- И не смотри на меня с такой укоризной, Тирон, - предупредил он меня, когда мы вышли из храма Сатурна с чеком казначейства на полмиллиона сестерций, спрятанным в моей сумке для документов. - Если бы не я, он никогда не стал бы губернатором. И, кроме того, я верну ему эти деньги.
Тем не менее я очень жалел Квинта, который никак не мог привыкнуть к далекой, громадной, чужой ему провинции и очень тосковал по дому.
В течение последующих нескольких месяцев все происходило именно так, как и предсказывал Цицерон. Союз Красса, Лукулла, Катона и Целера заблокировал в Сенате законы Помпея, и последний обратился к знакомому трибуну по имени Фульвий, который предложил новый закон о земле народной ассамблее. Целер с такой яростью набросился на это предложение, что Фульвий посадил его в тюрьму. Тогда консул разобрал заднюю стену камеры и оттуда продолжал критиковать этот закон. Подобное сопротивление настолько понравилась горожанам и дискредитировало Фульвия, что Помпей отказался от этого закона. Потом Катон полностью поссорил Сенат и всадников, лишив их судебной неприкосновенности и отказавшись обнулить долги, которые появились у многих из-за спекуляций на Востоке. С моральной точки зрения он был в обоих случаях абсолютно прав, но с точки зрения политика это были очень серьезные ошибки.
Все это время Цицерон почти не выступал, сосредоточившись на своей юридической практике. Ему было очень одиноко без Квинта и Аттика, и я часто слышал, как хозяин вздыхал и разговаривал сам с собой, когда думал, что вокруг никого нет. Он плохо спал, просыпаясь в середине ночи, и долго лежал, размышляя, неспособный вновь заснуть до самого рассвета. Сенатор признался мне, что в эти моменты к нему впервые стали приходить мысли о смерти, как они часто приходят в голову мужчинам его возраста (в то время Цицерону было сорок шесть лет).
"Я абсолютно заброшен, - писал он Аттику. - И единственные моменты, когда я могу расслабиться, это когда нахожусь с женой, дочерью и моим обожаемым Марком. Мои суетные мирские знакомства могут производить сильное впечатление на публику, но дома я остаюсь абсолютно один. Мой дом заполнен посетителями с утра до вечера, я иду на Форум в сопровождении толпы мнимых друзей, но во всех этих толпах я не могу найти и одного человека, с которым могу обменяться необдуманной шуткой или на плече у которого могу вдоволь поплакать".
Хотя он был слишком горд, чтобы признаться в этом, но вопрос Клавдия тоже его сильно волновал. В начале новой сессии трибун по имени Герений предложил законопроект, предлагающий населению Рима встретиться на Марсовом поле и проголосовать по поводу того, надо ли разрешить Клавдию стать плебеем. Это не насторожило Цицерона: он знал, что на эту инициативу другие трибуны наложат вето. А вот что его насторожило, так это то, что Целер выступил в поддержку этого закона, и после завершения заседания хозяин перехватил консула.
- Я думал, ты против того, чтобы Клавдий превращался в плебея.
- Ты прав, но Клодия пилит меня день и ночь. Этот закон в любом случае не пройдет, и я надеялся, что мое выступление даст мне хоть несколько недель покоя. Не беспокойся, - добавил он, - если дело дойдет до серьезной драки, я выскажу все, что думаю по этому поводу.
Этот ответ не полностью удовлетворил Цицерона, и он стал обдумывать, как привязать к себе Целера понадежнее.
В это же время в Дальней Галлии назревал серьезный кризис: большое количество германцев - называли цифру в сто двадцать тысяч человек - перешли Рейн и расположились на землях гельветов, воинственного племени, которое, в свою очередь, двинулось на запад, в глубину Галлии, в поисках новых территорий. Эта ситуация сильно обеспокоила Сенат, и было решено, что консулы должны тянуть жребий на управление провинцией Дальняя Галлия на тот случай, если потребуется военное вмешательство. Это была роскошная должность, принимая во внимание возможность прославиться и заработать. Так как оба консула боролись за эту должность - клоун Помпея Афраний был в то время коллегой Целера по должности, - Цицерону выпала честь провести жеребьевку, и хотя я не могу твердо сказать, что он подтасовал результат - как он это сделал уже один раз для Целера, - но выигравшим снова оказался Целер. Он очень быстро возвратил этот долг. Через несколько недель, когда Клавдий вернулся из Сицилии после окончания своего квесторства и выступил в Сенате с требованием предоставить ему право стать плебеем, Целер возглавил оппозицию.
- Ты был рожден патрицием, - заявил он, - и если ты откажешься от своих привилегий, положенных тебе по праву рождения, то разрушишь самую сущность понятия семьи, крови, наследования и всего того, что является основой нашей Республики.
Я стоял у дверей, когда Целер сделал это заявление, и на лице Клавдия я увидел удивление и ужас.
- Может быть, я и родился патрицием, - запротестовал он, - но я не хочу им умереть.
- И все-таки ты неизбежно умрешь патрицием, - ответил Целер. - Правда, если ты будешь продолжать в том же духе, то это произойдет скорее, чем ты предполагаешь.
Услышав эту угрозу, сенаторы в изумлении зашевелились, и хотя Клавдий пытался еще что-то возразить, он, видимо, понял, что его шансы стать плебеем - и таким образом трибуном - в тот момент были близки к нулю.
Цицерон был очень доволен. Он совсем перестал бояться Клавдия, который по глупости не упускал ни одной возможности, чтобы не уколоть хозяина. Мне хорошо запомнился один случай, который произошел вскоре после этого заседания. Цицерон и Клавдий оказались рядом по дороге на Форум, где они должны были назвать кандидатам сроки выборов. И хотя вокруг было очень много народа, Клавдий стал громко хвастаться, что теперь он стал покровителем Сицилии вместо Цицерона. Поэтому теперь он будет предоставлять сицилийцам места на играх.
- Думаю, что ты никогда этого не делал, - издевался он.
- Нет, не делал, - согласился Цицерон.
- Хочу сказать, что места очень трудно найти. Даже моя сестра, жена консула, смогла выделить мне место размером с одну ее ногу.
- В случае с твоей сестрой я бы не расстраивался. Ведь она очень легко поднимает вверх другую, - ответил ему Цицерон.
До этого я никогда не слышал, чтобы хозяин произносил двусмысленные шутки, и позже он сожалел, что повел себя так "не по-консульски". Однако в тот момент эта шутка казалась удачной, судя по хохоту всех присутствовавших и реакции Клавдия, лицо которого стало своим цветом похоже на его пурпурную тогу. Эта шутка разлетелась по всему Риму, хотя, к счастью, никто не решился рассказать ее Целеру.
А потом все изменилось в один момент, и, как всегда, виноват в этом оказался Цезарь - которого, хотя он и находился вдали от Рима уже целый год, Цицерон никогда не забывал.
Однажды, в конце мая, Цицерон сидел рядом с Помпеем на первой скамье Сената. По какой-то причине он припозднился, потому что в противном случае, я уверен, сразу понял бы, откуда дует ветер. А так он услышал новость одновременно со всеми. После того, как были истолкованы знамения, Целер встал и объявил, что получено послание от Цезаря из Дальней Испании, которое он и предлагает зачитать.
"Сенату и народу Рима от Гая Юлия Цезаря, императора… - При слове "император" по Сенату прокатился удивленный шум, и я увидел, как Цицерон выпрямился и что-то сказал Помпею. - …от Гая Юлия Цезаря, императора, - повторил Целер, делая акцент на слове "император", - привет. С армией все в порядке. Я перешел с легионом и тремя когортами через гору, называемую Герминий, и побудил к миру население по обоим берегам реки Дурий. Из Кадиса я направил флотилию на север и завоевал Бригантию. Я покорил племена галлециев и лузитанцев, и армия провозгласила меня императором на поле битвы. Я заключил договора, которые принесут дополнительный ежегодный доход в казначейство в размере двадцати миллионов сестерций. Власть Рима теперь распростерлась до самых дальних берегов Атлантического моря. Да здравствует наша Республика!"
Цезарь всегда писал очень кратко, и сенаторам понадобилось несколько минут, чтобы понять все величие того, что они только что услышали. Цезарь был послан править Дальней Испанией, более-менее мирной провинцией, но каким-то образом он умудрился завоевать соседнюю страну! Красс, его казначей, немедленно вскочил и предложил отметить достижение Цезаря тремя днями национального благодарения. На этот раз даже Катон был слишком поражен, чтобы возразить, поэтому предложение было принято единогласно. После этого сенаторы вышли на яркое солнце. Большинство с восторгом обсуждало этот блестящий подвиг. Но не Цицерон: среди всего этого радостного шума он шел медленно, как на похоронах, с глазами, опущенными в землю.
- После всех его скандалов и банкротств я думал, что с ним покончено, - прошептал он мне, когда подошел к двери, - по крайней мере, на несколько ближайших лет.
Сенатор знаком велел мне идти за ним, и мы расположились в тенистом уголке сенакулума, где к нам вскоре присоединились Гортензий, Лукулл и Катон - все трое тоже выглядели печальными.
- Чего же еще ждать от Цезаря? - мрачно спросил Гортензий. - Теперь он будет избираться в консулы?
- Думаю, что это обязательно. Вы согласны? - ответил Цицерон. - Цезарь легко может оплатить кампанию - если он отдает двадцать миллионов казначейству, то можете себе представить, сколько он оставляет себе.
В это время с задумчивым видом мимо нас проходил Помпей. Все замолчали и ждали, пока он не отойдет на значительное расстояние.
- А вот идет Фараон. Думаю, что сейчас он усиленно обдумывает произошедшее, - тихо проговорил Цицерон. - И я даже знаю, к какому выводу пришел бы на его месте.
- И к какому же? - спросил Катон.
- Я бы договорился с Цезарем.
Остальные покачали головами в знак несогласия.
- Этого никогда не случится, - сказал Гортензий. - Помпей не выносит, когда кто-то другой получает хоть чуточку славы.
- А вот на этот раз он с этим смирится, - заметил Цицерон. - Вы, граждане, отказались помочь ему провести нужные законы, а Цезарь пообещает ему все, что угодно, и всю землю в придачу, за поддержку на выборах.
- Но, по крайней мере, не этим летом, - твердо произнес Лукулл. - Между Римом и Атлантикой лежит слишком много гор и водных преград. Цезарь не успеет прибыть до момента, когда надо будет заявить о своих намерениях.
- И не забывайте еще об одной вещи, - добавил Катон. - Цезарь потребует триумфа и будет вынужден оставаться за пределами города, пока этого не произойдет.
- А мы сможем держать его там долгие годы, - заметил Лукулл, - так же, как он заставил меня ждать целых пять лет. Месть за эту обиду будет слаще любого, даже самого изысканного, блюда.
Однако Цицерона все это не убедило.
- Может быть, вы и правы, но я знаю из предыдущего опыта, что никогда не следует недооценивать нашего друга Гая.
Это было мудрое замечание, потому что через неделю из Испании прибыл новый гонец. И опять Целер громко зачитал письмо перед сенаторами: в связи с тем, что вновь завоеванные территории полностью подчинились власти Рима, Цезарь объявлял о своем возвращении.
- Губернаторы должны находиться на своих местах, пока это собрание не разрешит им их покинуть. Предлагаю велеть Цезарю остаться на своем месте, - высказался Катон.
- Поздно уже, - крикнул кто-то, стоящий у двери рядом со мной. - Я только что видел его на Марсовом поле.
- Это невозможно, - настаивал возбужденный Катон. - Последний раз, когда мы о нем слышали, он хвастал, что находится на берегу Атлантики.
Целер все-таки послал раба на Марсово поле, чтобы проверить этот слух. Час спустя тот возвратился и объявил, что все оказалось правдой: Цезарь обогнал собственного гонца и сейчас остановился в доме своего друга за городской чертой.
Узнав об этом, Рим заболел лихорадкой восхваления героя. На следующий день Цезарь прислал эмиссара с просьбой предоставить ему триумф в сентябре, а до этого времени позволить участвовать в выборах in absentia. Многие в Сенате были готовы согласиться с его требованиями, потому что понимали, что нового Цезаря, с его новыми ресурсами, было практически невозможно остановить. Если бы выборы произошли в тот момент, его приверженцы выиграли бы их. Однако каждый раз, когда вносилось предложение о триумфе, вставал Катон и забалтывал его. Он говорил об освобождении Рима от владычества царей. Он беспокоился о древних законах. Он всех доставал необходимостью установить контроль Сената над легионами. Он не уставал повторять об опасности, которая таилась в возможности принимать участие в выборах кандидату, обладающему военным империем, - сегодня Цезарь просит о консульстве, завтра он его потребует.
Сам Цицерон не принимал участия в этих дискуссиях, но демонстрировал свою поддержку Катону, появляясь в Сенате каждый раз, когда тот выступал, и усаживаясь на скамью, ближайшую к нему. Время стремительно уходило, и казалось, что Цезарь не успеет вовремя заявить о своем желании избираться. Естественно, что все ожидали, что он предпочтет триумф выборам: именно так поступил Помпей; именно так поступал каждый победоносный полководец в истории Рима; ничто в мире не могло сравниться со славой триумфатора. Но Цезарь был не тем человеком, который мог перепутать демонстрацию власти с ее сущностью. Поздно днем, на четвертый день разглагольствований Катона, когда зал заседаний был почти пуст и на пустых скамьях лежали зеленые тени, в Сенат вошел Цезарь. Те двадцать, или около того, сенаторов, которые находились в зале, не поверили своим глазам. Он снял военную форму и надел тогу.
Цезарь поклонился председательствующему и занял свое место на первой скамье, напротив Цицерона. Он вежливо кивнул моему хозяину и стал слушать Катона. Но великий дидактик мгновенно растерял все свои слова. Потеряв мотивацию, он резко прервал свое выступление и сел.
А в следующем месяце Цезарь был единогласно избран консулом всеми центуриями - первый из кандидатов после Цицерона, которому покорился такой результат.
XVI
Теперь весь Рим ждал, что же будет делать Цезарь.
- Мы можем ожидать только, - заметил Цицерон, - что это будет абсолютно неожиданным.
Так и произошло. Потребовалось пять месяцев, прежде чем Цезарь сделал свой следующий мастерский ход.
В один из декабрьских дней в конце года, незадолго до того, как Цезарь должен был принести клятву, к Цицерону наведался видный испанец Луций Корнелий Бальб.
Этому выдающемуся типу было в то время сорок лет. Он родился в Кадисе, был финикийцем по происхождению, занимался торговлей и был очень богат. Кожа его была темной, волосы и борода цвета воронового крыла, а зубы и белки глаз напоминали цветом полированную слоновую кость. Он очень быстро говорил, много смеялся, откидывая свою маленькую голову как бы в восторге от услышанной шутки, и большинство самых скучных людей в Риме чувствовали себя в его присутствии неутомимыми шутниками. У Бальба был дар пристраиваться к властным фигурам - сначала к Помпею, под командованием которого он служил в Испании и который организовал ему римское гражданство; а затем к Цезарю, который подхватил его в Кадисе во время своего губернаторства и назначил главным инженером армии, когда завоевывал Лузитанию, а затем привез в Рим в качестве своего посыльного. Бальб знал всех, даже если эти "все" не знали его, и в то декабрьское утро он вошел к Цицерону с широко раскрытыми руками, как к своему ближайшему другу.
- Мой дорогой Цицерон, - сказал посетитель с сильным акцентом, - как ты поживаешь? Выглядишь ты просто прекрасно, как и всегда, когда мы встречаемся!
- Как видишь, я мало изменился, - Цицерон жестом предложил ему сесть. - А как поживает Цезарь?
- Великолепно, - ответил Бальб, - совершенно великолепно. Он просил меня передать тебе самые теплые приветы и заверить в том, что он твой самый большой и верный друг в мире.
- Тирон, пора пересчитывать ложки, - обратился ко мне Цицерон, и Бальб захлопал в ладоши, засучил ногами и, образно говоря, зашелся от смеха.
- Очень смешно - "считать ложки"! Я передам это Цезарю, и ему это очень понравится! Ложки! - Он вытер глаза и восстановил дыхание. - О боги! Но если серьезно, Цицерон, то если Цезарь предлагает свою дружбу, то он делает это не просто так. Он считает, что в этом мире дела гораздо важнее слов.
Перед Цицероном лежала гора документов, требующих его внимания, поэтому он сказал усталым голосом:
- Бальб, ты, по-видимому, пришел с поручением. Говори и не тяни время, хорошо?
- Ну конечно. Ты очень занят, я же вижу. Прости меня, - он прижал руку к сердцу. - Цезарь просил меня передать тебе, что они с Помпеем договорились. Они договорились раз и навсегда решить этот вопрос с земельной реформой.
- И на каких же условиях? - спросил хозяин у Бальба, при этом он взглянул на меня: все происходило именно так, как он и предсказывал.
- Публичные земли в Кампанье будут разделены между разоруженными легионерами Помпея и теми из римских бедняков, которые захотят стать фермерами. Проведением реформы будет руководить комиссия из двадцати человек. Цезарь очень надеется на твою поддержку.
- Но ведь это почти точная копия закона, который он пытался протащить в начале моего консульства и против которого я тогда выступил, - недоверчиво рассмеялся Цицерон.
- Да, но с одной большой разницей, - сказал Бальб с гримасой. - Только пусть это останется между нами, хорошо? - Его брови танцевали от восторга. Розовым языком он провел по краю своих белых зубов. - Официальная комиссия будет состоять из двадцати человек. Но планируется еще одна, внутренняя, которая будет состоять из пяти. И именно за нею остается принятие всех решений. Цезарь будет польщен - и это не просто слова, - польщен, если ты согласишься войти в ее состав.
- Правда? А кто же остальные четверо? - Это стало для Отца Отечества полной неожиданностью.
- Кроме тебя - Цезарь, Помпей, еще кто-то, чье имя назовут позже, - Бальб сделал эффектную паузу, как фокусник, перед тем как достать из пустой шляпы экзотическую птичку, - и Красс.
До этого момента Цицерон смотрел на испанца с некоторым презрением, как смотрят на шута: одна из тех рыбешек, которые кормятся вокруг крупных политических акул. Теперь же хозяин посмотрел на него с интересом.
- Красс, - повторил он. - Но он смертельно ненавидит Помпея. Как же он сможет сидеть рядом с ним в этой комиссии пяти?
- Красс - близкий друг Цезаря. И Помпей - тоже близкий друг Цезаря. Поэтому, в интересах государства, Цезарь выступил в качестве свахи.
- Думаю, что он сделал это в своих собственных интересах. Но это не сработает!
- Именно это и сработает. Три человека встретились и договорились между собой. И ничто в Риме не устоит против такого союза.
- Но если все уже решено, то при чем здесь я?
- Как Отец Отечества, ты пользуешься непререкаемым авторитетом.
- То есть меня приглашают в последний момент, чтобы придать всему этому респектабельный вид?
- Нет, конечно, нет. Ты будешь полноправным партнером, абсолютно полноправным. Цезарь просил меня передать тебе, что ни одно решение, касающееся управления империей, не будет принято без твоего согласия.