Повелитель Земли и Воды расположился в своем старом доме на Эсквилинском холме. За лето дом был сильно перестроен. Десятки таранов с пиратских кораблей украшали его стены. Некоторые из них были отлиты из бронзы в виде головы Медузы Горгоны. Другие напоминали рога диких животных. Цицерон до этого их не видел и сейчас рассматривал с неудовольствием.
- Представь, что тебе пришлось бы спать здесь каждую ночь, - сказал он, пока мы ждали, когда нам откроют ворота. - Это выглядит как гробница фараона.
И с тех пор хозяин часто в частных беседах называл Помпея Фараоном.
Перед домом, восхищаясь им, стояла большая толпа. Приемные комнаты были заполнены людьми, которые надеялись воспользоваться щедротами хозяина. Здесь были обанкротившиеся сенаторы, готовые продать свои голоса, деловые люди, надеявшиеся уговорить Помпея вложиться в их проекты, владельцы кораблей, объездчики лошадей, ювелиры и просто попрошайки, надеявшиеся разжалобить Помпея своими историями. Они проводили нас завистливыми взглядами, когда нас провели прямо мимо них в большую отдельную комнату. В одном ее углу стоял манекен, одетый в триумфальную тогу Помпея и покрытый плащом Александра, в другом - большой бюст Помпея, сделанный из жемчуга, который я видел во время триумфального парада. В центре комнаты, на двух козлах, располагалась модель громадного комплекса зданий, над которой стоял Помпей, держа по деревянной модели храма к каждой руке. Казалось, что группа людей позади него с нетерпением ждет его решения.
- А, - сказал он, подняв глаза, - вот и Цицерон. Он умный малый, и у него есть своя точка зрения. Как ты думаешь, Цицерон? Мне построить здесь три храма или четыре?
- Я всегда строю по четыре храма, - ответил Цицерон, - если хватает места.
- Блестящий совет, - воскликнул Помпей. - Так пусть их будет четыре. - И он поставил модели в ряд, под аплодисменты аудитории. - Позже мы решим, каким богам их посвятить. Итак? - сказал он Цицерону, показывая на макет. - Что ты по этому поводу думаешь?
Цицерон посмотрел на сложную конструкцию.
- Впечатляет. А что это? Дворец?
- Театр на десять тысяч зрителей. Здесь будет публичный сад, окруженный портиком. А вот здесь - храмы. - Помпей повернулся к одному из мужчин, который, как я понял, был архитектором. - Напомни, каковы размеры?
- Весь комплекс будет четверть мили в длину, Светлейший.
- И где же все это построят? - спросил Цицерон.
- На Марсовом поле.
- А где же люди будут голосовать?
- Ну-у-у, где-то там, - неопределенно махнул рукой Помпей. - Или около реки. Места хватит. Уберите это, - приказал он, - уберите и начинайте рыть яму под фундамент. А о цене не беспокойтесь.
- Не хочу выглядеть пессимистом, Помпей, но боюсь, что у тебя могут возникнуть проблемы с цензорами, - сказал Цицерон после того, как строители ушли.
- Почему?
- Они всегда запрещали строительство постоянного театра в черте города, по моральным соображениям.
- Об этом я подумал. Я скажу, что строю святилище Венеры. Его как-то вставят в эту сцену. Архитекторы знают свое дело.
- И ты думаешь, цензоры тебе поверят?
- А почему нет?
- Святилище Венеры в четверть мили длиной? Они могут подумать, что твоя набожность слишком велика.
Однако Помпей был не в настроении выслушивать шутки, особенно от Цицерона. Его большой рот мгновенно превратился в куриную гузку. Губы сжались. Он был известен своими вспышками гнева, и я впервые увидел, как неожиданно они начинаются.
- Этот город, - закричал он, - полон пигмеев, завистливых пигмеев! Я хочу построить для жителей Рима самое прекрасное здание за всю историю мира - и какую же благодарность я получаю? Никакой! Никакой! - Ногой он пихнул козлы. В этот момент Помпей напоминал маленького Марка в детской, когда ему велят закончить все игры. - Кстати, о пигмеях, - сказал он угрожающе, - почему Сенат все еще не утвердил законы, о которых я просил? Где закон о городах, основанных на Востоке? И о земле для моих ветеранов? Что с ними происходит?
- Такие вещи быстро не делаются…
- Мне казалось, что мы обо всем договорились: я поддержу тебя в вопросе о Гибриде, а ты обеспечишь голосование по моим законам в Сенате. Я свое обещание выполнил. А ты?
- Все не так просто. Я только один из шести сотен сенаторов, а оппонентов у тебя хватает.
- Кто они? Назови!
- Ты знаешь их имена лучше меня. Целер никогда не простит тебе, что ты развелся с его сестрой. Лукулл все еще не может забыть, как ты отобрал у него командование армией на Востоке. Красс всегда был твоим врагом. Катон считает, что ты ведешь себя как царь.
- Катон! Не упоминай его имени в моем присутствии. Только благодаря Катону у меня нет жены! - Рык Помпея разносился по всему дому, и я заметил, что некоторые из его слуг собрались у двери, наблюдая за происходящим. - Я не говорил с тобой об этом до моего триумфа, надеясь, что ты сам все понимаешь. Но сейчас я снова в Риме и требую к себе заслуженного уважения! Ты слышишь? Требую!
- Конечно, я тебя слышу. Думаю, что тебя услышал бы и мертвец. И, как твой друг, я продолжу защищать твои интересы, как всегда это делал.
- Всегда? Ты в этом уверен?
- Назови мне хоть один раз, когда я был не лоялен по отношению к тебе.
- А как насчет Катилины? Ты же мог тогда вызвать меня для защиты Республики.
- Ты должен быть мне благодарен, что я этого не сделал. Тебе не пришлось проливать кровь римлян.
- Да я бы вот так с ним разобрался, - Помпей щелкнул пальцами.
- Но только после того, как он убил бы всю верхушку Сената, включая и меня. Или, может быть, ты на это и надеялся?
- Конечно, нет.
- Ведь ты же знал, что он намеревается это сделать? Мы нашли оружие, спрятанное в этом городе именно для этой цели.
Помпей уставился на него, но Цицерон не отвел взгляд: на этот раз глаза пришлось отвести Помпею.
- Я ничего не знаю ни о каком оружии, - пробормотал он. - Я не могу спорить с тобой, Цицерон. И никогда не мог. Для меня ты чересчур находчив. Дело в том, что я больше привык к армейской жизни, чем к политике. - Он натянуто улыбнулся. - Наверное, мне надо привыкать к тому, что теперь я не могу просто скомандовать - и ожидать, что весь мир встанет по стойке "смирно". "Меч, пред тогой склонись, Языку уступите, о лавры…" - это ведь твоя строчка? Или вот еще: "О счастливый Рим, моим консулатом творимый…". Видишь, как я тщательно изучаю твои работы.
Помпей был не тот человек, который читает поэзию, и тот факт, что он наизусть цитировал только что появившийся эпос о консульстве Цицерона, показал мне, насколько Великий Человек завидовал хозяину. Однако он заставил себя похлопать Цицерона по руке, и его домашние вздохнули с облегчением. Они отошли от дверей, и шум домашней деятельности возобновился, в то время как Помпей, чье добродушие проявлялось так же внезапно, как и его гнев, неожиданно предложил выпить вина. Вино было принесено очень красивой женщиной, которую звали, как я позже выяснил, Флора. Она была одной из самых известных римских куртизанок и жила под крышей Помпея в те периоды, когда он бывал холост. Флора все время носила на шее шарф, чтобы, как она говорила, скрыть укусы, которые оставлял Помпей в то время, когда они занимались любовью. Она аккуратно налила вино и исчезла, а Помпей стал показывать нам накидку Александра, которую нашли в личных покоях Митридата. Мне она показалась слишком новой, и я видел, что Цицерон с трудом сохраняет серьезное лицо.
- Только подумать, - сказал он приглушенным голосом, щупая материал. - Прошло уже триста лет, а она выглядит, как будто ее соткали десять лет назад.
- Она обладает волшебными качествами, - сказал Помпей. - До тех пор, пока она у меня, со мной ничего плохого не может случиться. - Провожая Цицерона до двери, он очень серьезно сказал: - Поговори с Целером и с другими, хорошо? Я обещал своим ветеранам землю, а Помпей Великий не может нарушить данного слова.
- Я сделаю все, что в моих силах.
- Я хотел бы получить поддержку Сената, но если мне придется искать друзей еще где-то, то я это сделаю. Ты можешь им так и доложить.
По пути домой Цицерон сказал:
- Ты слышал его? "Я ничего не знаю об оружии"! Наш Фараон, может быть, и великий военачальник, но врать он совсем не умеет.
- И что ты будешь делать?
- А что мне остается делать? Конечно, поддерживать его. Мне не нравится, когда он говорит, что может найти друзей на стороне. Любым способом мне надо удержать его подальше от Цезаря.
И Цицерон, отбросив свои подозрения и предпочтения, стал обходить сенаторов от имени Помпея - так же, как он делал это много лет назад, когда был еще начинающим сенатором. Для меня это было еще одним уроком большой политики - занятия, которое, если им заниматься серьезно, требует колоссальной самодисциплины - качества, которое многие ошибочно принимают за двуличность.
Сначала Цицерон пригласил на обед Лукулла и провел с ним несколько бесполезных часов, пытаясь убедить его отказаться от оппозиции законам Помпея; но Лукулл не мог простить Фараону того, что тот получил все награды за победу над Митридатом, и отказал Цицерону. Затем Цицерон попытался поговорить с Гортензием - с тем же результатом. Он даже пошел к Крассу, который, несмотря на сильное желание уничтожить своего посетителя, принял его вполне цивилизованно. Он сидел в кресле, полуприкрыв глаза, и, соединив перед собой кончики пальцев обеих рук, внимательно слушал каждое слово Цицерона.
- Итак, - подвел он черту, - Помпей боится потерять лицо, если его законы не будут приняты, и он просит меня забыть былые обиды и поддержать его ради Республики?
- Абсолютно верно.
- Я еще не забыл, как он пытался приписать себе заслугу победы над Спартаком - победы, которая была только моей, - и ты можешь передать ему, что я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь ему, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. А как, кстати, твой новый дом?
- Очень хорошо, спасибо.
После этого Цицерон решил переговорить с Метеллом Целером, которого недавно избрали консулом. Ему пришлось собраться с духом, чтобы пройти в соседнюю дверь: это был первый раз, когда он переступал этот порог после того, как Клавдий совершил святотатство на церемонии Благой Богини. Так же, как и Красс, Целер вел себя очень дружелюбно. Перспектива власти его радовала - он был взращен для нее, как скаковая лошадь для скачек, - и он внимательно выслушал все, что сказал ему Цицерон.
- Меня высокомерие Помпея волнует не больше, чем тебя, - сказал в заключение мой хозяин. - Но факт остается фактом - сейчас он самый могущественный человек в мире, и, если он противопоставит себя Сенату, то это будет катастрофой. А это произойдет, если мы не примем нужные ему законы.
- Ты думаешь, он будет мстить?
- Он сказал, что ему ничего не останется, кроме как искать друзей на стороне, что, скорее всего, значит трибунов или, что еще хуже, - Цезаря. А если он пойдет по этому пути, то у нас будут бесконечные народные ассамблеи, вето, волнения, паралич власти, и народ и Сенат вцепятся друг другу в глотки - короче, произойдет катастрофа.
- Да, картина безрадостная, я согласен, - сказал Целер, - но, боюсь, что помочь тебе не смогу.
- Даже ради государства?
- Помпей унизил мою сестру, разведясь с ней с таким шумом. Он также оскорбил меня, моего брата и мою семью. Я понял, что он за человек - абсолютно ненадежный, думающий только о самом себе. Ты должен быть с ним осторожнее, Цицерон.
- У тебя есть повод для обиды, никто не спорит. Но подумай, как велик ты будешь, если ты сможешь в своей инаугурационной речи сказать, что ради нашего отечества желания Помпея должны быть удовлетворены.
- Это покажет не мое величие, а мою слабость. Метеллы не самая старая семья в Риме и не самая великая, но уж точно самая успешная, и мы стали такими, потому что никогда ни на волос не поддавались своим врагам. Ты знаешь, какое животное изображено на нашем гербе?
- Слон?
- Вот именно. Он у нас на гербе не только потому, что наши предки победили карфагенян, но и потому, что слон очень похож на нашу семью - он большой, двигается не торопясь, никогда ничего не забывает и всегда одерживает верх над врагами.
- А еще он очень глуп, и поэтому его легко заманить в ловушку.
- Может быть, - согласился Целер с легкой обидой. - Но мне кажется, что ты слишком много внимания уделяешь Помпею. - Он встал, показывая, что беседа окончена.
Целер провел нас в атриум, где были выставлены маски его предков, и, проходя мимо, указал на них, как будто эта выставка слепых, мертвых лиц доказывала его мысль лучше, чем всякие слова. Мы только подошли к входу, когда появилась Клодия со своими горничными. Не знаю, была ли это случайность или это было тщательно спланировано, но я подозреваю последнее, поскольку она была безукоризненно причесана и тщательно накрашена, принимая во внимание столь ранний час. Позже Цицерон сказал: "В полном ночном вооружении". Он поклонился ей.
- Цицерон, - ответила она, - ты стал меня избегать.
- Да, увы, но не по своей воле.
- Мне сказали, что вы очень подружились, пока меня не было. Рад, что вы опять встретились, - вмешался Целер.
Услышав эти слова и то, с какой небрежностью они были произнесены, я понял, что ему ничего не известно о репутации его жены. Он обладал удивительной невинностью во всем, что касалось мирной жизни, которая часто встречается у профессиональных военных.
- Надеюсь, Клодия, у тебя все в порядке? - вежливо поинтересовался Цицерон.
- Все прекрасно, - ответила она, посмотрев на него из-под длинных ресниц, - так же, как и у моего брата в Сицилии, - несмотря на все твои старания.
Она улыбнулась ему улыбкой, которая своей теплотой напоминала обнаженный клинок, и прошла мимо, оставив за собой почти неуловимый шлейф своих духов. Целер пожал плечами и сказал:
- Вот так. Я бы хотел, чтобы она поговорила с тобой подольше, как с этим идиотским поэтом, который постоянно увивается вокруг нее. Но она очень верна Клавдию.
- А он все еще хочет стать плебеем? - спросил Цицерон. - Не думаю, что плебей в семье понравился бы твоим знаменитым предкам.
- Этого никогда не случится, - Целер оглянулся, чтобы убедиться, что Клодия ушла. - Между нами говоря, я думаю, что этот парень - абсолютный позор для семьи.
Это немного порадовало Цицерона, однако все его усилия ни к чему не привели, и на следующий день он направился к Катону, как к своему последнему резерву. Стоик жил в прекрасном, но абсолютно заброшенном доме на Авентинском холме, в котором пахло испортившейся пищей и грязной одеждой. Сидеть там было негде, кроме как на деревянных стульях. На стенах не было украшений, а на полу - ковров. Через открытую дверь я увидел двух серьезных и неприбранных девушек-подростков и подумал, не были ли они теми дочерями или племянницами Катона, на которых Помпей хотел жениться. Насколько другим стал бы Рим, если бы Катон согласился на этот брак!
Хромоногий слуга провел нас в небольшую и мрачную комнату, в которой Катон занимался делами под бюстом Зенона. Еще раз Цицерон представил свои доводы, почему с Помпеем надо было пойти на компромисс, но Катон, как и все остальные до него, с ним не согласился.
- У него и так слишком много власти, - повторил он свой всегдашний аргумент. - Если мы позволим его ветеранам образовывать колонии на территории Италии, в его постоянном распоряжении окажется целая армия. Да и почему он ожидает, что мы утвердим все его договора, даже не изучив их? Мы верховная власть в стране или группа маленьких девочек, которым говорят, когда вставать, а когда садиться?
- Все верно, - ответил Цицерон, - но мы должны быть реалистами. Когда я был у него, он высказался абсолютно понятно: если мы не будем с ним работать, он найдет трибуна, который вынесет его законы на обсуждение народной ассамблеи, а это будет означать бесконечный конфликт. Или, что еще хуже, он скооперируется с Цезарем, когда тот вернется из Испании.
- А чего ты боишься? Конфликты тоже иногда полезны. Все лучшее получается в результате борьбы.
- Поверь мне, в борьбе народа с Сенатом нет ничего хорошего. Это будет так же, как на суде над Клавдием, только еще хуже.
- А, - фанатичные глаза Катона расширились, - ты путаешь две разные вещи. Клавдия оправдали не из-за толпы, а потому, что присяжные были подкуплены. Для борьбы с подкупом присяжных есть простое средство, и я его намерен применить.
- Что ты имеешь в виду?
- Я собираюсь предложить на рассмотрение Сената новый закон. Согласно ему все присяжные, не являющиеся сенаторами, будут лишены иммунитета от преследования за подкуп.
Цицерон схватился за голову.
- Ты не можешь этого сделать!
- Почему нет?
- Потому что это будет выглядеть как атака Сената на народ.
- Ничего подобного. Это атака Сената на нечестность и коррупцию.
- Может быть, ты и прав, но в политике подчас важнее то, как выглядит та или иная инициатива, а не то, что она значит.
- Тогда надо менять политику.
- Умоляю тебя, не делай этого хотя бы сейчас - хватит нам всего остального.
- Никогда не рано исправлять плохое.
- Послушай меня, Катон. Твоя твердость ни с чем не сравнима, однако она уничтожает твою способность разумно мыслить, и, если ты будешь продолжать в таком же духе, твои благородные намерения уничтожат твою страну.
- Пусть лучше она будет уничтожена, чем превратится в коррумпированную монархию.
- Но Помпей не хочет быть монархом. Он распустил свою армию. Все, чего он хочет, - это совместная работа с Сенатом, а все, что он получает, - это постоянные отказы. И он сделал больше для установления владычества Рима в мире, чем любой другой человек, живущий на земле, а отнюдь не коррумпировал этот город.
- Нет, - сказал Катон, покачав головой, - ты ошибаешься. Помпей порабощал страны, с которыми мы никогда не ссорились, он шел в земли, которые нам не нужны, и он принес домой богатство, которое нам не принадлежит. Он уничтожит нас. И мой долг - помешать ему в этом.
Даже Цицерон с его изворотливым умом не смог ничего возразить на эту тираду. Позже, в тот же день, он отправился к Помпею, чтобы рассказать о провале своей миссии, и нашел его сидящим в полутьме и наслаждающимся макетом своего театра. Встреча было слишком короткой, чтобы в ней было что записывать. Помпей выслушал новости, крякнул и, когда мы уходили, крикнул в спину Цицерону:
- Я хочу, чтобы Гибриду немедленно отозвали из Македонии.
Это грозило Цицерону серьезными проблемами, потому что на него сильно давили ростовщики. Он не только не выплатил полностью свой долг за дом на Палатинском холме, но и приобрел еще недвижимость; и если Гибрида прекратит посылать ему его часть доходов от Македонии - что он стал наконец делать, - то Цицерон окажется в затруднительной ситуации. Выходом из ситуации могло быть продление срока губернаторства Квинта в Азии еще на один год. Цицерон смог получить в казначействе все деньги, предназначенные для покрытия расходов своего брата (тот выдал ему генеральную доверенность), и отдать их ростовщикам, чтобы заставить их угомониться.