10
В будку, где трещал проекционный аппарат, члены подпольного ревкома пришли по одному, незаметно для зрителей покинув зал.
На экране демонстрировалась сборная программа. Вначале показывали парад в Ростове и участие в нем Деникина, затем салонную мелодраму "Жгучая страсть мадам Бонэ" и в заключение - комическую ленту фирмы "Патэ" с участием непревзойденных комиков с мировым именем Пата и Паташона.
Надоедливое трещание аппарата заглушало непрерывную игру тапера, который отстукивал на расстроенном фортепиано подходящие к фильмам мелодии. Несколько раз тапер сбивался. Так, когда на экране замелькала фигура Деникина, - пианист выдал первые аккорды "Боже, царя храни", и сыграл бы весь гимн бывшей Российской империи, но в зале заулюлюкали, и, поняв свою промашку, тапер заиграл что-то отдаленно похожее на гусарский марш.
Говорить при трескотне проекционного аппарата было трудно, и члены подпольного ревкома перешли в соседнюю комнатку, где киномеханик перематывал пленку.
- Чем было плохо у меня собираться? Тихо и спокойно, - пробурчал Магура.
- У вас мы уже собирались дважды. Приходить туда же в третий раз - значит привлечь к себе внимание, - ответил председатель подпольного ревкома и сел на лавку. - Ждать нового курьера нельзя по двум соображениям. Во-первых, место передачи шифровок провалено - контрразведка не вылезает из кафе. Во-вторых, мы не знаем, когда явится новый посланец штаба, - завтра или через неделю. А промедление с нашей стороны приведет к Тому, что собранные товарищем Альтом с таким трудом сведения устареют.
- Меня надо послать в штаб фронта. Проберусь - можете не сомневаться, - сказал Магура. И еще что-то хотел добавить, но под строгим взглядом Павла Павловича опустил глаза.
- Самим идти надо, - кашлянул в углу член подпольного ревкома Калинкин. - Чего тут спор заводить?
- Второй вопрос о диверсиях в тылу Кавказской армии, - продолжал Шалагин. - Со дня на день в городе ждут прибытия эшелона с английскими самолетами "Ньюпор". Ожидается поступление фуража для конницы. На Орудийном торопятся с выпуском мортир и пулеметов. Необходимо все наши усилия направить на срыв любых поставок врагу. Эшелон с аэропланами задержать, а если будет возможность, уничтожить. На заводе немедленно начать активный саботаж..
- Еще про порт не забыть, - напомнил Калинкин. - По Волге к белякам с юга подкрепление может подойти.
- И последний вопрос. Товарищ Альт сообщил, что в штабе барона собираются послать делегацию к Колчаку. В наших силах помешать этому, а значит, и соединению двух армий.
- Телеграф я беру на себя, - предложил один из членов ревкома. - А о делегации сообщим нашим - пусть перехватят по пути к Уралу.
- Отмечаю успешную агитационную работу по деморализации солдат гарнизона. Только прошу быть предельно осторожными: мы и так потеряли за последнее время многих верных товарищей.
Они бы еще поговорили - встречаться приходилось не часто и всегда накоротке, как это требовали строгие законы конспирации, но киномеханик начал демонстрацию последней части сборной программы.
- Расходимся, - приказал Шалагин.
Он первым вышел в фойе синематографа, проскользнул в зал и уселся в последнем ряду с краю, уголком глаза наблюдая, как рассаживаются по оставленным на время короткого совещания местам товарищи из подпольного Царицынского ревкома. Меж тем на белом полотне экрана, под дружный хохот зрителей и разудалую польку-бабочку тапера, падали и кувыркались два неловких и забавных комика.
11
Когда Никифоров выходил из здания станции Царицын-товарный, его окликнули.
За пакгаузом, у замалеванной дегтем надписи на стене (сквозь черные потеки проглядывались буквы "Революц…"), чадил самокруткой человек, при виде которого у Никифорова возникла дрожь в коленях, а на лбу выступил холодный пот. Не в силах сделать даже шага, он застыл, окаменев.
- День добрый, - первым поздоровался Павел Шалагин.
Не переставая дымить, он подошел к Никифорову и встал рядом.
- Здрасьте, - прошептал Никифоров и, облизнув пересохшие губы, спросил: - Вернулись?
- А я никуда не уезжал, - ответил предревкома.
- Так ведь узнать вас могут…
- Кому надо - тот и узнает. Отойдем в тенёк - печет сильно.
Шалагин обошел железнодорожный пакгауз, увидел несколько бревен, сваленных у стены, и присел на одно, выбрав менее заскорузлое и занозистое.
"Вот бы кого господину штабс-капитану передать! Уж это для него была бы дичь так дичь! - помечтал Никифоров, послушно присаживаясь рядом. - Сдать бы главного среди подпольщиков с рук в руки в контрразведку - и можно в ус не дуть. Ведь кроме Шалагина да еще матроса Магуры меня никто из подпольщиков не знает. За такой "подарочек", как сам председатель ревкома, штабс-капитан уж отблагодарит. Да что он - повыше чины ручку не побрезгуют пожать!".
Радужные мечты помогли забыть о возникшей при встрече слабости и подкатившем к самому горлу комку.
- Когда к вам на явку приходили с паролем?
- Когда? - переспросил Никифоров и поскреб затылок: - Дай бог памяти… Сегодня понедельник, вчера воскресенье было… В субботу я на барахолку ходил… Упомнил! В среду курьер приходил! Точно - в среду! Часа через два после полудня. Сам молоденький, видно, и не брился еще ни разу…
- Когда курьер ушел от вас и когда вновь вернулся?
- Ушел сразу, как солнце за сады зашло. А возвращаться больше не возвращался, - и чтобы Шалагин окончательно поверил, Никифоров добавил: - Прощался - так сказал: "Вернусь вскорости". А сам как сгинул. Уж не знал, что и думать. Потом решил, что планы у парня изменились и недосуг стало вновь на явку заходить.
Никифоров помолчал, дожидаясь, что собеседник рассеет его сомнения и расскажет, по какой причине пробравшийся в Царицын из-за линии фронта парень не смог еще раз зайти на явку, но Шалагин ничего не сказал. Он смотрел мимо Никифорова, точно находился сейчас далеко-далеко от пакгауза и станции.
- Может, случилось что?
- Случилось, - наконец проговорил предревкома.
Больше что-либо выспрашивать Никифоров не решился и тоже умолк.
- Сколько лет ходите в машинистах?
- Седьмой год минул. Это как в старшие произвели. А если брать в расчет годы, что в помощниках машиниста ходил, то…
- Семь лет - срок немалый, - перебил Шалагин. - За это время вам несомненно стали известны все паровозные бригады, так?
Никифоров кивнул. Он еще не знал, куда гнет предревкома. Но решил не врать и говорить чистую правду, как сказал правду о встрече с молоденьким курьером, умолчав лишь про занавеску на окне, которую задернул по приказу контрразведки. А что было, когда курьер покинул дом, - так это Никифорову неизвестно. Хорошо, что штабс-капитан ничего об этом не рассказал, иначе (чем черт не шутит?) можно было выдать себя.
- Куда вас сегодня посылают?
- В Борисоглебск состав формируют.
- Надо напроситься в другой эшелон. Не позже завтрашнего утра вам надо быть в районе Камышина. Переправитесь затем на левый берег Волги в Николаевку.
- Н-нда… - протянул Никифоров.
- Сделайте все от вас зависящее, но доберитесь до Караваинки, где, по нашим сведениям, сейчас базируется 28-я стрелковая дивизия под командованием товарища Азина.
- Трудную задачу поставили… Ну доберусь я, скажем, до места, а потом что?
- Передадите наше донесение лично в руки товарища Азина или командира десантного отряда Кожанова.
Павел Шалагин достал тугой кисет, перевязанный синей тесьмой.
"Больше фунта потянет", - невольно прикинул на глазок Никифоров.
- Постарайтесь сберечь в неприкосновенности.
- Больно злой табачок? - пошутил Никифоров. - Привелось как-то такой попробовать. Душегуб, а не табак. Не смолить его, а одежду обсыпать против всякой вредной живности!
- Мы очень надеемся на вас, - сказал Шалагин и встал с бревна. - Донесение нужно доставить во что бы то ни стало. Даже ценой жизни. Это, - председатель подпольного ревкома погладил кисет, - дороже вашей и моей жизни вместе взятых.
- Понятно, - кивнул Никифоров, взял кисет и запрятал его в карман, для верности прихлопнув ладонью. - Будет сделано. Не сомневайтесь.
12
Приговор военно-полевого суда был приведен в исполнение в гулком подвале городской тюрьмы, где пахло псиной, нечистотами, а стены разукрасили грязные потеки.
Шестерых рабочих с завода "ДЮМО" поставили лицом к стене. Седьмой - большевик - отказался повернуться к солдатам затылком и не позволил завязать себе глаза. Когда же в низких сводах подвала прогремела короткая команда и солдаты взяли ружья на изготовку, он сделал шаг навстречу нацеленным стволам и глухо сказал:
- Всех не перестреляете! Да здравству…
- Пли! - скомандовал начальник караула.
Залп получился недружным. Подвал наполнился прогорклым пороховым дымом …
Брезгливо косясь на мокрые стены и прикрывая рот надушенным платком, Грум-Гримайло терпеливо дожидался, пока врач удостоверится в смертельном исходе каждого расстрелянного и подпишет акт. Следом поставил свою подпись поручик и, с легкой душой от сознания выполненного долга, поспешил выйти из смрада на свежий воздух.
Не впервые приходилось поручику контрразведки присутствовать при расстреле, и вновь - в который раз - он удивлялся стойкости большевиков перед лицом смерти.
"Откуда они только черпают силу? Откуда у них эта вера в свою правоту? Не мешало бы иным нашим перенять у большевиков святое отношение к делу…"
Мимо протопали солдаты. Последним из подвала поднялся врач.
- Н-да, - ни к кому не обращаясь, сказал он и начал не спеша протирать пенсне. - Арбузы нынче отчего-то запаздывают. В восемнадцатом, помнится, в июле уже рынки были ими завалены.
"О чем это он? - удивился Грум-Гримайло. - И как может после всего произошедшего говорить о каких-то арбузах? Хотя… Привычка - вторая натура. Такого смертью не удивишь. Не то что нас, грешных…"
Стоять рядом с врачом, который только что спокойно прощупывал пульс у расстрелянных, а сейчас разглагольствовал об арбузах, было противно, и поручик поспешил раскланяться.
"Стоило ли так обставлять расстрел? Не лучше ли было вывести приговоренных за город, скажем в Капустную балку, как это успешно делается с другими? К чему вся эта канитель с зачитыванием приговора, с присутствием врача и меня, с составлением акта?"
Было нестерпимо жарко, и поручик страстно мечтал поскорее добраться до гостиницы, сорвать с себя форму и подставить голову под струю воды из рукомойника. А еще освежиться бокалом холодного, со льда, шампанского, что помогло бы обрести утраченное спокойствие и взбодрило. Тогда бы забылись (пусть на время) все неурядицы, которые сопутствовали гвардии поручику при переводе из действующей армии в уездную контрразведку.
На углу возле афишной тумбы продавали газеты. Их в городе с приходом в Царицын Кавказской армии стало издаваться целых три - "Заря России", "Голос Руси" и "Неделимая Россия". Но жаждущих узнать свежие новости Освага среди горожан не было.
"Какой болван придумал дать газете название "Неделимая Россия"? - с раздражением, которое не покидало Грум-Гримайло с утра, подумал поручик. - Особенно сейчас, когда к концу идет девятнадцатый год и Россия разодрана на клочки сферами влияния колчаковцев, деникинцев и большевиков, когда о старой, истинно неделимой стране даже мечтать не приходится?"
Он уже подходил к гостинице "Люкс" на Гоголевской, когда чуть не столкнулся с Синицыным.
- Поручик! - несказанно обрадовался Синицын и неловко звякнул савельевскими шпорами: - Я так рад! Мы не виделись вечность! Куда вы в тот вечер пропали? Ушли по-английски, не простившись. Так с друзьями не поступают, ей-ей!
Офицер для особых поручений при английской военной миссии был подшофе и расточал вокруг себя стойкий запах "мартеля".
"Где он успел хлебнуть с утра? Тем, кто якшается с господами союзниками, можно не бояться появляться на людях в изрядном подпитии. Не то, что мы, грешные: всего приходится остерегаться, - подумал поручик, завидуя Синицыну. - А ведь обыкновенный офицеришка, который благодаря своим связям пролез в высшее общество. К тому же богат, если судить по нашей игре, несметно богат…"
- Я вижу, что вы свободны. А раз так - приглашаю в ресторацию! Немедленно!
"От него будет не так-то легко избавиться, - понял Грум-Гримайло. - Но даже если это и удастся, он решит, что я ничем не отвечаю на его проигрыш…"
- Только не в ресторацию, где мы будем у всех на глазах. Если желаете взбодриться - идемте ко мне, - наконец решился поручик и, взяв Синицына под руку, повел в гостиницу, где занимал отдельный номер на втором этаже.
Заказать в номер "смирновской" и закуску было делом считанных минут, и вскоре Грум-Гримайло, удобно устроившись в кресле, провозглашал тост в честь грядущих побед над ордами большевиков.
После нескольких рюмок ротмистр заметно сдал и, с трудом ворочая заплетающимся языком, начал жаловаться на бесцельную трату невосполнимых дней и лет, на прозябание в тылу среди штабистов. Затем, чуть не свалившись со стула, Синицын вдруг полез в карман своего френча, желая немедленно вернуть долг.
- Я безмерно обязан и прекрасно помню, что остался вашим должником! Сколько имел счастье проиграть?
"О чем он? - удивился поручик. - О каком долге? После игры в вист он расплатился полностью".
Синицын не отставал:
- Долги, что камень на шее, тянут на дно и не дают спокойно дышать. Меня можно обвинить во многих грехах, но только не в увиливании от долгов! Сколько я должен? Не стесняйтесь - называйте сумму. Честь русского офицера неукоснительно требует расплатиться с вами!
Размахивая тугим бумажником, он уронил его на пол, рассыпав у ног и вокруг стола купюры.
"Деньги были бы как нельзя кстати, особенно сейчас, когда не знаешь, чем платить чистильщику сапог… - начал размышлять Грум-Гримайло. - Но не к лицу гвардейцу-фронтовику наживаться за счет юнца".
- У меня нет должников. Вы мне ничего не должны! - сухо сказал поручик.
- Не должен? Вы запамятовали, милейший! Свои долги я помню лучше собственного имени!
- Я повторяю: вы рассчитались со мной полностью! - чтобы прекратить напрасный спор, Грум-Гримайло отвернулся от Синицына.
- Рассчитался?
Ротмистр отупело уставился помутневшими глазами в спину поручика, затем перевел взгляд на рассыпавшиеся у ног деньги.
- Тогда… Тогда мы должны отпраздновать нашу встречу! Если бы вы только знали, поручик, как я соскучился по истинно славянским лицам и родной русской речи! Если бы вы могли себе представить, как осточертели мне всякие мистеры и сэры! Это же воронье, которое слетелось на многострадальную Россию, желая поживиться за ее счет! Еще немного, и господа союзники растащат истерзанную матушку-Русь по кускам! Они ненасытны, им всего мало! Еще немного, и господа из-за океана залезут в наши собственные карманы!
"Пьян как извозчик, а мыслит довольно трезво. Все мы думаем так же, но не решаемся высказать это вслух, - с уважением к ротмистру подумал Грум-Гримайло. - Лебезим перед господами из Антанты, а в душе ненавидим их. Вынуждены расточать улыбки, а сами считаем их лабазниками. Хорошо, что ротмистра никто не слышит. Иначе бы ему пришлось распрощаться с тепленьким местечком возле военной миссии союзников".
Поручик поправил на груди знак первопоходника - обнаженный меч в лавровом венке - и посоветовал Синицыну:
- Вам необходимо соснуть. Как сказала бы ваша матушка, бай-бай. В таком виде, как сейчас, не стоит появляться на людях. Номер в вашем распоряжении. Я вернусь поздно.
И, переступив смятые деньги, Грум-Гримайло вышел в коридор, плотно затворив за собой дверь.
Вспомнив об оставленной на столе полевой сумке, где находились различные бумаги и среди них акты о расстрелах большевистского актива и сделанные на совещании у полковника Секринского записи, поручик собрался вернуться, но тут же раздумал и запер номер на два оборота ключа.
13
С неизменным своим спутником при поездках - сундучком - Никифоров, точно слепой, шел по городу. Его блуждающий взгляд не видел человека в разорванной до пояса рубахе, не первый день висевшего на перекладине трамвайного столба возле магазина "Колониальные товары. Яблоков и К°". На груди повешенного была дощечка с четкой надписью: "большевик". Не обращал он внимания и на дам с грубо подведенными глазами и в нелепых в жаркую погоду меховых горжетках: дамы слонялись по улице от угла до угла и игриво подмигивали офицерам, приглашая следовать за собой на Клинскую улицу в дома свиданий. Не замечал Никифоров, и как у здания театра "Парнас", где мостовую усеял дымящийся конский навоз, солдаты в коротких английских шинелях чем-то бойко торговали, при этом один из них истово крестился, а второй воровато оглядывался по сторонам.
Он шел по дороге к станции и решал важный для себя вопрос: ехать ли в Реввоенсовет и по пути сдать шифровку в какое-нибудь отделение контрразведки, а при возвращении в Царицын соврать товарищу Шалагину, что задание успешно выполнено, или же, не откладывая дела, свернуть в переулок, проходными дворами дойти до контрразведки, доложить штабс-капитану о полученном от подпольщиков задании и отдать кисет, который, казалось, жег сквозь карман?
Ехать в Камышин было боязно: чем меньше людей будут знать об истинной роли Никифорова, тем спокойнее. Оставаться в городе и немедленно пойти к господину Эрлиху нельзя: штабс-капитан строго-настрого запретил являться в контрразведку без приглашения-вызова.
Но больше всего пугала мысль о слежке, которую подпольщики могли вести за недавним сотрудником трансчека, дабы удостовериться в благополучном его отъезде и точном выполнении приказа. Если у врангелевцев слежка работает как надо, то чем подпольщики хуже? Тоже, наверное, следят не спуская глаз, и стоит подойти к зданию контрразведки, ступить на первую ступеньку лестницы, как…
По телу вновь пробежал озноб, и Никифоров придержал шаг. Он представил себе, как в его тело пониже лопатки впивается пуля (а то и не одна), как падает он, бездыханный, к ногам стоящих на посту солдат, как в последний раз стукнет и остановится в груди сердце, и заторопился к станции.
Вскоре он почти бежал, боясь оглянуться.
Новый курьер не стал, как советовал Шалагин, менять свой маршрут и устраиваться в паровозную бригаду, обслуживающую идущий в Камышин состав. Он избрал наименее хлопотный вариант. Отыскал на путях закопченный, стоящий под парами паровоз, который прицепляли к воинскому эшелону, и попросил знакомого машиниста подбросить его до ближайшего разъезда.
- Хочу продуктами у сродственников в хуторе поживиться, - объяснил Никифоров и вскоре катил в паровозной будке, подставив лицо резкому ветру, спасаясь от жара топки.