- Так-то! А вспомнилась мне одна история, - уперся он левой рукой в колено и, приложившись к фляжке, отер усы рукавом. - Славная это была штука! Другой, быть может, на моем месте от страха б с места не сошел, а я… Да вот слушайте! - Пан Лой подвинулся на лаве, вздохнул широко, при чем всколебнулся весь его обширный живот, расправил усы, откашлялся и начал - Было это под Смоленском… Обложили мы его… Скука, тоска смертная в стане! Битв больших нет… а так только, морим город. Вот затеяли мы пирушку… И попировали так-таки до петухов… А мне домой через лес дорога… Иду я, в голове немножко постукивает, а в сердце тоска… Хоть бы, думаю, черт какую ведьму послал или сам попался мне для охоты… И только я это, панове, подумал, как вдруг передо мной она и есть! Молоденькая это такая, хорошенькая, что твоя панна… Улыбается мне, пальцем манит. Я за ней, а она в чащу… Я за ней туда, а она еще дальше, дразнит меня! Лечу я по оврагам, по проваллям, через пни перескакиваю, а она то выглянет, то опять спрячется… Только я это изловчился, прыгнул с разбегу да и ухватил ее… Что ж бы вы думали? На ровном месте споткнулся и сорвался в какой-то овраг… Лечу… держу крепко ведьму, а меня что-то колотит да колотит… Скатился на дно… а оно меня как урежет по башке, аж искры посыпались… Я глядь - а это я не ведьму, а какое-то бревно сучковатое держу… Перекинулась шельма!.. А то раз я с чертом в карты играл… Выдумали занимательную игру, прозвали ее дьябелкой… Сатана не так и страшен, как его малюют, он не так и хитер… Всегда в человеческом виде ходит, только рукавички на руках… Да вот, в каком виде был тот, кого ты первый увидал?
- Так вот, как и мы, - заговорил неохотно самый молодой из сторожей, - только плащ на нем огненный, как жар, в глазах искры вспыхивают, у коня огонь из ноздрей валит.
Тихий шум, раздавшийся у входа, прервал его слова.
Глаза пана Лоя сделались сразу круглыми, как у совы, багровые щеки побледнели, взор стал неподвижен.
- Слышали? - спросил он.
- Слышали! - послышался тихий ответ.
Несколько минут продолжалась полная тишина.
- Гм, - откашлялся наконец громко пан Лой, поправляясь на лавке, - верно, собака шляется, их тут… - но пан Лой не договорил: на деревянном мосту явственно раздался звук тяжелых шагов.
- Шаги! - едва выговорил дрожащим, голосом молодой вартовой.
Шаги раздались еще явственнее, но на мосту не было видно никого.
- Идет! - прошептал другой, хватаясь за мушкет.
- Ок… ок… ликни… - едва смог выговорить пан Лой.
- Кто идет? - крикнул несмело молодой вартовой.
Ответа не последовало.
- Гасло! - крикнул громко другой.
И вдруг среди полной тишины послышалось явственно и громко: "Червоный дьявол!"- и красная, как огонь, фигура выросла в башенных воротах.
Не крик, а какой-то сдавленный вопль огласил своды. И, словно рассыпавшиеся клубки, бросились все бежать. Пан Лой так и брыкнул оземь: ужас, охвативший его, окаменил его коротенькие ножки, и пан Лой покатился тут же под ноги своих вартовых. Два из них споткнулись на тучное тело пана хорунжего и упали сверху, остальные запутались в куче и растянулись тут же. Тяжелая дубовая скамья, освободившись от своей тяжести, высоко поднялась в воздух и с грохотом полетела на сбившихся распластанных людей.
Красная фигура беспрепятственно прошла под башенными сводами и вступила на замковый двор.
В замке все уже было тихо и спокойно. С внутренней стороны стены тянулся ряд пристроек; у каждой городни особая комора, куда на случай осады строившие ее горожане имели право прятать свои пожитки.
Это был совершенно особый маленький городок. Направо и налево тянулись конюшни и склады оружия и пороха. Пана воеводу Мартын знал отчасти и в замке бывал часто, так что отыскать дорогу к воеводскому будынку оказалось для него нетрудным. Все еще не спуская с головы красного капюшона, двинулся он вперед. Вот он минул длинный сарай - шопу, где стояли дила; вот лазни, клети, пекарни; Мартын минул и их и вышел на самую середину замковой площади. Здесь в большом беспорядке теснилось множество маленьких десятичных домиков. Вот направо возвышается славный каменный дом Печерского Монастыря, а недалеко подле него дом богатых земян Горностаевых; вон где и знакомые церкви с зелеными куполами и золотыми крестами наверху, а вон где, в конце замка, почти подле самой Драбской брамы, виднеется шпиль костела. Наконец Мартын остановился перед самым большим и богатым домом, домом пана подвоеводия киевского.
Среди дома выдвигалось просторное и высокое крыльцо. Дом был белый, каменный, с красной черепичной крышей. Большие окна закрыты были расписными оконницами, но из-под двух из них смело и дерзко выглядывали яркие полосы света, как бы говоря всем проходящим, что в этом вышнем городе власти войта конец. Мартын вошел на крыльцо и, вступивши в сени, повернул налево. Дверь не была заперта; осторожно отворил ее Мартын и вошел в светлицу.
В светлице было темно, только из полуоткрытой двери в соседнюю комнату широкой полосой падал свет и освещал часть светлицы. Мартын заметил мимоходом богатое убранство и дорогие ковры. Поспешно прошел Мартын дальше и остановился в нерешительности на пороге. Пан воевода не заметил его. Он сидел за большим столом, покрытым темным ковром, в высоком кожаном кресле. На столе в неуклюжих медных шандалах горели желтые восковые свечи и освещали большую пожелтевшую книгу, раскрытую перед воеводой, и его склоненное лицо. В волосах воеводы, щеголевато завитых и надушенных, просвечивала седина, тщательно закрашиваемая его парикмахером; на желтых дряблых щеках лежал слой нежного румянца, усы были нафабрены, подкручены и накрашены. Вообще все лицо воеводы представляло довольно жалкое и комичное соединение изнеженной, изношенной старости и нежных юношеских цветов. На пухлом, холеном теле его красовался аксамитный домашний кафтанчик на дорогом меху; ноги тонули в медвежьей шкуре. Пан воевода был до такой степени увлечен своим чтеньем, что решительно не слыхал шума, произведенного приходом Мартына. Да и было чем увлечься! Несмотря на седые пряди, пробивавшиеся среди подкрашенных кудрей воеводы, сердце его ни за что не хотело остывать, а так как пан воевода был вдов по второй жене, то ему захотелось испытать и в третий раз семейного счастья, и услужливый амур, как на зло, подсунул под его потухающие очи молодую вдовушку, пышную, как спелая вишня, - княгиню Крашковскую. "Все бы ничего, и княгиня была б без особых трудов весьма благосклонна, если б не особая старость, которая так вот и повисла здесь на карку, - ударил себя воевода по затылку. - Эх, если бы хоть десяток с плеч! Не хизувалась бы она! Сама б ползала у подвоеводских ног!" Однако на всякий замок можно и отвертку отыскать. Так и теперь, перед паном воеводой лежала не простая книга, а учебник волшебства, в котором собраны были все заговоры, камни и травы, которыми можно было и очаровать, и околдовать, и главное, чего и искал пан подвоеводий киевский, молодость возвратить. Книгу эту за большую цену купил пан подвоевода у приезжего московского чародея и теперь упивался ею в ночной тишине.
- "Приворот зелье: кукоос, одоен, - читал он, - кто тебя не любит, то дай пить - не сможет от тебя до смерти отстать…" Не то, не то! - перевернул воевода желтую тяжелую страницу. - "Орлов камень - бог дал ему дивные угодья такие, что несведущим людям нельзя про него и веры взять". Хорошо бы и этот камень достать, да только это еще не то, не то, - и пан воевода жадно читал дальше: - "Трава излюдин, кто ту траву ест, и тот человек живучи никакой скорби ни телу, ни сердцу не узрит!" Да нет, не то. Вот, вот оно, - почти вскрикнул воевода, нагибаясь над книгой, - "рог единорога, кто тот рог при себе имеет…"
Вдруг короткий кашель, раздавшийся на пороге, прервал мысли подвоеводы. Он оглянулся и вскрикнул: на пороге стоял Мартын в красном, как огонь, плаще.
- Кто ты? Чего тебе? - вскрикнул подвоевода, подымаясь и придерживаясь дрожащей рукой за кресло.
- Простите, вельможный пане, не тревожьтесь: это я, мастер, из цеха золотарей, Мартын Славута.
Но пан подвоеводный еще не вполне доверял своим ушам и глазам.
- Откуда ты такой поздней порой? - проговорил он с усилием, вспоминая невольно рассказы о червоном дьяволе, всполошившие весь гарнизон.
- Только что прибыл из-за границы; хотел вам, пане княже, из своего рукомесла маленький подарочек поднести, - низко поклонился Мартын и, вынувши драгоценный бархатный ящик, раскрыл его и поставил перед подвоеводой.
- Фу ты, какая краса! - невольно вскрикнул тот, забывая все опасения перед чудом красоты, раскрывшимся перед ним.
На красном бархате лежало золотое ожерелье, да такое красивое и роскошное, какого пан подвоеводный никогда не видал. Все ожерелье состояло из небольших, дивно изукрашенных золотых пластинок, сделанных в виде гербов; посреди каждой блестел бриллиант, а на тонкой золотой цепочке спускалась от каждого герба большая жемчужина.
- Фу ты, какая краса! - повторил с новым восторгом пан воевода, отстраняясь от ящика и поднося его к свечам.
Камни засверкали зелеными и алыми огнями. И перед глазами пана подвоеводия встала пышная шейка пани Крашковской, черные, как смоль, завитушки, вьющиеся на розовом затылке… О, что бы это было за восхитительное зрелище увидеть это ожерелье на ее пышной груди!
Пан подвоеводий даже зажмурил глаза, и губа его отвисла, и по лицу пробежало выражение необычайного блаженства.
- Да, против такой красоты не устоит никакая женская холодность, - усмехнулся он и затем, повернувшись к Мартыну, провел важно ро усам и произнес с большим достоинством, опускаясь неторопливо на стул. - Гм… вацпане, я вижу, что ты славный горожанин, даришь воеводу, не забываешь старовины… Меня это радует… да… И будь уверен, что если тебе будет в чем какая нужда, я также не забуду тебя. Только зачем ты ночью ходишь? Да и как мимо вартовых прошел?
- Вельможный пане, - поклонился Мартын пану подвоеводию в ноги, - если бы не было наглой потребы, не осмелился бы я двинуться к вам такой поздней порой.
- Да что ж там такое? Говори! - заинтересовался уже и воевода, разваливаясь в кресле.
- Вся надежда на вельможного пана воеводу! - вскрикнул Мартын.
Во время рассказа Мартына пан воевода улыбался все милостивее и милостивее. Вопрос оказывался весьма понятным его сгоравшему неразделенной страстью сердцу. Соперником являлся Ходыка, а насолить этому зазнавшемуся горожанину показалось воеводе весьма приятным. Когда же Мартын окончил, пан подвоеводий разразился грузным, раскатистым смехом.
- Ай да и молодец же ты, пан мастер! - весело вскрикнул он, ударяя Мартына по плечу. - Видно, что и в чужих землях побывал, и законы знаешь, да и хитер же ты, черт тебя знает как! Проучить шельму Ходыку мне на руку, - заговорил он уже степенно и важно, - да кстати и другим урок дать, чтобы повадки не было! Будь по-твоему! Вижу я, что умный ты человек, пригодишься мне и в другой раз. Я согласен. Только ж и губа у тебя, вацпане, не дура: красуня войтова дочка - видел сам.
- Хороша ли, дурна, - воскликнул оживший надеждою Мартын, - а для меня кращей во всем свете нет!
- То-то! - улыбнулся пан подвоевода, подмигивая бровью. - А скажи, на много ли будет товару? - переменил он сразу тон.
- Кто его знает, товар ценный: тысячи на три коп литовских грошей.
- Ну, так и быть! - поднялся пан подвоеводий, опираясь обеими руками о стол. - Сделаю уже для тебя. Положи мне тут же тысячу коп литовских грошей - и бери жолнеров, и делай как знаешь… Потому, видишь ли, нельзя же и замку мыта терять!
Велика была сумма, заломленная подвоеводием, но Мартын не обратил на это внимания.
- Ничего не пожалею, - вскрикнул он, растегивая кожаный пояс, - потому что, если не выгорит мое дело - мне все равно головой наложить! - И, встряхнувши поясом, он высыпал перед воеводием кучу золотых монет на стол.
Вечерело… В лесу, тянувшемся по горам и долинам, на далекое расстояние от Золотых ворот собирались уже сумерки. Капли воды, падавшие днем с деревьев, застывали теперь и опускались тонкими ледяными сосульками. Снег, рыхлый и весь точно исколотый, покрывался тонким блестящим слоем. После теплого дня наступал вечерний морозец.
По узкой и извилистой дороге, подымавшейся в гору, медленным шагом двигался обоз. Впереди обоза ехал верхом человек довольно высокого роста в темном мещанском платье. Фигура его была чрезвычайно худа и костлява, голова длинная, словно сдавленная, суживающаяся кверху, из-под меховой шапки выбивались рыжеватые волосы, брови же были совершенно черные, что ужасно резко и неприятно выделялось на бледном, густо покрытом веснушками лице. Его зеленоватые глаза быстро глядели по сторонам исподлобья. Бледные, бескровные губы дополняли неприятное впечатление этого лица. Всадник ехал медленно, да и обоз едва тянулся. Дорога узкая, мало уезженная, теперь совершенно испортилась; возы то и дело попадали в большие лужи или проваливались в разрыхлевший снег. Подле саней флегматично шагали шесть мужиков, одетых в серые свитки с такими же капюшонами, нахлобученными поверх шапок.
- Ну и дорога! - заметил один из них, поддерживая плечом сильно накренившийся воз. - Лошадей уходили совсем.
- Да тут уже недалеко, лес редеет, скоро конец ему, - ответил ехавший впереди всадник, - а там, за лесом, полем небольшой перегон и самые Золотые ворота.
- Да, Золотые ворота, а от ворот-то от Золотых сколько еще до города! - хлестнул мужик недовольно лошадь.
- Да не очень-то и много, до мытницы версты две, полторы, а там под горой сейчас и город.
- Хоть бы чарку пропустить, а то окляли совсем!..
- Можно будет, можно, - повернулся к ним всадник, - там между старых Софиевских валов воевода слободу осадил и шинков наставил, там и мед, и горилка, и пиво, да еще дешевле, чем в самом мисте Подоле.
- Ну, это дело! - обрадовались мужики, похлопывая рукавицами. - Да когда б уже скорее на месте стать; вечереет и в лесу-то этом не совсем безопасно: зверю много бывает…
- Да вот и скоро опушка, - торопливо заговорил всадник, - нельзя ли, панове-товарищи, подогнать лошадей?
Погонщики закричали, замахали руками, и, напрягая последние усилия, двинулся обоз торопливо под гору.
Лес между тем все редел и редел. Наконец всадник ударил каблуками коня и через несколько минут остановился на опушке.
- Стойте, стойте! - закричал он погонщикам, оборачиваясь в седле и не выезжая из-за деревьев.
Перед ним расстилалось ровное, местами уже совсем черное поле; направо и налево тянулись овраги, обрывы и горы, покрытые лесами, а прямо подымались высокие земляные валы; они тянулись полукругом, круто закругляясь по сторонам. Среди валов возвышалась арка, сложенная из золоченых камней с тяжелыми массивными воротами посреди. На арке, над воротами, стояла небольшая часовня с куполом и крестом. Со стороны поля у ворот привязано было несколько лошадей, покрытых попонами; несколько душ польной сторожи расхаживало по валам, остальные сидели группкой у разложенного костра. За валами на фоне нежного неба виднелись силуэты каких-то белых высоких развалин, и больше ничего… Казалось, это было вполне пустынное место, заброшенное и богом и людьми, и если б не группка вартовых, сбившихся у костра, можно было б подумать, что жизнь не заглядывала сюда.
Осмотревшись кругом и убедившись, что его никто не заметил, всадник быстро подскакал к оставленным возам.
- Ну, теперь разгружайтесь скорее, - захлопотал он, соскакивая с коня, - вон уж и Золотые ворота.
- А на сколько возов нагружать будем, хозяин?
- На два!
Мужики покачали неодобрительно головами.
- Ой пане Ходыко, пане Ходыко, заметил первый, - не горазд делаешь: знаешь, какой крутой Десятинный спуск, смотри, как бы не случилось чего!
- И-и! - махнул уверенно пан Ходыка - Что это, разве мне в первый раз? Сам видишь, все мытницы на двух возах проехали.
- Да там что, по ровному можно и на двух, а тут спуск крутой, гора как печь.
- У меня возы крепкие, нарочито для того и сделаны, да и всякие пристрои к ним есть.
- Ну как знаешь, пане Ходыко, дело твое, хозяйское, только ведь часто случается: за грошом погонишься, а копу потеряешь!
Но Ходыка даже не счел нужным ответить на последние слова, он только самоуверенно улыбнулся и махнул рукой. Да и в самом деле! Стал бы он из-за таких пустых опасений столько денег терять?! Дурак бы он был, а не Ходыка! Подвод-то всех шесть, значит, и мыто нужно платить за шесть, а если он платит его везде за два воза, то кругленькая суммочка лышку собирается в чересе, и дурень бы он был, если б этот остаточек будущему тестю предложил! Денежки эти ему принадлежат за дорожные труды. Так! Усмехнулся пан Ходыка, потирая руки, а на киевской мытнице самое большое мыто и чтоб он этот пожиточек из своей руки упустил? Нет, пане-брате, Ходыка умеет жить да пожиточки приращать и там, где другой только бы разинул рот! Ведь так и все делают; мыто платится не от товару, а от воза. Так, значит, и накладывай товару побольше… Вот если обломаешься - так строго: весь товар забирает воевода на скарб… Но у меня возы прочны!
Вскоре два воза, высоко наложенные тюками драгоценных товаров, стояли почти совсем готовые. С четырех сторон возов Ходыка велел вставить нарочито для того заготовленные шесты и все это густо зашнуровать веревками, словно сеткой. Наконец, когда все было окончено и две высоко наложенные подводы, словно две башни, стояли совсем готовые отправиться в путь, Ходыка обратился к погонщикам:
- Ну ж, паны-товарищи, вы теперь порожняком поспешайте скорее, в шинке золотоворотском не засиживайтесь, вот нате, хильните по чарке, - подал он им незначительную монету, - да и скорее поезжайте и ждите нас с Иваном на Кожемяках, внизу под Десятинной горой; а я подожду и, как стемнеет немножко, двинусь туда же.
Презрительно взглянули погонщики на ничтожную монету, и, не поблагодаривши даже хозяина, хлестнули лошадей и двинулись быстро вперед.
В большой просторной хате нового золотоворотского шинка собралась за отдельным столом довольно веселая компания. Несколько кубков и большой ковш меду стояли на столе. Во главе всех сидел Мартын Славута, рядом с ним помещался веселый Грыць Скиба и еще несколько подмастерий из цеха шевчиков и золотарей. Народу в шинке было немного: два жолнера из замкового гарнизона сидели за одним столом да два мещанина, удалившись предусмотрительно от молодой компании, тихо шептались о чем-то в уголке. На Мартыне был добрый синий жупан, такой, какой носило большинство киевских горожан.
- Ну, панове, еще по чарке, чтоб наше дело удалось! - налил Мартын всем чарки.
- Идет! - крикнули молодые голоса, весело чокаясь кубками.
- Да уж пора бы ему и ехать, - заметил один из молодых пирующих.
- А вот я посмотрю! - крикнул Грыць Скиба, вставая с лавки и выходя на улицу. - Едет, едет! - объявил он весело, открывая двери в шинок.
Посреди улицы медленно двигались от Золотых ворот два высоко нагруженных воза. Впереди шел пан Ходыка, за ним двигался рядом со вторым возом погонщик; верховая лошадь была привязана позади переднего воза.