобный отец Кирилл.
- Слышал, слышал, но незнаком. Говорят, он умер.
- Да, во время нашествия японцев. Он остался в городе, помогал раненым, говорят, заразился брюшным тифом... Пил сырую воду. Кипятить и отстаивать воду было некогда, а водопровод не работал.
- Слышал, слышал, - успокоился Тихон, откашливаясь. Он говорил и говорил без конца... И его состояние мне было понятно: пользовался случаем поболтать на родном языке. Меня тоже иногда подмывало, и я говорил сам с собой по-русски, чтобы не забыть родной язык юности. Мама всегда обращалась ко мне только по-русски, чем неизменно вызывала гнев отца, но даже он сдался, придумав для нее оправдание: "Китайца нельзя отучить от чинопочитания, японцев от агрессивности, русского от родного языка".
- Отдал богу душу за мирян преподобный Кирилл, - говорил отец Тихон. - Сколько православных на чужбине захоронено... Слышал ты о князе Григории, что в тринадцатом веке охранял с десятью тысячами ратников ханский город Канбалут? Невдомек тебе... Канбалут, он же Ханбалык, по-китайски Тайду, Бейпин, Бейцзин, сейчас Пекин... Еще раньше был на этом месте город Цзи, его еще называли Чжунду, да сожгли его монголы. Затем отстроил его вновь Хубилай, внук Чингисхана, покоритель Срединного государства, сам на престол сел, объявил себя императором. Обосновал Хубилай новую династию Юань. Раньше-то, до монголов, династии назывались по имени тех земель, откуда происходил родом их основатель, а Хубилай взял древнюю книгу "И-Цзинь", "Книгу перемен", открыл первую страницу, ткнул пальцем в первое слово "Юань", на том и порешил: "Пусть моя династия так называется". Опосля все китайцы так же мудрствовали - Мин, Цин...
И была та столица Срединного государства, - продолжал Тихон певуче, точно пел былину об Илье Муромце, сыне крестьянском, - квадратная, по двадцать четыре мили каждое ребро, считай по-русски сорок восемь верст. Стена была земляная шириною двадцать шагов, толщиною десять. С каждой стороны по трое верст, на каждом углу дворец-казарма для войск, и посередь города другая, самая главная, с запасом оружия, а на башне колокол. Как вдарят в тот колокол медный, так чтоб ни одна жива душа по улицам не шмыгала, а если врач к роженице вышел, так фонарь красный должен держать в вытянутой руке, чтоб стражники его личину видели, - улицы-то прямые, с конца в конец все видно, хоть в лапту играй от ворот до ворот. Ну а ежели кто шалтай-болтай вздумал, того велено было хватать, допросить утром и бамбуковой планкой отдубасить. Всего в Ханбалыке наказывали за две тысячи семьсот пятьдесят девять преступлений, самыми страшными считались непрочное строение судов для государства и ошибка при вложении доклада в конверт, составление ядов и чародейство, неуважение к родителям, убийство рабочими мастера, отцеубийство. Так ты, Артур, сын мой, правильно ли "вложил документ", не перепутал ли конверты?
Он испытующе посмотрел на меня. Его настороженность была вполне оправданна - ночное появление единоверца и "земляка" было более чем неожиданное, тем более кончилось то время, когда русские, всполошенные великим преобразованием, распушились, как семена одуванчика, по всей Земле. Выкристаллизация давно закончилась, ибо русские страдают одной из самых мучительных психических болезней - ностальгией, и болезнь у них запрограммирована в генах. Если же кто бродит шатуном по сей день по забытым богом уголкам, как Макао, то это или как Тихон, или лютый враг России, которому на страшном суде не будет прощения.
- Вы про князя Григория упоминали, - сказал я, потом пояснил: - Я журналист. Приехал сюда жениться. Невеста моя здесь живет.
И протянул попу пресс-карточку "Гонконг стандард".
- Ах ты господи! - засуетился Тихон. - Я тебя-то за другого принял... Ах старый греховодник! Шелкопер, значит? Греховная профессия, но я тебе не судья. Про князя интересуешься? Какая у него судьба сложилась? Татары разбили китайскими стенобитными машинами стены стольного града Киева... Китайцы при машинах были, помогали татарам. А через поколение внук Чингисхана Хубулай держал русскими воинами числом десять тысяч в узде Ханбалык. У каждого входа-выхода, у ворот, дежурило по тысячи всадников... Так получается: что посеешь, то пожнешь.
- Вы, наверное, историей увлекаетесь? - задал я вопрос, чувствуя, что Тихон хочет выяснить еще некоторые неясные вопросы, связанные с моим визитом в Макао.
- Грешу, грешу... Интересуюсь. Я сам-то осколок истории. История - зеркало на перекрестке дорог, а люди иногда как дадут кувалдой по этому зеркалу, и летят во все стороны осколки. Судьба-то у меня незавидная, но поучительная. Застрял я тута до концов жизни. Но с Россией переписку держу, родню разыскал. В Сибири есть мой род, город Кузбасс слышал? Казаки шахтерами стали, с коня под землю пересели. Я тебе письма покажу...
Он помолчал немного.
- Когда поэт Гейне умирал, то потребовал: "Бумагу и карандаш!" Мой хозяин, художник Рерих, попросил открыть шторы. Преудивительной душевной доброты был человек! Царство ему небесное! Всю жизнь посвятил солнцу, и сам был солнечным, вечная ему память людская, певцу синих гор. Тебе еще рано, а я уже задумываюсь, что сказать, перед тем как закрыть глаза. Однако скажешь-то непременно не то, что приготовил. Вот ведь какая штука. Ляпнешь что-нибудь сдуру, а то и матюгнешься, и в великие люди не попадешь.
В комнату на коляске неожиданно въехала женщина с укутанными в плед ногами. Отец Тихон расцвел:
- А это моя Дуня! Знакомьтесь. Господин Кинг. Он наш, православный!