Вокруг Юры и Феодосия Терентьевича собралась группа гимназистов и реалистов, любующихся "дрессировкой молокососа". Но Феодосий Терентьевич так посмотрел на них, что они с независимым видом тотчас же двинулись дальше. Демонстративно остались только два реалиста, для которых гимназический воспитатель не был начальством.
Юра застеснялся и после нового предложения повторить, нахмурясь, буркнул:
- Я уже знаю!
- Повторите! - спокойно, но твердо приказал воспитатель.
Юра упрямо наклонил голову и уставился глазами в землю.
- Вы, Юра Сагайдак, пока еще не зачислены в пансион и еще не в форме. А на будущее запомните: требование воспитателя - закон. Под взглядами посторонних вы вдруг начали стесняться, а ведь вы не делаете ничего постыдного. Вы боитесь показаться в глазах других смешным. Это верно, с общественным мнением надо считаться. Но прежде всего надо поступать так, как велит долг, и не подлаживаться под вкусы зевак. В том, что вы учитесь приветствовать своего наставника, повторяю, ничего зазорного нет. Посмотрите на плац. Видите там офицера? Мимо проходят солдаты, отдают ему честь, и снова заворачивают к нему, и снова козыряют, а ведь солдаты - взрослые люди. И так во всех армиях мира. Там, где собрано много людей для выполнения какой-то задачи, - в армиях, учебных заведениях, - должны быть определенные правила отношений между ними. Иначе это будет неорганизованная толпа. Вы еще поймете, насколько важна в жизни дисциплина.
Мимо прошли гимназисты и поздоровались "как должно". Воспитатель ответил им и выжидательно посмотрел на Юру.
- Я повторю! - сказал Юра и с пылающим лицом повторил и два, и три, и четыре раза.
- Довольно! Отлично! У вас есть характер и сила воли. Я бы с удовольствием потолковал с вами, да спешу на дежурство. Еще увидимся.
Воспитатель, пряча улыбку, церемонно приподнял фуражку. Юра повторил.
- Эй, дрессированная обезьяна! - задиристо окликнул Юру реалист.
- А ну, повтори, конфетку дам! - вторил, ухмыляясь, другой.
- Сами вы обезьяны из Бандерлога! - выкрикнул разозлившийся Юра.
- Только не удирай, я хочу у тебя пересчитать зубы!
- Сдачи получишь! Своих рук и ног не сосчитаешь!
Неизвестно, чем бы закончилась эта перебранка, но тут из калитки вышла Юлия Платоновна.
- Поздравляю! Отныне ты законный гимназист. Пойдем в пансион, будем венчать тебя на царство. - И она ласково улыбнулась.
В вестибюле гимназии их встретил Феодосий Терентьевич. Юра раскланялся с ним по всем правилам и тревожно ждал, что он скажет маме.
Но он кратко заметил:
- Мы уже познакомились, у калитки.
Здание гимназии, построенное буквой "П", было обращено длинными крыльями во двор. Пансион занимал весь нижний этаж. Слева, если стоять лицом к центру здания, помещался репетиционный зал пансионата. Там вечером готовили уроки, а освободившись, можно было читать, рисовать, играть.
Все правое крыло было занято спальнями. Узкие кровати с тумбочками у изголовья тянулись в четыре ряда. Тут же, у стены, стояли две кровати дежурных воспитателей.
Юра попросился в туалетную комнату. Там пахло табаком. На дверях кабин и на стенах виднелись надписи.
- Опять успели! Безобразие! - возмутился Феодосий Терентьевич. - Запомните, Сагайдак, пачкать стены надписями и курить гнусно! Виновники наказываются.
Когда они возвращались по коридору, Феодосий Терентьевич тронул Юру за плечо, остановился и сказал:
- Мне бы хотелось, чтобы вы подумали над тем, что должно отличать человека от животного. У молодых людей есть стремление казаться старше - им представляется, будто грубость равняет их со взрослыми. Увы, только с шалопаями. Люди стремятся к опрятности, внутреннему и физическому здоровью. А эти пачкуны - взгляните на стены! - хуже иных животных.
Юра внимательно слушал. Вот так же "на равных", как со взрослым, разговаривал с ним отец. Юра пообещал не курить, не ругаться и не пачкать стен.
Они заглянули в столовую. Рядом находилась комната каптенармуса, где выдавали форму. Тут же была комната-кладовка, в которой хранились посылки, присланные гимназистам из дому.
- Вот здесь ты будешь получать от меня посылки, - сказала Юлия Платоновна.
2
На втором этаже Юра не без трепета вошел в помещение первого класса. Большая комната. Четыре широких двустворчатых окна. Черная классная доска. Три ряда парт, по пять в каждом ряду. Возле учительского стола - широкая полукруглая кафедра. В столбах солнечного света, тянувшихся из окон, суетились пылинки. Юра украдкой посмотрел на маму. Какая она хорошая и красивая! Только печальная. Это потому, что оставляет его здесь.
Проходя коридором, Юра вдруг увидел через застекленную дверь винтовки. Чтобы получше заглянуть в комнату, Юра даже прижался лицом к стеклу. Настоящие винтовки! Они стояли в деревянных стойках по десяти с каждой стороны. И таких стоек много.
- Наш спортивный зал, - пояснил Феодосий Терентьевич. - Показать не могу, ключа с собой нет. Винтовки для военных занятий.
- Разве учащихся призывают? - встревожилась Юлия Платоновна.
- Что вы! Но современные молодые люди так тянутся ко всему военному! К тому же указание министра просвещения… Впрочем, вашему сыну призыв не грозит! - Воспитатель тепло улыбнулся.
- Я боюсь другого. Он слишком любит оружие.
- Не только он. Все гимназисты бредят теперь войной, доблестными подвигами…
- А какие это винтовки? - заинтересовался Юра.
- Учебные, для строевых занятий. Они целиком деревянные, но выглядят как настоящие, правда?
Юра разочарованно отвернулся и протянул:
- А трехлинеек, значит, нет?
- Какие знания! Есть. Десять штук. Для старшеклассников. Вон на том краю стоят. Пойдем дальше!
Но Юра снова прильнул к стеклу. Сразу же незнакомая, чужая ему гимназия стала интересной.
- Пойдем! - потребовала мать и добавила: - Я уже говорила вам - опасное увлечение оружием. Очень прошу вас, не поощряйте этого… Пойдешь ли ты наконец!
Они вошли в огромный светлый актовый зал. Он служил для утренних молитв, здесь гимназисты прогуливались на больших переменах, здесь танцевали на вечерах и балах. Сейчас зал был пуст. Посреди дальней стены - большой, во весь рост, портрет царя. По боковым стенам - белые мраморные доски с фамилиями окончивших гимназию с золотой медалью.
Юра вспомнил Иру, ее рассказы об этом зале… "Винтовки для занятий в гимназии, военные занятия на площади, танцы с Ирой… Нет, скучно не будет", - решил он.
Настало время расставаться. Мама просила воспитателя "помочь ребенку освоиться", "обращаться с ним помягче", "защищать от драчунов", "ведь он маленький"… Юра был возмущен: какой же он маленький, если ему десять лет, а на вид дают двенадцать и даже тринадцать! Поэтому при прощании он резко вырвался из маминых объятий: пусть все видят, что он не "маменькин сынок", не "лизун".
Мать перекрестила воздух над ним. Феодосий Терентьевич взял из рук ожидавшего гардеробщика пальто Юлии Платоновны, помог надеть, поцеловал ручку, пожелал успехов, открыл двери.
Юра смотрел и думал: "Он умный и добрый".
В стеклах парадных дверей мелькнула мамина шляпа с огромными полями и букетами цветов, и дверь захлопнулась.
- Твоя мать - достойная женщина! - сказал повернувшись к Юре Феодосий Терентьевич. - Ты должен любить и уважать ее и не огорчать плохим поведением. А сейчас пойдем к каптенармусу. Пора гадкому утенку стать лебедем. - И он улыбнулся.
Когда Юра переоделся в форму, он посмотрел на себя в большое зеркало и замер. На него смотрел не по годам вытянувшийся, худенький незнакомый гимназист в длинных темно-серых брюках, такого же цвета гимнастерке с блестящими форменными пуговицами, подпоясанный широким поясом, на котором сверкала медная бляха с гербом. Правда, шея была слишком длинной и торчала из воротничка. Но выражение продолговатого лица с высоким лбом и выдающимся вперед подбородком было решительным. Небольшие синие-синие глаза смотрели пристально. Юре не нравился только рот - маленький, "красивенький", как у девчонки, и потом еще ямочка на подбородке. Но она была, как у папы, и поэтому Юра мирился с ней.
- Пойдем, познакомлю со сверстниками, - предложил Феодосий Терентьевич. - Почти все уже приехали и сейчас играют во дворе в мяч, городки и лапту.
3
Юре снился странный сон. Будто он - Маугли, но в гимназическом мундире и раскачивается на лиане в джунглях, а обезьяны из Бандерлога звонко хохочут среди ветвей, трещат, толкаются.
- Вставай, соня! Третий звонок! - раздался сердитый голос. Чья-то рука трясет Юру за плечо, дребезжит звонок.
Все умывальники заняты старшеклассниками. Юра сунулся было к кому-то, чтобы вымыться "за компанию", но его обрызгали водой. Сунулся ко второму - тоже. Он вытер брызги с лица и побежал обратно, "доодеваться".
- Уже?! - Молодой рыжеволосый воспитатель Петр Петрович провел рукой по его мокрым волосам.
В столовую шли строем, первоклассники впереди. На скамьи за широкий стол сели по команде, после молитвы, прочитанной дежурным.
- Запомните свои места! - приказал Петр Петрович, стоя во главе стола младших гимназистов.
Юра огляделся, поискал глазами Гогу Бродского, замешкался и получил замечание.
По звонку собрались в большом зале. Каждый класс стоял на отведенном ему месте, в два ряда, лицом к портрету царя. Впереди всех стоял инспектор. Небольшого роста, пузатый, с маленькой головой, он очень напоминал деревянную матрешку, только очень надувшуюся, большую. Внутрь него можно было сложить целый класс матрешек, одна в другую.
- Смирно! - скомандовал инспектор.
Классы замерли. От двери к портрету важно шагал директор - очень высокий, очень широкий, с огромной головой, сидевшей без шеи, прямо на квадратных плечах. Волосы у него были подстрижены ежиком. Скуластое мясистое лицо кончалось бородкой "лопатой". А глаза - чуть видные точки.
- "Бульдог", - мысленно назвал его Юра.
Священник пробасил молитву, гимназисты спели "Отче наш", "Царю небесный", а потом старшеклассники затянули "Боже царя храни!".
- Пойте, все пойте! - яростно шептал первоклассникам рыжий воспитатель.
И Юра испуганно запел.
В класс шли тоже строем. Юра старался разглядеть, где же Гога Бродский, ему очень хотелось встретить земляка.
Первый урок. Воспитатель, знакомясь с классом, вызывал учеников по алфавиту. Хлопали доски парт, один за другим вставали мальчики под любопытными взорами товарищей. И потянулись дни, наполненные трезвоном с раннего утра до позднего вечера: звонки-враги будили по утрам, требовали в класс, посылали готовить уроки или заставляли ложиться спать. Звонки-друзья освобождали днем от уроков, а вечером от занятий или наконец-то приглашали в столовую.
Хорошо своекоштным, жившим дома: кончил дело и гуляй! А пансионатные даже после уроков оставались в стенах гимназии, как арестанты. Только спускались со второго этажа на первый. И опять звонки!..
После обеда разрешалось погулять во дворе. Двор был большой. Кое-где на нем высились старые дубы и липы, вокруг которых виднелись островки измятой и пыльной травы. Сюда во время большой перемены сбегалась вся гимназия. Здесь же находились спортивные брусья, лестницы, канаты, на которых показывали свое гимнастическое умение старшеклассники.
Чтобы отправиться в город, даже выглянуть на улицу, надо было пройти через допрос воспитателя: "Зачем? Куда? С кем?.."
Юра мечтал выйти за ворота лишь с одной целью: пересечь тротуар, мостовую, трамвайную линию и поближе посмотреть, как занимаются на площади солдаты.
- Одному? Нельзя! Подыщите компаньонов…
Прежде всего он побежал к Пете Поленову. С Петей
он сидел за одной партой, в спальне их койки стояли рядом, в столовой он был его соседом. Потом Юра уговорил Колю Истомина - соседа по койке справа. И, наконец, Поля Загоруй-Полесского, второгодника, сидевшего в классе на задней парте.
За это короткое время Юра ближе узнал только этих мальчиков. Петя был охотником. Настоящим! Он не говорил "я убил", а "я взял", а это уже кое-что значит для того, кто смыслит в охоте. Петя уже "взял" трех зайцев и одиннадцать уток. Кроме того, он "взял" шесть диких голубей и двух вальдшнепов. Мог бы соврать: убил двадцать зайцев и двести уток - проверить нельзя. Но он не "заливал". В его рассказах об охоте, о ружьях, о стрельбе чувствовался охотник. И Юра поверил, когда Петя рассказал о собственной двустволке двенадцатого калибра фирмы Де Фурни, легонькой и прикладистой. Это подарок отца, доктора, страстного охотника и рыболова. Петина мама, оказывается, как и Юрина, тоже боялась, сердилась и была против охоты. Это еще больше убедило Юру, что Петя не врет. И когда Петя сказал, что он "взял" волка, Юра поверил.
Юра рассказал, как он ловил огромных карпов. Сколько? Много. Кроме того, он сам сделал из водопроводной трубы превосходное ружье, стреляющее настоящими пульками. А в степи у них появляются характерники и разбойники! И в курганах - клады. Ему, конечно, очень хотелось рассказать о найденном кладе и о том, как их "водило", но он удержался. Засмеют… И, кроме того, он ведь дал честное слово дядьку Антону не болтать об этом.
Коля Истомин, сын уездного земского начальника, был похож на девочку. У него была тонкая, хрупкая фигурка, мелкие черты лица, изящный носик и пухлые губки. Он был очень застенчив и истово религиозен. Другим лишь бы отбарабанить молитву, а он перед сном на коленях бил поклоны. Его дразнили - он молчал, задирали - он отворачивался, приставали - он уходил, оскорбляли - он терпел и всегда просил оставить его в покое. На второй же день занятий воспитатели ставили его в пример всем. Его прозвали святошей.
- Ошибся адресом, - говорили ему, - тебе надо было бы в духовную семинарию идти, стал бы архиепископом, в золоте ходил, руку давал целовать, в карете ездил.
- Нет, я решил обязательно стать, как дядя, изобретателем, - невозмутимо отвечал Коля.
Все мальчики удивлялись.
- Ты что же, новые молитвы будешь изобретать? - спрашивали его смеясь.
Коля сидел на самой задней парте, выбранной им из скромности, вместе с второгодником Ипполитом Загоруй-Полесским, сыном военного подрядчика. Еще в прошлом году он получил прозвище "Заворуй-Подлецкий" или коротко - "Заворуй". У Поля все было очень большим: и лунообразное лицо с преждевременными морщинами, и нос, разлапистый в ноздрях, и постоянно приоткрытые, очень толстые губы, и растянутые уши. Его дразнили: глазки - как салазки, нос - как барбос, губы - как трубы.
Заворуй курил, сквернословил и писал на стенах, бил маленьких и лебезил перед старшеклассниками. Услышав, что Петя убил волка, он пристал к нему:
- Дай пастилы, и я буду рассказывать, что ты убил пять волков.
- Зачем? Я никогда не вру, - ответил Петя.
- Не врешь? Ну ладно!..
Через несколько минут к Пете подошел гимназист и спросил, правда ли, что он убил двадцать волков.
- Одного! - отрезал Петя.
С тем же вопросом подошел второй, третий…
- Теперь дашь пастилы? - снова пристал Заворуй.
- Пошел к черту!
Но Петю уже прозвали бароном Мюнхгаузеном. Это было самое несправедливое прозвище, какое только можно было ему дать. Но оно надолго пристало к нему, правдивому, никогда не лгавшему. Заворуй не обижал и даже защищал только Колю, так как Святоша помогал ему решать задачи и давал списывать. Заворуй был болтлив, знал множество историй о похождениях воровских шаек, о купцах и мошенниках.
Феодосий Терентьевич отпустил эту четверку на площадь с условием, чтобы они не уходили далеко и были видны из окон гимназии.
4
На площади одновременно занималось много групп. Раздавались команды: "На пле-чо!", "К но-ги!", "На рру-ку!", "Крру-гом!", "Коли!", "Смирна-а-а-а!", "Р-р-р-р-а-а-зойдись!"
Присмотревшись к винтовкам, Юра очень удивился. У большинства солдат винтовки были ненастоящие, только штыки всамделишные.
Заворуй объяснил:
- На фронте винтовок не хватает, поэтому здесь обучают деревянными.
Солдаты становились перед офицерами за четыре шага во фронт, отдавали честь, отвечали на приветствие. А когда над площадью понеслись звуки марша и солдаты, четко отбивая шаг, пошли мимо них взвод за взводом, рота за ротой, у Юры сладко замерло сердце и на глаза навернулись слезы - так хотелось ему самому маршировать.
Вдруг раздалась команда Заворуя:
- Гимназисты, за мной!
И сам он побежал к солдатам, пристроился к задней шеренге и пошел в ногу. Юра, Петя и Коля сейчас же пристроились к нему.
Так они прошли всю площадь. Выполнили "Кру-гом!", а когда на середине площади раздалась команда "Налево!", они оказались перед строем идущих на них солдат. Юра замешкался. И рука солдата в крайнем ряду, которой тот размахивал вверх и вниз в такт шагу, больно ударила его и швырнула на землю. Юра так оторопел, что даже не сразу вскочил.
- Грубиян! Не мог отвести руку! - сказал он, поднимаясь.
- Посторониться? Солдат? Да ты что? - удивился Заворуй. - Прикажет сейчас офицер этим солдатам шагать в воду, в болото, в огонь - обязаны маршировать, пока не будет команды "Ро-ота, стой!". И по живому человеку пройдут, если он зазевается. Вот!
Юре стало очень страшно. В оловянном взгляде солдата, в его заученных движениях, которые даже не замедлились, когда на его пути оказался мальчик, было что-то такое неживое, слепое… Теперь он уже без умиления, с опаской смотрел на марширующих солдат.
Заворуй приказал Коле и Пете "отсвечивать" на месте перед окнами гимназии, чтобы обмануть воспитателя, а Юру позвал с собой:
- Сбегай за папиросами, будешь знать адрес.
Тут же он собрал со всех по копейке. Коля дал, но предупредил, что курить не будет.
В маленькую лавочку на углу площади Заворуй не зашел, послал Юру.
- Я Соне должен, - объяснил он, - а тебя она не знает. Дай три копейки и скажи - десяток папирос "Трезвон" и спички.
Юра вошел в лавочку с трепетом - ему еще не приходилось покупать в лавках.
За прилавком стояла толстая еврейка.
Юра подошел, положил три копейки на прилавок и, смущаясь, вежливо попросил:
- Продайте, пожалуйста, папиросы и спички.
- Какие вам папиросы?
Юра забыл название.
- Какие-нибудь…
- У меня коммерция, я продам. Но скажите, молодой человек, неужели ваши мама и папа не говорили вам, что курить вредно? В вашем возрасте это просто чахотка. Я лучше вам продам конфет на три копейки. Вот. Держите. А это конфетка от меня, кредит, чтобы заходили.
Юра, покраснев, взял конфеты, выбежал, разыскал за деревьями Заворуя и подал их ему.
- Вот здорово! - обрадовался тот, засовывая конфеты в карман. - А где папиросы?
- А она продала конфеты вместо папирос.
- И ты взял? Да какое ты имел право тратить без спроса чужие деньги на конфеты? Беги обменяй!
- Не пойду! - Юра упрямо наклонил голову и уставился в землю.
- Ты вор, ты украл наши деньги! - заорал Заворуй.
- На тебе твои деньги. - Юра полез в карман, вынул свой кошелек и начал рыться в нем.
Заворуй выхватил кошелек, выудил двугривенный, показал:
- Дам сдачи, - сунул кошелек в карман и побежал в лавку.