2
Уснул Шубин на сеновале мгновенно. И только когда проснулся - это было часов в одиннадцать, - вспомнил о вчерашнем разговоре. Вспомнил и задумался. Полковник имел какие-то планы, это было очевидно, но в чем они состояли конкретно - Шубин не догадывался. Нужен ли был разведывательному отделу лазутчик в тыл противника, связной в партизанский отряд или проводник для выходящих из окружения - точно и определенно сказать нельзя.
Малоконкретным было начало разговора и в этот день. Полковник опять посадил Шубина на стул, а сам ходил по комнате. Сегодня он смотрел на Шубина лишь тогда, когда слушал его ответы и словно хотел уловить в выражении лица и в интонации голоса то, что его могло вполне удовлетворить.
- У вас есть дочь? - спросил полковник.
- Да, есть.
- Хорошо!
Он постучал по стене, и к нему вошел лейтенант; увидев вчерашнего знакомого, он поздоровался и улыбнулся ему.
- Пригласите Таню на тринадцать часов, - сказал полковник.
Лейтенант козырнул и исчез за дверью.
Полковник подошел к столу и вынул небольшой нательный крест. Он был сделан из плотного и тяжелого дерева, вероятно из дуба. В середине креста было маленькое круглое стеклышко. Шубин посмотрел на свет и увидел изображение святого.
- Староверский, - сказал он полковнику. - В староверской деревне точно такие носили.
Полковник сел на стул и долго изучающе смотрел на Шубина.
- Правильно, - проговорил он после паузы, - староверский.
Он думал несколько минут, приоткрыв ящик стола и перебирая там фронтовые безделушки: портсигар с затейливой гравировкой, сделанной в артиллерийской мастерской, зажигалку, напоминавшую господина в шляпе: стоило крутнуть колесико, как господин снимал шляпу и из его головы выскакивало маленькое пламя.
- Алексей Осипович, - сказал полковник, положив руки на край стола, - а не могли бы вы сыграть еще одну роль? Отрицательного персонажа?
- Какого? - удивленно спросил Шубин.
- Кулака, которого репрессировала Советская власть. Его освободила немецкая армия, и он возвращается домой, к своим староверам.
- Я немножко не понимаю, - растерянно проговорил Шубин. - Вы, кажется, хотите послать меня в тыл к противнику?
- Да, Алексей Осипович… Я предлагаю выполнить эту очень ответственную и очень нужную задачу. Имейте в виду, что играть эту роль куда сложнее, чем даже на сцене столичного театра. Там, если вы будете играть неискренне, сфальшивите, может покритиковать газета или художественный руководитель и коллеги по работе. Если вы сфальшивите здесь, вас казнят после мук и пыток.
- Все это мне ясно, - ответил Шубин и не узнал своего голоса: он стал совсем тихим.
- Вы не боитесь, Алексей Осипович?
- Как вам сказать… За жизнь, товарищ полковник, я меньше страшусь: сейчас война, солдату на фронте не сладко и не менее опасно. Я опасаюсь другого: хватит ли у меня таланта для этой роли? Я прочел немало книг о разведчиках. Их долго готовят, это умные и знающие люди. А я…
- Я уверен, что таланта для этой роли у вас предостаточно, - сказал полковник. - Я очень внимательно, насколько мне позволило время, изучал вас, беседовал с вашими товарищами, еще кое с кем. Повторяю, дело очень трудное, но в человеческих возможностях. Не боги горшки обжигают! Тут нужен природный дар, и он у вас есть.
- Я вам скажу так: если подхожу, очень рад быть полезным. Честно сознаюсь: в молодости, начитавшись книг, грезил подвигами разведчиков; профессия, конечно, увлекательная…
- О, конечно! Я уже подумал о легенде. Из ссылки вы возвращаетесь на своей лошади и на своей телеге, это подарок доброго немецкого начальника. В телеге вы упрячете наш маленький приемопередатчик. На телеге у вас будут куски железа, подковные гвозди, небольшие кузнечные мехи. Вы жадный до денег кулак и используете любую возможность, чтобы заработать лишнюю оккупационную марку или советский рубль, который не запрещен оккупантами. Вы кузнец. Чтобы у вас огрубели руки и чтобы вы могли вспомнить свое давнее ремесло, мы пошлем вас в кузницу за полторы сотни километров отсюда. Здесь вам уже делать нечего. Если мы ведем наблюдение за врагом, то нет оснований предполагать, что враги не делают этого в нашем расположении. Чем меньше людей увидит вас по эту сторону, тем лучше и для вас, и для дела. Для вражеского тыла вы будете Никитой Ивановичем Поленовым, а для колхоза, куда вы поедете, - Кузьмой Николаевичем Петрачковым. Через две недели вы вернетесь, и тогда мы займемся специальными вопросами. Кстати, по легенде у вас будет дочь. Я вызвал ее. Хорошая скромная девушка и отличная радистка.
- В тылу у противника она не бывала? - спросил Шубин.
- Нет. Но стремится туда. Она будет вести себя смело и спокойно. На ее родине, к тому времени еще не оккупированной, немцы высадили десант. Она двадцать километров кралась за парашютистами, пока не встретила бойцов истребительного отряда. Десант приказал долго жить! Отчаянная дивчина!..
- Ну, а так… сообразительная?
- Находчивая, со смекалкой.
- Тогда хорошо.
- Мы, Алексей Осипович, весьма заинтересованы, чтобы у вас была надежная помощница.
"Конечно, - успокоил себя Шубин. - Разве на такое дело пошлешь случайного человека?" И он спросил уже о другом:
- А где я возьму железо, лошадь, телегу?
- Мы вас сбросим с самолета в глухом месте. Там вы отыщете лесника, скажете пароль, и он сделает все, что нужно. Это наш человек. Знакомые, если доведется их встретить, не узнают вас?
- В таком виде меня и родная мать не признала бы!
- Это хорошо. Если потребуется быть в районе Шелонска, в город не заходите. Не советую быть в деревнях Петровке и Ольховке: там вы проводили раскулачивание и, если вернулись кулаки, они могут узнать вас - такое запоминается надолго!.. Путилово тоже обходите: ваша свояченица, как вы знаете, очень не любит вас - трудно угадать, как она может встретить. Огнева хорошо знаете?
- Да. По Шелонску…
- Человек он культурный, авторитетный, но мягковат. Ничего, закалится!.. На первых порах встречаться с ним не нужно, он партизанит; у него свои дела, у вас - свои… Потом будет видно.
"Он все знает, - подумал Шубин. - И про меня, и про других. Откуда ему известны даже такие мелочи, как ссора со свояченицей? Значит, он проверил и все взвесил прежде, чем окончательно решил, как быть со мной".
- На какой срок, товарищ полковник?
- На полгода, не меньше.
В комнату, постучав, вошла запыхавшаяся девушка. Поправляя волосы и весело улыбаясь, она обратилась к полковнику:
- Вы меня вызывали?
- Да, Таня, вызывал. Садись, пожалуйста.
Она села на пододвинутый полковником стул. Струйка солнечного света текла сквозь тюлевую занавеску и падала на ее живое, очень подвижное лицо с родинкой-точкой в ямочке подбородка. Таня щурила глаза и улыбалась самой себе. Она чему-то радовалась, это было видно по всему.
"У нее в голове ветерок, - не осуждая, но и не приходя в восторг, думал Шубин. - А дело предстоит нелегкое, ох нелегкое!.. А может, ветерок и лучше, излишняя впечатлительность, может, и не нужна?"
- Танюша, тебе приходилось видеть живых кулаков? - спросил полковник.
Серые глаза девушки мгновенно потускнели.
- Они убили моего отца, товарищ полковник. Я была тогда еще маленькой. Я и отца-то хорошо не помню, больше куклу запомнила. Привезли мертвого отца и вынули у него из кармана куклу, у которой закрывались и открывались глаза. Как сейчас это было…
- Понятно, Танюша.
Полковник стал ходить по комнате, засунув большой палец левой руки за ремень. Он уже не смотрел ни на Шубина, ни на Таню, а куда-то вдаль, что простиралась за окном этого дома. На заборе сидела стайка скворцов, крупных и глянцевитых, наверное уже собирающихся в далекий полет. Да, птицам легче, не то что людям…
- Таня, вчера ты говорила мне, что хочешь быть разведчицей, - начал полковник, подходя к девушке. - Как ты смотришь на то, чтобы поехать вот с этим человеком. Отныне он твой отец. Кулак, освобожденный фашистами из лагеря…
- Кулак? - Таня вскочила со стула.
- Кулак для фашистов, для меня и для тебя он советский человек.
- Теперь я поняла! - она протянула Шубину руку. - Таня, ваша дочка! - По тону можно было понять, что предложение полковника пришлось ей по душе.
- Не ваша, а твоя дочка, - поправил Шубин. - А я, стало быть, батька, так и величай!.. Товарищ полковник, когда в дорогу-то?
Полковник листал перекидной календарь.
- Месяца через полтора. Две недели, как я уже говорил, вы проведете в деревне. Думаю, что этого времени хватит, чтобы "батька" вспомнил свою прежнюю специальность, а у Тани огрубели руки на крестьянской работе; за этот срок вы привыкнете к роли отца и дочери. Месяц у вас уйдет на изучение приемов и методов разведки. За месяц, понятно, всего не изучишь, но о самом главном вы узнаете.
Они уже собрались уходить, но Таня задержалась.
- У меня к вам просьба, товарищ полковник, - нерешительно произнесла она.
- Пожалуйста, Танюша.
- Не могли бы вы навести справку об одном человеке? Он служит в полку, полевая почта… - она назвала номер полевой почты. - Больше месяца писем нет…
- Брат, родственник?
Она смутилась и покраснела:
- Мы в одном классе учились, товарищ полковник.
- Понятно, Танюша… Как его фамилия, имя, звание?.. - полковник приготовился записывать.
- Он красноармеец, товарищ полковник. Фамилия - Щеголев. Александр Иванович Щеголев.
- Хорошо, я наведу все справки.
Ночью машина перебросила "отца" и "дочь" за сто тридцать пять километров от штаба фронта. Километров восемнадцать они шли пешком. Утром Кузьма Николаевич Петрачков, освобожденный по "чистой" от воинской службы, и его нареченная дочь Татьяна предъявили свои документы в сельский совет. Бумаги были в надлежащем порядке, и к ним не придрались. Шубин нанялся в колхозную кузницу, а Таня пошла копать картошку.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Две недели Петр Петрович жил затворником: из дому не выходил, на людях не показывался. Но вести проникали к нему в дом, редко - радостные, чаще - печальные. Однажды, спустя дня три после оккупации Шелонска, по городу распространился слух, что гитлеровские части разбиты и их наступление приостановлено. "Ну вот, я так и знал, - обрадованно подумал Калачников. - Теперь побегут назад, как в восемнадцатом году". Он был плохим стратегом, и свое страстное желание готов был выдать за действительность.
Но враг наступал. До Калачникова стали доходить страшные известия. Петр Петрович все чаще и чаще задумывался над словами Огнева о том, что злее и кровожаднее врага, чем фашисты, мир еще не знал. Несколько дней назад Петр Петрович слушал рассказ о том, как фашисты сожгли деревню вместе со всеми ее жителями. Сегодня - о том, что в деревушке под Шелонском гитлеровцы побросали в колодец маленьких детей, а в самом Шелонске выпороли старых учительниц, у которых нашли советские учебники, и изнасиловали молодых. Рассказов было такое множество, что старушка, жившая неподалеку от Калачникова, плакала и вздыхала.
- Как это земля-матушка терпит, - говорила она Петру Петровичу, - ведь вся кровью пропиталась, бедная!
На Петра Петровича напала апатия, и он стал реже заглядывать в свой сад, делая там лишь самое необходимое и неотложное.
Хотя бы знать, что с Огневым, посоветоваться с ним. Может, и его уже нет в живых? Узнают ли тогда люди, какими добрыми намерениями руководствовался Калачников, оставаясь в Шелонске?
К нему пока еще никто из немцев не заходил в дом, но он догадывался, что рано или поздно навестят и его - обыски шли по всему городу. Петр Петрович не знал, что было причиной "игнорирования" его новоявленными хозяевами: отдаленность домика от центра города, отсутствие на него, Калачникова, доносов или что-то другое…
В этот день Петр Петрович, по обыкновению, хандрил. Делать ничего не хотелось. То он подходил к книжному шкафу, чтобы достать альбом цветов, но рука застывала в воздухе, и альбом оставался на своем месте. То он брался за костюм, чтобы одеться, но безразлично махал рукой и продолжал бродить в неотглаженной пижаме, неслышно ступая по ковру стоптанными войлочными туфлями. Включил на стенке черный прогнутый репродуктор, но, услышав немецкую речь, тотчас выключил радио.
В дверь тихо постучали. "Опять с рассказом о каких-нибудь ужасах, - подумал Калачников. - А может, немцы? Нет, они так не стучат!" - возразил себе Петр Петрович.
Но пришли немцы. И не так удивили Калачникова они, как идущий впереди мужчина - тучный и низкорослый. Это был Потап Муркин, его давно и хорошо знал Петр Петрович. Два года назад он работал бухгалтером в райпотребсоюзе, а незадолго до войны стал заведовать пивным ларьком на центральной площади города. "Кем же у них сейчас эта шкура?" - подумал Петр Петрович, пропуская впереди себя немцев и Муркина.
- У господина Калачникова большая библиотека немецкой литературы, он поклонник немецкой культуры, учился в Германии. Ему большевики из-за этого и не доверяли, - не говорил, а мурлыкал Потап, оправдывая свою фамилию.
"Что этот прохвост меня расхваливает? - подумал Петр Петрович. - Библиотеку, конечно, имею, немецкую культуру ценю, в Германии в первые годы нашего столетия учился. Верно… Но фашистскую Германию - пусть она пойдет прахом - ненавижу!.. А большевики мне всегда доверяли, врешь ты, Муркин, сукин ты сын!.."
Муркин уже подбежал к книжной полке, сгреб с дюжину книг, но донес до стола половину, остальные рассыпал по пути.
- Как вы неуклюжи, - пренебрежительно сказал обер-лейтенант по-немецки и недовольно поморщился.
- Не рассчитал, тяжелы и скользки, - виновато проговорил по-русски Муркин. - Айн момент! Подниму.
Обер-лейтенант стал перебирать книги; он рассматривал корешки переплетов и титульные листы, рисунки и оглавления. Его лицо все больше оживлялось, и он не удержался от улыбки.
- Немецкий язык не забыли? - спросил он у Калачникова.
Петр Петрович не ответил. Муркин закивал головой. "Да отвечай же, разве можно молчать, ай-ай, ну что ты делаешь!" - говорил его взгляд - испуганный, непонимающий.
- Господин Калачников немного глуховат, - словно извиняясь, проговорил Муркин.
Обер-лейтенант уже громче повторил свой вопрос.
"Надо отвечать, - подумал Петр Петрович, - узна́ю, что им от меня нужно".
- Найн , - сказал Калачников.
Он отвечал сухо и односложно: найн и яволь . Желая в осторожной форме уколоть немца, он сказал:
- Их шпрехе аух энглиш унд францэзиш .
Он все же подчеркнул это, сделав ударение на словах "энглиш" и "францэзиш"; Муркин стал подавать рукой какие-то знаки, - видимо, умолял изменить тон; Петр Петрович сделал вид, что не понимает этих знаков.
- Господин Калачников всегда так говорит. Ради бога, не подумайте, что он повышает тон, - сказал тихо Муркин.
Дальше разговор между Калачниковым и обер-лейтенантом шел на немецком языке.
- Вы профессор? - спросил обер-лейтенант.
- Селекционер, - сухо поправил Калачников.
- Профессор селекции, - заключил немец.
"Черт с тобой, пусть будет профессор селекции!" - со злостью подумал Петр Петрович.
Обер-лейтенант называл его "герр профессор". Он отрекомендовался начальником военной комендатуры Хельманом. Это был высокий, начинающий полнеть немец со шрамом на правой щеке, карими глазами и немного выдвинувшимся вперед энергичным подбородком.
- Вы беспартийный, герр профессор?
- Да.
- Вы произнесли "да" как сожаление?
Что ему ответить? Что он действительно сожалеет об этом? Не спасут ни откровенность, ни старость, да и зачем дразнить! Калачников сделал вид, что не расслышал слов Хельмана, и стал усердно тереть ухо.
Комендант посмотрел на кровать "профессора", даже пощупал, насколько она мягка, взглянул на засушенные цветы в большом застекленном шкафу, потрогал их, сдул пыль с кончиков пальцев. Он подошел к окну, выходившему в сад, увидел спелые яблоки, которые гнули к земле сучья, и заторопился туда.
- Вы, профессор, будете поставлять мне фрукты. Каждый день свежие, - говорил он уже на ходу, от двери. И по-русски Муркину: - Возьмите профессора на полный довольствий. Напишите документ: сад военной комендатуры, профессор нашей службы.
- Будет исполнено, айн момент! - Муркин вытянулся.
Без коменданта Муркин преобразился: поднял голову, погладил живот, наползавший на ремень. Медленно и важно он вывел в помятой школьной тетради:
"Удостоверение
Сим удостоверяется, что сад-питомник господина П. П. Калачникова принадлежит военной комендатуре и господин П. П. Калачников с сего дня состоит на службе у военного коменданта города Шелонска обер-лейтенанта фон Хельмана. Что и удостоверяю своей подписью:
городской голова П. Муркин".
Как бы желая объяснить Петру Петровичу свое назначение на эту должность, Муркин вынул из кармана потускневшую бляху.
- Владимир на шее. Отцовский. Сохранил. Нам советских не давали, мы старые берегли, господин Калачников.
Он приблизился к садоводу, похлопал его по плечу:
- У нас будет хорошо! Хлеб, мясо, яички будешь получать… И мануфактурку… А что тебе большевики: ты человек беспартийный! Для тебя сад важен, а что за садом - наплевать!
Калачников снял с плеча его руку, заросшую густыми темными волосами, зло посмотрел на Муркина.
- Эх, ты! - сорвалось у Петра Петровича.
Муркин ехидно усмехнулся:
- Ничего, будешь служить! Все равно тебе податься некуда! А не будешь - обер-лейтенант прикажет повесить тебя в твоем же саду… - он захихикал, - …на мичуринской яблоне, хи-хи-хи!.. - Приняв важную позу, Муркин добавил надменным голосом: - Господин фон Хельман пришли по моей рекомендации. Прошу учесть это, "герр профессор" Калачников!
Он неловко повернулся и вышел за дверь. Вытянулся в саду перед обер-лейтенантом, выслушал все, что тот говорил, и стал показывать питомник; Петр Петрович дрожащими руками задернул занавеску и отошел от окна.