А вот мысль о Ясеневой - грела. Эта женщина замечательно к нему относилась, доверчиво и покровительственно одновременно. Во всяком случае, свои первые стихи она читала именно ему в году - дай бог памяти! - 1994, на Ялтинской ярмарке, как давно тому назад. Больше на книжные форумы она не приезжала. И позже он забыл о ней. А тогда, вернувшись из Ялты, рассказывал своим девчонкам в издательстве (они все ее, конечно, знали), какая Ясенева молодец, что к множеству ее талантов (она прекрасно танцевала, что обнаружилось на банкетах; была интересной собеседницей и одаренным, коммуникабельным руководителем) добавился еще один. Гордился, что был ее первым слушателем. Помнится, через полгода в одном из Харьковских издательств вышла ее детская книжка с теми стихами, которые он слушал в Ялте, и он купил ту книжку и принес на работу, а потом позвонил и поздравил автора с удачным началом.
Номер телефона Ясеневой остался прежним, и теперь она должна была встречать неожиданного гостя.
5
Безобидную болтовню одного человека можно перетерпеть. И этот туда же! - незлобиво обнаружил Александр, прислушавшись. Сосед по купе рассказывал о дочери: она у него умница - шьет, вяжет, умеет готовить, аккуратистка. Какая скука!
Отметив, что жизнь не так уж невообразимо разнообразна и опечалившись этим, Александр стал укладываться на ночь. Перед сном он любил подумать о чем-нибудь, помечтать, предаться воспоминаниям. Чаще всего мысли спонтанно всплывали в голове - разбросанные, разрозненные, не вытекающие одна из другой. Однако скрытая связь, не улавливаемая грубым сознанием, наверное, существовала, иначе, почему за одной из них следовала та, которая высветлилась в понимании, а не какая-либо иная из тысячи возможных?
Сейчас яростно и отчетливо вспоминалось то, что раньше было напрочь забыто. Из дальних, неощутимых уголков всплывали подробности незначительные, несущественные, ненужные ни для познания мира, ни для преломления его через себя. Зачем они там жили, занимали место, тлели?
В воображении возникло лицо мамы. Он увидел себя маленьким, с искаженным гримасой плача лицом, по щекам текли слезы. Мама прижимала к себе его голову, гладила непослушные вихри и что-то говорила. Конечно, он помнил многие детские обиды, но почему ревел именно тогда, когда мама впервые надела этот красивый расшитый шелком халат, вспомнить не мог. Новый халат - вот что осталось в памяти, и то, как жалко было марать его грязными мокрыми руками. И слова мамины забыл, впрочем, без сомнения, это были дежурные слова ласки для маленьких детей. Не помнил ни точного своего возраста, ни поры года… Все, все испарилось, ушло в небытие, а вот слезы свои, халат и порыв родительской нежности - помнил. От остроты воспоминаний защемило под сердцем, к горлу подкатил шершавый ком, который он постарался быстрее проглотить и переключиться на другую волну настроения.
Но не тут-то было, сентиментальное прошлое не покидало его. Зачем-то взяло в плен и терзало подробностями, словно испытывало на преданность. Прошли чередой девушки, в которых он влюблялся. Странно, они оставили след совсем не тем, что ему в них нравилось, а неуловимыми чертами, жестами, ужимками. Удивление этим открытием переплавилось с фантазией, разгулялось, заплясало, завертелось, и из калейдоскопа отрывочных видений возник образ, в котором его волновало все: облик, голос, манера движений.
Уже засыпая, увидел Ясеневу, которая, словно фея из сказки, повела рукой и отодвинула в сторону всех-всех, кто был в его жизни до нее. Затем наклонилась, приблизила к нему лицо, и он услышал ее голос. А что она сказала, не запомнил, тут же забыл. Только осталось ощущение, что слова эти - вещие, и хорошо бы их вспомнить. Потом, утром, - отмахнулся он и окончательно провалился в сон.
***
Он шел по длинному коридору, посматривая по сторонам и читая таблички на дверях, но разобрать написанное не удавалось, хоть он и старался. Видел отдельные буквы, даже складывал их в знакомые, понятные слова, а связать в единый смысл не мог. На миг растерялся: как же найти нужную дверь? Предмет поиска был неизвестен, он не ведал, что должно было быть написано на искомой двери. Это приводило в замешательство и придавало настойчивости. Он продвигался все быстрее и быстрее, и тут перед ним, прыгнув навстречу, возник торец коридора, в котором тоже имелась дверь. Александр небрежно толкнул ее плечом, и она отворилась. Только войдя в открывшуюся взору просторную комнату, почувствовал, как сильно намаялся в пути, как притомился, как рад, что тут можно отдохнуть.
Мебели в комнате не было, кроме стола посередине и нескольких стульев вокруг него. Еще один из стульев стоял справа в дальнем углу. За столом сидели родители Ларисы и немыми жестами приглашали его присоединяться. Стул в углу не пустовал, там сидел мужчина, красивый, молодой, в котором Александр легко узнал Сергея, мужа Ларисы. "А где же сама хозяйка? - подумал Александр. - Пригласить пригласила, а встречать не выходит". В это время Сергей принялся что-то говорить, но его голос до пришедшего не долетал, он понимал его так, без слов.
Комната не имела окон, это показалось Александру странным, как и то, что в ней не было ни лампы, ни свечи, хотя вокруг разливался свет, море света - тугого, прозрачного, переливающегося. Стены, ограничивающие замкнутое пространство комнаты, наверное, имелись, но их скрывало клубящееся молочное марево, как и потолок. Пол тоже не просматривался за, казалось, живым туманом, что дышал, перемещаясь во все стороны. Но это все не имело значения.
Важным было то, что на столе красовались пироги, обыкновенные домашние пироги, испеченные в духовке, - с желтоватыми боками и запеченными верхами, мягкие на вид, горячие, потому что от них поднимался пар. Голод заявил о себе непреодолимо, как будто Александра накрыла мощная волна, не позволяющая дышать, увлекающая за собой в бездну. Избавиться от него можно было, лишь съев пироги. И он за них принялся.
Но вкус ощутить не успел - проснулся. Еще сжимал кулаки и бесполезно подносил их ко рту, когда понял, что это был сон.
***
Есть действительно хотелось. Голод - не тетка, - вспомнил банальное, объясняя сон. Ларисина мама - да, было такое - пекла отличные пироги. Несмотря на то что они прожили по соседству немногим менее двух лет, он успеть познакомиться с ее кулинарным талантом - она любила угощать его, так как самой есть печеное не позволяла больная печень. А не печь она не могла.
Соседа в купе не было, и, оглядевшись, Александр понял, что тот уже сошел с поезда. Замечательно! Сердце затолкалось в груди безотчетной радостью, и, затопив его теплом, протаяло в сознании приятным и - почему? - спасительным: Ясенева.
6
Она стояла на перроне - притягательная и… другая. Не то, чтобы ее узнать было нельзя, но и чтобы узнать, требовалось знать, что она появится. Трудно было определить, что в ней изменилось. Чуть уменьшился рост. Или то увеличились поперечные размеры? - хотя нет, она была стройна, как и раньше. Светлое лицо почти побледнело, высокая прическа заменена старательно взбитой стрижкой. На ногах - туфли на низком подборе, покрой одежды - чуть свободнее, чем всегда. Роскошная грудь теперь оттягивала вниз ее плечи, отчего они казались уже, а талия - полнее. На всем облике лежала печать возраста. Только спокойный и уверенный взгляд зеленых глаз оставался прежним и выдавал в ней человека умного, натуру - сильную.
И как всегда, когда она появлялась рядом, Александру стало уютно и спокойно. Все тревоги отошли во вчера, исчезли, и в душу возвратилось ощущение защищенности, мир показался неподдельно надежным.
Он вышел в тусклое днепропетровское утро, сухое от морозца. Перрон пустовал. Проходящий поезд, которым он приехал, никто не встречал. Редкие пассажиры, поджидающие пригородную электричку, жидкими группками жались у киосков. Вдоль поезда медленно прохаживались два безразличных человека в милицейских формах, рассеянно посматривая по сторонам. Ничего необычного в их облике не было: они перебрасывались редкими фразами, благодушно щурились от налетающего из-за вагонов ветерка, небрежно качая в руках черные резиновые дубинки; слышалось позвякивание наручников, угадывающихся на поясе сзади, бока курток пузырились кобурами пистолетов.
Наблюдая их, Александр обнаружил в себе проснувшееся знание чего-то тревожного, тяжелого, тайного, из которого понял одно: безразличие милиционеров, их ленца, подчеркнутая рутинная небрежность - неправда, ложь, маска. Меж тем, те двое насторожились, сбавили и без того неспешный шаг, казалось, даже уши у них зашевелились от сосредоточенного внимания. Они на миг замерли, словно голодные хищники на охоте. И исчезло их благодушие, глаза заблестели холодно и остро.
Александр оглянулся: у соседнего вагона стояла женщина и принимала из рук проводников пачки книг, связанные в стопки, по четыре пачки в каждой. У ее ног уже стояло три, и теперь она держала в руках четвертую связку. Видимо, последнюю, потому что она благодарно кивала своим помощникам и улыбалась.
- Кто ехал с грузом? - нависли над нею "стражи закона" с плотоядными ухмылками на одинаковых рожах, в которые превратились их лица.
- А? Я… - женщина растерялась.
- Мужчина ехал, - нашелся проводник. - Седьмое место занимал.
- А где он?
- Ушел, наверное, - проводник обратился к женщине, давая понять, что намерен подыграть ей в этой мизансцене: - Это же он вам привез?
- Да, - женщина, наконец, пришла в себя. - Это один из наших родителей. - Милиционеры непонимающе переглянулись, подступили к ней ближе. - Я учительница, классный руководитель, - пояснила им женщина, которой из Киева передали книги. - А это учебники для моего класса, "География Украины" Масляка. Понимаете, к началу учебного года тираж еще не был готов, издательство запаздывало. И теперь вот… с оказией…
- Где билет пассажира? Предъявите документы на груз!
- На груз? - ошарашено переспросила учительница, но ее уже взяли под руки с двух сторон.
Один из милиционеров окликнул проезжавшего водителя электрокара:
- Погрузи это и отвези в наш отдел.
Женщину насильно сдвинули с места:
- Пройдемте, гражданочка. Мы имеем право задержать вас на тридцать суток до выяснения обстоятельств дела.
Увидевшему эту сцену Александру стало нехорошо. Его сковал мучительный внутренний дискомфорт, как будто происшедшее на его глазах касалось его лично, как будто это над ним надругались, как будто спасения нет от тотального врага, как будто сейчас придут в движение все сатанинские силы, все не реализовавшееся зло, завопит и пойдет куражиться вся притаившаяся мразь. Острая незащищенность тысячью ножей вонзилась в душу.
- Если у нее есть при себе деньги, отберут их, а если нет - отберут книги, - вместо "здравствуйте" сказала подошедшая Ясенева и, тронув Александра за рукав, вывела его из оцепенения.
- Зачем? Что они будут с ними делать?
- Отдадут перекупщикам. У них этот бизнес поставлен основательно. На любой товар есть проверенные и надежные покупатели. Из своих бывших или из родственников.
- Рэкет?
- Конечно! А что можно сделать? Документов на право провоза груза, видимо, действительно нет.
- Разве можно все предусмотреть? Да и какой это груз? Просто купленные людьми вещи для своего пользования.
- Предусмотреть все нельзя, вот на этом подонки и греют руки. В условиях демократии обвинить человека легко, а защитить почти невозможно, тем более что это никому не нужно.
- Да. А книги, скорее всего, из Киева передали с проводником.
- Наверное, - Ясенева слегка поежилась, - хотя они это делают, скорее, из добрых побуждений, чем из выгоды. Для проводников это копеечный бизнес, где-нибудь рубль за пачку. А эти, - она кивнула в сторону удаляющейся троицы, двух бандитов от власти и трепыхающейся между ними жертвы, - возьмут, как минимум по пятнадцать за книгу. Если это Масляк, то на рынке он стоит четвертной, а то и больше. Выгодно.
- Там было не менее сорока экземпляров, - прикинул Александр.
- Считайте, ребята долларов сто под ногами нашли. - Затем, словно очнувшись, произнесла: - С приездом вас!
- Здравствуйте, - заставил себя отвлечься от грустного Александр.
Ехали они в переполненном трамвае, поэтому разговаривали мало, чувствуя, однако, что думают об одном и том же: о потерпевшей, которой сейчас несладко.
- Это была линейная милиция. Чем занимаются, сволочи!
- Сейчас все, кому дана власть, - сволочи. Этим и городская милиция грешит, - уточнила сдержаннее Ясенева.
Писателей вообще, а поэтов в особенности Александр недолюбливал за их назойливость и непомерные требования внимать им. Зачастую это были люди сумбурные, экспрессивные, непредсказуемые и эгоистичные. Он знал одного короля тиражей, цинично заявившего с экрана телевизора в модном ток-шоу: "Я пришел в мир, чтобы брать, а не отдавать".
Ясенева же принадлежала к немногочисленной когорте литераторов-технарей. Она получила математическое образование, была кандидатом технических наук, и уже одно это говорило о рациональном и гармоничном строе ее интеллекта. Чувства меры в ней было так же много, как в природе, щедро рассыпающей разнообразные звуки, но лишь прекрасные из них предлагая фиксировать для воспроизведения. Как нейтрино не существует в состоянии покоя, так и она не существовала вне работы. Айрис Мердок писала, что есть грани, ниже и выше которых человек не может не быть истинным, а внутри их он только играет роли: отца, сына, друга, мужа. Так и она: постоянно работала внутри разделяющих граней. Ниже их находилась, когда выживала, занималась бытом и суетой, а выше - когда улавливала эманации высших сил, насыщалась ими. Но это тоже было работой, накоплением сил, потенциала: физического, как в первом случае, или духовного, - как во втором.
Поэтому он знал, что тщеславие, как вид суеты, не определяющей жизнь, в Ясеневой отсутствует, и она не станет целый день читать стихи, если он о том не попросит.
Когда же попросил, извинившись, что не следил за ее творчеством и знает лишь кое-что, доступное из Интернета, она сказала:
- Я подарю вам книгу, почитаете сами.
- О, нет! Так, как читаете вы, я не смогу. Пожалуйста!
- Нет. Чтобы читать хорошо, необходимо особое настроение. Знаете что, - она заговорщицки улыбнулась. - Пока вы будете посещать своих авторов, я вам перепишу кое-что на диктофонную кассету. У вас есть диктофон?
- Да, здорово придумано! Только, если позволите, я сначала позвоню своим авторам. Так торопился, что из Киева не успел. Для меня же это было не главным, - еще раз объяснил он цель своей поездки после двухчасового рассказа о себе.
Они сидели в гостиной ее квартиры, выходящей окнами на Преображенский сквер. В зеленое время года собор, давший название скверу, прятался за листвой. Теперь же, в конце ноября, деревья обнажили скелеты веток и сквозь них желтели золоченые купола. Мир стоял сер и непригляден. Даже дождь украшает природу своим тоскливым цветом. Сухой же и безморозный ноябрь - пыльный, тусклый, сумрачный - был как обморок года, как изнанка бытия. Смотреть на него не хотелось.
А здесь из окон третьего этажа виднелись не только купола - желтые! - но и небо - голубое! - застывший мир, прочерчиваемый иногда косяками птичьего грая. Ясенева роскошно его угощала - домашнюю пиццу они запивали белым сухим "Мартини" и говорили о материях, милых сердцу.
Он потянулся к столику с телефоном и набрал номер Крутько Евдокии Филипповны. Ему сразу же ответили.
- Евдокии Филипповны нет дома. Кто ее спрашивает?
- Это звонят из Киева, издательство "Знаки Зодиака". Мне необходимо повидаться с нею для заключения издательского договора на учебник, - терпеливо побеждал Александр недоверие в тоне собеседника.
- Она болеет.
- Что такое? Это не опасно? - забеспокоился он не на шутку.
- Вообще-то опасно. У нее инсульт.
- Господи! - вырвалось у него непроизвольно.
- Кризис уже позади, но она еще в больнице, - поспешили успокоить Александра.
- И что? - не знал, как спросить, сможет ли Евдокия Филипповна работать. Наконец нашелся: - Каков прогноз?
- Обещают, что она сможет трудиться. Спасла трепанация черепа, операция, - объясняли ему терпеливо и доходчиво.
- Ну и славно! Передавайте ей привет от Александра Михайловича.
Следующий номер, который набрал Александр, тоже ответил сразу, но нужного ему человека, как и в предыдущем случае, не оказалось на месте, правда, по другой причине - Коваленко Афанасий Ильич уехал на месяц к дочери в Москву, там родилась внучка.
- Не знаю, что и делал бы без вас, Дарья Петровна. Свалился к вам на целый день. Вы уж меня простите и спасибо за терпение, - от неловкости Александр начал заикаться, с ним это случалось иногда.
- Что, никого нет?
- Никого, как назло.
- Тогда я и кассету портить не буду.
- Как это "не буду"? - воскликнул Александр. - Читать не хотите, а теперь и записать отказываетесь.
- Мы и так можем послушать.
- Естественно, и так послушаем, пока кассета будет переписываться, - Александр достал свой диктофон.
- Как знаете. Тут на полтора часа, - предупредила Ясенева, повысив голос. - Все писать?
- А то!
Дарья Петровна подсоединила к сети выпрямитель, подключила к нему диктофон гостя, поставив его на запись. Затем вынула из подзарядного устройства пальчиковые аккумуляторы и, вмонтировав их в свой диктофон, включила его на воспроизведение.
И полился голос, читающий стихи. Это не просто был голос Ясеневой, это было звучание Ясеневой наедине с сокровенным. Его магия потрясала. Был он глуше, чем обычно, исчезла звонкость и появилась несвойственная ему хрипотца, хрипотца тоски и сожаления, доносящая до слушателя такое внутреннее волнение, такой накал переживаний, что мороз пробирал.
Я падаю, как раненная лань.
Не сплю ни днем, ни темными ночами -
Все отдаю,
Но не вернуть мне дань
Разлукам тем, что пролегли меж нами.
Разлуки эти… Кто придумал их?
Такое тяжкое людское бремя,
Ложащееся сразу на двоих,
Бессонницам не внемля, ни смиренью.
Колдовала печаль, терзание надежды и ожидания. Ясенева заговаривала боль, пропускала ее через себя и выливала прочь этим голосом, похожим на вздох и стон.
Я чувствую вдруг радость и восторг
От мелкого колючего дождя,
От серой мглы, скрывающей простор,
От неуютных зарев октября.
Приемлю все: и ветер, и туман,
Коротких дней холодную печаль,
И всех бессонниц давящий дурман,
И расстояний сумрачную даль.
Преодолею дали и года,
И страх и горечь - все перетерплю,
Чтобы в ответ на сдержанное "Да"
В эфир кричать с безумием: "Люблю!".
Опускались безрадостные ноябрьские сумерки, день погружался в ночь, захлебываясь темнотой, так при жизни и не налившись пронзительным светом.
- Пора мне, - вздохнул Александр, когда стих плач утрат.