Канарис склонил голову. Он любил пристально всматриваться в чужие лица, словно просвечивая их бесцветными глазами. Но с Герингом лучше забыть на время о своей привычке.
Они прошли в кабинет, где над массивным столом висел меч средневекового палача, а вместо настольной лампы стояли канделябры. Трепетное мерцание свечей гуляло по развешанным по стенам картинам. Но в кабинете не было музейных полотен. Их заменяли портреты кайзера и кронпринца, Бенито Муссолини и Наполеона, чьей карьере Геринг откровенно завидовал.
- Знакомы с утренней сводкой?
- Да, экселенц, - кивнул Канарис, удобно устроившись в кресле.
- Взятие Сталинграда - этого опорного пункта Советов - дело считанных недель. Наша с вами задача помочь скорейшему выполнению воли фюрера. Сталинград будет превращен в развалины нашей артиллерией и налетами авиации, чтобы оставшееся в живых население обратилось в бегство. Уже в этом месяце я брошу на город лучших асов четвертого флота барона Рихтгоффена и эскадрилью "Трефовый туз". Массированный налет пикирующих бомбардировщиков, подобно карающей деснице, парализует жизнь Сталинграда. Но чтобы каждая бомба дала максимальный эффект, нужны совместные действия люфтваффе и абвера. Ваша служба, адмирал, несомненно, позаботилась о заблаговременной засылке в Сталинград своей агентуры?
- Вы, как всегда, прозорливы, - польстил собеседнику Канарис.
- Первый большой налет моих рыцарей воздуха на Сталинград намечается на вторую половину апреля. Пусть ваши люди в этом городе готовятся и ждут доблестные и овеянные славой эскадрильи люфтваффе, которые сметут с лица земли этот город.
Рейхсмаршал произнес тираду не переводя дыхания, возвышаясь над утонувшим в кресле адмиралом, демонстрируя бесчисленные ордена на голубом мундире.
9
В очередную пятницу на известных органам госбезопасности волне и диапазоне в 18.00 раздался бравурный немецкий марш. Гремела медь, призывно пели трубы, и хор орал, не жалея глоток:
Если мир будет лежать в развалинах,
К черту, нам на это наплевать!
Мы все равно будем маршировать дальше,
Потому что сегодня нам принадлежит Германия,
Завтра - весь мир!
Стоило голосам смолкнуть, как послышался размеренный и холодный голос диктора. Он зачитал ряд цифр, делая после каждой короткую паузу.
Дешифровка заняла немного времени, так как шифр был знаком по первой радиограмме. Густав приказывал Хорьку поспешить со сбором сведений о мощности заводов города и узнать о судьбе "Юнкерса-88", не вернувшегося на базу 27 марта.
- Могу вас поздравить, товарищ майор, - сказал Магуре начальник отдела. - Теперь мы знаем точно: радиограммы Густава предназначаются немецкому резиденту по кличке Хорек в Сталинграде, ведь именно двадцать седьмого марта на наш город совершил налет одиночный "Юнкерс-88".
- Тот самый, что доставлен в Сталинград? - спросил Магура.
- Да, - кивнул Зотов и поискал в карманах спички. - Сбитый капитаном Смирновым и поставленный на площади Павших борцов.
- От него уже почти ничего не осталось, - улыбнулся майор. - День-другой, и сталинградцы растащат самолет по винтику.
- Абвер интересуется не самим "юнкерсом", а его экипажем. Видимо, отлетался какой-то известный ас. Запрос службы Канариса Хорьку помог нам определить адресата радиограммы. В следующую пятницу в это же время будем слушать Густава вновь.
- И ничего не станем предпринимать?
- А что вы предлагаете?
- Заглушить в пятницу волну, на которой вещает Густав, и, пока Хорек будет бесцельно бороться с помехами в эфире, заговорить нам самим, пригласив вражеского резидента на встречу со связником, якобы посланным к нему. Так мы выйдем на Хорька. Надо лишь подобрать диктора с тембром голоса, похожим на тот, какой мы только что слышали.
- Но нас услышат и в функабвере . И поймут, что мы затеяли игру с их резидентом.
- Густав не успеет принять каких бы то ни было мер. По крайней мере до следующего радиосеанса. А этого времени нам вполне хватит, чтобы Хорек вылез из норы и встретился со мной.
- Но Хорек может запросить подтверждение присылки связника.
- У него нет обратной связи с Густавом, - возразил Магура. - Хорек лишь принимает директивы, а сам не выходит в эфир. Будь это не так - наши пеленгаторы обнаружили бы его рацию. Мое предложение - единственная на сегодняшний день возможность выйти на немецкого резидента.
Зотов притушил в пепельнице папиросу, повернул рычажок настройки приемника и поймал трансляцию концерта по заявкам красноармейцев. Пела Лидия Русланова.
- Мы сталкиваемся с довольно опытным врагом, - сказал Зотов, когда смолк голос певицы. - Если верно предположение, что именно к нему перед войной спешил на встречу сотрудник германского посольства, то Хорек заброшен к нам довольно давно и хорошо законспирирован. Не исключается, что он станет подозревать подосланного связника и сможет разоблачить нашего сотрудника. Поэтому в операции надо предугадать каждый шаг Хорька.
10
Дни для Антона тянулись однообразно. Утром, наскоро перекусив, он уходил бродить по городу, нисколько не опасаясь патрулей и сотрудников милиции: в кармане лежали пропуск для беспрепятственного хождения после комендантского часа, паспорт с пропиской, удостоверение бойца ведомственной охраны завода со всеми положенными штампами, печатями и подписями. Все это Селезень получил от Непейводы.
Иногда Антон выполнял отдельные поручения дружка. К примеру, в намеченный час ехал на Дар-гору и подходил к старику, продающему семечки.
- Два стакана, только с верхом, - говорил Антон заранее обусловленную и заученную фразу. - Сыпь, дед, деньгами не обижу!
Старик сворачивал из тетрадного листа фунтик, насыпал в него два стакана поджаренных подсолнечных семечек, взамен получал пятерку.
- Покедова! - прощался Антон и начинал лузгать семечки. А когда съедал - бумажку не выбрасывал, а прятал в карман, чтобы вечером отдать Непейводе. Антон догадывался, что листок этот хранит не только решение арифметических задачек, а еще что-то важное для Непейводы и главаря их банды. Или, опять же по приказу, толкался у проходных заводов медицинского оборудования и кирпичного, прислушиваясь к разговорам рабочих, и позже передавал услышанное Непейводе. А говорили люди о разном: о карточных нормах на продукты, об эвакуированных, прибывавших чуть ли не ежечасно в Сталинград, о положении на фронтах, о выполнении плана в цехах, что интересовало Непейводу в первую очередь.
В свободные часы Антон бродил по площади Павших борцов, где был выставлен для всеобщего обозрения подбитый "Юнкерс-88" и где постоянно крутились, по очереди залезая в кабину самолета, мальчишки. Потом слонялся по городскому рынку. Там втридорога продавались с рук носильные вещи, пшеничные лепешки, можно было разжиться и самогоном, мылом, солью. Тут же торговали старыми журналами "СССР на стройке", деталями для велосипедов или пустыми банками из-под компотов.
С Непейводой Антон встречался вечером на набережной. Первым к Волге приходил Непейвода, затем на скамейку подсаживался Антон. При посторонних не разговаривали. Дожидались, когда останутся одни, и лишь тогда Непейвода спрашивал отчет.
"За свою шкуру трясется, - думал Антон и рассказывал о том, сколько грузовых машин с ящиками мин вышло сегодня из ворот завода и куда, по слухам, подевался экипаж сбитого немецкого "юнкерса".
Антон рассказывал и с беспокойством ждал, что Непейвода перебьет: "Пора за дело браться. На сберкассу пойдем".
Но о налете на сберкассу Непейвода не заговаривал, и Антон успокоился, решив, что дружок забыл о своем недавнем решении. Вместо приказа готовиться к налету на инкассатора или сберкассу, Непейвода поручил встретить в воскресенье на вокзальной площади человека.
- Как выглядит, не знаю и врать не буду. Будет сидеть на скамейке. Узнаешь его по приметам: в руках саквояж, читает газету. Спросишь: "Нет ли для обмена табачка?", в ответ услышишь: "Табак есть, меняю лишь на сахарин".
- Потом что? - спросил Антон.
- Потом ко мне на хату отведешь. Я теперь там больше не проживаю. Ключ под половиком найдешь.
- Откуда человек?
- Это тебе знать не обязательно. Твое дело маленькое: встретить, проводить, и все. Где живешь, не болтай. Учить, чтоб язык за зубами держал, не буду - сам ученый.
Антон пораскинул умом и пришел к выводу, что подставляется под возможный удар, которого хотят избежать Непейвода и главарь банды.
"Со мной как с той пешкой обходятся - куда хотят двигают. Не верят, видно, тому гаврику, что на встречу идет, потому сами в сторонке остаются…"
В сердцах он сплюнул. И хотя время было позднее, остался сидеть у Волги, где в синеве мерцали огни бакенов и переговаривались между собой гудки пароходов и барж…
11
За пеленой дождя не было видно здания гаража, учебного полигона и высокого каменного забора, опоясывающего школу. Гараж, а с ним забор и две сторожевые будки тонули в дождевом потоке. Дождь был теплым. Эрлих почувствовал это, стоило выйти из подъезда.
"Не надо было надевать китель", - подумал Сигизмунд Ростиславович и поднял воротник прорезиненного плаща.
Занятия агентурных групп начинались в восемь утра и проходили в длинной, как пенал, комнате, где стены были увешаны картами, портретами вождей "третьего рейха", табличками с цитатами из "Майн кампф". В начале каждого занятия курсантам зачитывалась очередная сводка с фронтов и разъяснялись тактика и стратегия вермахта, приведшие к победоносному захвату больших территорий в России. Затем шли лекции о политике Советов, о паспортном режиме в еще не взятых Германией районах СССР, об истории национал-социалистского движения. Занятия проводили присланные из Кенигсберга инструкторы. Эрлих осуществлял лишь общее руководство и изредка дополнял рассказы лекторов или осторожно, не роняя их авторитета, поправлял.
Каждые два часа в занятиях делался перерыв. Он был необходим, чтобы встряхнуть не привыкших к теоретическим занятиям курсантов. Но вместо бесцельного отдыха с сигаретой в зубах предлагалось размяться в упражнении дзюдо, в преодолении полосы препятствий. Это была идея Эрлиха: перемежать умственную нагрузку с физической.
Эрлих обошел казарму и по вымощенной камнем дорожке двинулся к высокому зданию, где на трубе виднелся проржавевший, давно не действующий флюгер. Сейчас под дождем он жалобно скрипел, точно плакал.
"А были ли в Петрограде флюгеры?" - подумал Сигизмунд Ростиславович и не мог вспомнить: с каждым годом прошлое убегало от него все дальше.
- Здравия желаем!
Мимо, разбивая сапогами лужи, пробежали курсанты, одетые в красноармейские шинели, в ботинках с обмотками. Не было лишь петлиц со знаками отличия и звездочек на шапках.
"Пусть привыкают к ношению той формы, в какой им придется работать, - предложил полковнику Гросскурту старший инструктор школы "Валли". - И еще считаю необходимым, чтобы курсанты обращались друг к другу со словом "товарищ".
Предложение Эрлиха руководством "Валли" было принято, как были приняты и другие не менее ценные советы по подготовке курсантов к засылке за линию фронта.
Эрлих проводил взглядом группу. Захотелось подстегнуть курсантов, и Эрлих уже собрался прикрикнуть на них, когда из здания радиостанции выбежал обер-лейтенант Гюнтер Зейдлиц.
Он был без плаща и растерянно оглядывался по сторонам, словно искал кого-то.
Эрлих недолюбливал и сторонился Гюнтера. Племянник командира корпуса генерала фон Зейдлица, обер-лейтенант был переведен в "Валли" стараниями дядюшки и руководил функабвером, хотя ничего не смыслил в радиотехнике.
- Полковник у себя? - увидев Эрлиха, спросил Гюнтер.
- Да, - ответил Сигизмунд Ростиславович и кивнул в сторону главного корпуса.
Забыв поблагодарить и не обращая внимания на непрекращающийся дождь, Гюнтер поспешил к полковнику.
"Произошло что-то из ряда вон выходящее", - понял Эрлих и вернулся в казарму, где занимал отдельную комнату с широким окном, выходящим на строевой плац. Заперев дверь, он нажал кнопку на лампе-ночнике, и в комнате послышался приглушенный кашель. Следом звякнул стакан.
"Сейчас войдет Гюнтер", - подумал Эрлих и не ошибся. Из вмонтированного в лампу подслушивающего устройства раздался голос обер-лейтенанта, который пришел с докладом к полковнику Гросскурту:
- Они заглушили нашу передачу, господин полковник! А затем вышли в эфир сами! Вы можете прослушать контрольную запись!
- Поменьше эмоций, Зейдлиц. Поберегите нервы. Когда это произошло?
- Только что, буквально несколько минут назад! Пеленгаторы засекли местонахождение русской радиостанции. Это Нижняя Волга, точнее Сталинград! Значит, им известно, что Хорек находится в Сталинграде!
- Текст русской передачи с вами?
- Да, экселенц! Русские шлют Хорьку связника. Передали пароль, место и время встречи. И все от нашего имени! Если Хорек клюнет на приманку, он погиб!
- Я просил вас…
- Если бы у нас был дополнительный сеанс, мы бы предупредили Хорька о провокации русской контрразведки! Но Хорек слушает нас лишь по пятницам, а встреча намечена на воскресенье. Если бы резидент имел возможность сам выйти на связь…
- К чему ваши "если"?! Давайте разложим, как говорится, все по полкам. Итак, Хорек принял в эфире приказ русской контрразведки встретить связника и считает, что это связник абвера. Предостеречь его от необдуманного шага мы не в силах: слишком мало осталось времени… Хотя… Кто из наших людей специализируется на ночных прыжках?
- Швидченко, Опперман, Эрлих.
- Эрлих не в счет. Он еще нужен здесь. Швидченко… Больше всего боится вновь оказаться среди русских. А трусливый агент - плохой агент. Опперман…
- Он жил в Энгельсе, под Саратовом. В совершенстве владеет языком. За десять лет членства в "Народном союзе немцев, проживающих за границей рейха", досконально изучил обычаи своей бывшей родины.
- Предположим, мы выбрали Оппермана. Находчив, смел, оперативен, чего нельзя сказать о Швидченко. Но времени все равно слишком мало! Если даже Опперман будет благополучно сброшен сегодня ночью, успеет ли он к воскресенью добраться до Сталинграда и явиться на встречу с Хорьком?
- Вы хотите…
- Да, я хочу опередить русскую контрразведку. Иного пути для сохранения нашего резидента в Сталинграде не вижу. Такого шага с нашей стороны русские не ожидают. Опперман предупредит Хорька о затеянной с ним игре. Через двадцать пять минут Опперман должен быть у меня! Только бы он не опоздал и успел добраться до Сталинграда!
Последнюю фразу полковник Гросскурт произнес уже после того, как Гюнтер Зейдлиц покинул его кабинет, и Эрлих выключил подслушивающее устройство.
12
На большак Вилли Опперман вышел в воскресенье рано утром. Позади остался затяжной прыжок беззвездной ночью, приземление на изрытую пашню, долгий путь по бездорожью.
До города было меньше двадцати километров, и Опперман успокоил себя, что времени, оставшегося до встречи Хорька с ложным связником, ему вполне хватит.
Он стоял на обочине дороги и прислушивался, надеясь в верещании сверчков и гуле телефонных проводов под ветром уловить звук автомобильного мотора.
На светлеющем небе меркли звезды, когда из-за бугра появился грузовик с расшатанными бортами.
Лишь оказавшись в кабине рядом с водителем, Опперман успокоился: впереди дорога, несколько часов соседства с малоразговорчивым молодым водителем "полуторки" и Сталинград, где легко затеряться среди эвакуированных.
"Отчего он меня ни о чем не спрашивает? - размышлял Опперман, косясь на водителя. - Вот уже час как словно воды в рот набрал. Другой бы порасспросил, откуда я, куда путь держу, а он ни слова…"
Парень за рулем сосредоточенно смотрел вперед и изредка сплевывал в открытое окно кабины.
"Повезло с попутным транспортом, и с водителем тоже…" - решил Опперман и приказал себе задремать. Расслабился, положил голову на липкую и скользкую спинку кожаного сиденья и закрыл глаза. Вызов к Гросскурту, его короткая инструкция, полет за линию фронта - все было неожиданным, хотя Вилли знал, что в штабе "Валли" курсантов могут отправить на задание каждую минуту.
- Отчего в семнадцать лет не берут в армию?
Опперман вздрогнул:
- А тебе это к чему?
- Надо, - буркнул водитель. - Что восемнадцать призывной возраст, это понятно. Но должны ведь поправку сделать на тяжелый момент и войти в положение. Пошел записываться, а они полный отказ. Дескать, год не подошел к призыву, обожди чуток и подрасти…
- Я могу замолвить словечко в райкомиссариате. Есть у меня там знакомые, - пообещал Опперман. - Ждать, выходит, не желаешь?
Водитель покачал головой.
- И то верно. Пока дождешься, когда начнут призывать твой год, - войне конец придет. И не успеешь героем стать и потом орденами перед девчатами хвалиться.
- Я не об орденах пекусь, - отрезал парень. - В армию мне надо заместо бати.
И он снова нахмурил выцветшие брови.
Когда до города оставались считанные километры и впереди в пыльном мареве показались трубы заводов, Опперман попросил остановить машину. Парень послушно затормозил, и Опперман спрыгнул на дорогу.
- Закуривай! - предложил Вилли, протягивая портсигар.
- Да я… - помялся водитель и несмело взял папироску.
- Некурящий? - засмеялся Опперман. - Начни дымить - сразу повзрослеешь! - Он чиркнул зажигалкой и, дождавшись, когда водитель неумело сделает несколько затяжек, прислонился к борту грузовика. - От табака голос густеет. Не хриплым становится, а именно густеет. Заговоришь с комиссаром и за восемнадцатилетнего сойдешь…
Опперман говорил, не спуская внимательного взгляда с парня. Когда же молодой водитель пошатнулся, выронив папиросу, и начал хватать ртом воздух, подхватил его и оттащил в кювет.
"Так будет лучше, - подумал Вилли, опуская парня в ржавую лужу. - Никому не проговорится, что кого-то довез до города".
Он вернулся к машине, поднял с земли и спрятал в карман недокуренную папиросу. Затем сел за руль и включил газ.