– С четырнадцати лет на сталеплавильном заводе работал, – сказал он. – Тогда, Варенька, работать с малолетства шли, чтобы прокормиться. Это сейчас Советская власть даёт детям возможность учиться, отдыхать, но самое главное – учиться. Вот и вы, милая девушка, несмотря на тяжелейшее военное время, выучились, и не только выучились, но и готовитесь стать учёным. Да-да, не смотрите так удивлённо! Я вот только что говорил по телефону со своим московским другом. Позвонил в такую рань, не спит, переживает, как, мол, там моя девочка устроилась. Не догадываетесь, о ком говорю? – Он хитро улыбнулся, а Варвара, смутившись, отрицательно покачала головой. – Ну как же, профессор Приходько, Владимир Евграфович просил меня лично проследить, чтобы у вас всё было хорошо и с защитой не затянулось. Он, видите ли, делает на ваши способности большую ставку. Ну и обижается, естественно, что лучшую сотрудницу перехватили.
– Да что же он так на вас, – смутившись, пролепетала аспирантка, – и никто меня не переманивал, я сама замуж вышла, сама к мужу приехала.
– Вот-вот, всё это я ему рассказал, но вы же знаете профессора? Владимир Евграфович так в меня вцепился, что я просто был вынужден дать ему обещание, что отпущу вас сразу же, как только защитите кандидатскую диссертацию. И мужу вашему перевод в столицу устрою – ну, негоже разлучать любящих людей.
– Да что вы, не надо! Я буду работать там, где нужна, где мой труд принесёт большую пользу.
– Ну, это не вам решать. Партии виднее, где вы нужны и где полезнее, – возразил Ветров. – Ну, милочка, рад был познакомиться с любимицей нашего уважаемого профессора, и – будьте уж так добры – не затягивайте работу, пишите диссертацию. А, впрочем, работать вы будете у Михалькова, а он учёный первоклассный, не даст вам закиснуть.
Глава восьмая. Ночные похождения
(Начало июня 2014 года)
Самогонка у Балашихи оказалась что надо. Крепкая, настоянная на травах и кедровых орешках. Хорошая самогонка, иному бальзаму сто очков форы даст.
– Да, – сказал Пётр, – плоть слаба, но дух силён.
– Точно, мясо мягкое, но самогонка крепкая, – ответил я ему в тон.
Очень крепкая самогонка, и скоро вся жизнь стала казаться лёгкой, красивой, а мы сами себя видели сильными, смелыми, могучими.
– Слышь, Петро, а чего этот мамонт или кто там топает, в деревню попёрся? Он чё, совсем нюх потерял? Не, не порядок!
– У нас раньше за такое рыло чистили, – пьяно пролепетал Петро. На него балашихина самогонка действовала по-другому. Ботаник то и дело клевал носом, порываясь заснуть.
– А щас что? Время другое? Мы тоже начистим! Пошли!
– К-куда?
– На кудыкину гору. Щас мы эт-того топотуна оттуда вытащим и популярно объясним, по-пацански, как надо в гости ходить!
– Не-е, ты что. Туда нельзя. Там страшно. Там действительно страшно, – Петро положил голову на сложенные руки и, блаженно улыбаясь, закрыл глаза. – А ты пьяный совсем по-другому говоришь, по-хулигански. Такие, как ты, в школе меня очкариком обзывали. Давай им тоже рыло надраим?..
– Начистим, – пьяно поправил его. – А ну, не спать! – скомандовал я, разливая остатки самогонки по стаканам. – Давай, накатили и вперёд!
– Пошли. – Петро кивнул. – Только амуниция нужна. Там колючку надо как-то пройти.
– Ерунда. Инструмент у тебя есть?
– У Исмаилыча инструмент хороший был. А у меня так себе. Но… ладно. Вон там, в кладовке, рюкзак со снаряжением. Сам собирался отправиться, да одному как-то не с руки.
– Фонари? – Петро кивнул. – Хорошо. Ну всё, вставай братан, пошли. Если мы сейчас шею не намылим, то потом уважать себя не будем. Вот ты меня уваж-жаешь?
– Уважаю, – согласился Петро, вставая. При этом его повело в сторону, но он, собрав остатки воли, удержал равновесие и бодро двинулся к двери. Дверь открыли с третьей попытки – вдвоём толкали её наружу, когда она открывалась вовнутрь.
– Боже мой, куда мы прёмся? – мелькнула у меня в голове последняя трезвая мысль, но её тут же захлестнула волна пьяного ухарства.
Мы вывалились в тёмную непроглядную ночь, в тишину, и будто в другой мир вообще. На свежем воздухе я немного пришел в себя. Нет бы повернуть назад, но фонарик светил ярко, дорога перед нами была сухой и ровной. С заливных лугов, стелясь по земле, змеились ленты тумана. И гора… Гора ясно виднелась в свете заходящей луны.
– Вперёд, вперёд! – Петро, тоже на удивление бодрый, махнул фонариком.
– Фигня, прорвемся! – крикнул я, подумав, что для меня эта гора такой же вызов, как для быка красная тряпка.
– Ну, где ты там? – замигал фонариком Петро.
– Иду. На подходе.
– Сейчас по главной улице выйдем на институтскую трассу и по ней километра два до колючки. Ну, ты дорогу должен помнить. Хотя бы приблизительно.
– Помню, – мотнул я головой и тут на меня накатила дурнота. Не то от выпитой самогонки, не то ещё от чего.
– Луна сейчас сядет, темно станет. Но у нас фонарики, – тряс меня за руку Петро. – Ау, ты меня слышишь? Или опять поплохело?
– Ничего, ничего. Идём.
Дальнейшее я помню смутно…. косматая стена тумана, освещенная нашими фонариками… ржавая колючая проволока… потом бетонная стена и тщетно пытающийся вскарабкаться на неё Петро… пролом в стене, неожиданно открывшийся слева… голос ботаника… фразы, произнесённые зловещим шепотом… "здесь колючка"… "ничего… перекусим"… потом ровная площадка и какие-то сооружения, приземисто проглядывающие справа…
– Пришли? – спросил я, стараясь угадать, какой из двух лучей света идёт от фонарика Петро. А тогда кто держит, второй? Или у меня в глазах двоится? Сплошные вопросы.
– А чёрт его знает. Вроде да, – ответил ботаник и тут же, опережая меня, задал терзающий меня вопрос:
– А почему у тебя два фонарика, Яш?
– Это у тебя в глазах двоится. Слушай, ботаник, а тебе не кажется, что навозом тянет?
– Это, наверно, от фермы. Тут ферма почти примыкает к зоне. Летние выпаса и дойка. Пастбища хорошие. Не пропадать же добру.
– Эх вы, колхозники. Тут судьба мира решается или даже шире – Вселенной, а вы – "не пропадать же добру"…
– Эт так. А давай ещё самогонки выпьем? У меня что-то с желудком не очень и в голове плохо совсем…
– Это да. Завсегда согласен. Нужно поправить здоровье. А ты захватил?
– Обижаешь, товарищ начальник! – Петро вытащил из рюкзака что-то вроде термоса. – Я у Балашихи две купил, одну припас.
Первый выпитый стаканчик вернул мне способность соображать. Дурман в голове немного рассеялся, в желудке появилась приятная теплота. Вокруг стояло туманное марево, и свет наших фонариков терялся в двух шагах. В тумане что-то неясно шлепало, погромыхивало, вздыхало.
– И что это? – спросил я. – И где мы?
– Через колючку прошли, через стену прошли. Значит, на территории. Сейчас эту поляну пройдём, а там подъём начнется на самую гору. Уж там мы его и схватим! – Петро пьяно улыбнулся. – Ещё по стаканчику для бодрости духа?
– Для бодрости – это хорошо. Но что это там гремит?
– Да на территории всегда так. А уж ночью и вообще…
Тяжелые шаги в тумане проявились справа. Кто-то огромный тяжело брёл сквозь туман.
Бум! Бум! Бу-у-м!
– Это он идёт! Топотун идёт!! – Петро резко вскочил, уронив свой фонарь.
Существо низко и протяжно загудело:
– У-у!!! Му-у!!
– Стой! Сиди! Не дёргайся! – схватив умника за руку, усадил его рядом с собой.
Я поднял свой фонарик и направил луч в сторону приближающихся шагов. Фонарик высветил здоровенную рогатую голову. А под ним – мощный мускулистый торс человека с мощными руками. Нечто сердито и громко загудело:
– У-у-у!!!
– Спокойно, брат-культурист… Спокойно… Может, выпьешь с нами?
Моё предложение, похоже, разозлило топотуна. Низко нагнув рогатую голову, он ринулся на нас. Мы с Петром бросились в разные стороны. Топотун, промчавшись по инерции вперёд, остановился. Он тяжело ворочался в тумане и явно готовился к повторной атаке.
– Бежим!! Затопчет!! – завопил выскочивший из тумана Петро и, ухватив за руку, потащил меня за собой.
Бежать было тяжело. Видимо, сказывались количество выпитого и бессонная ночь. Как назло, на нашем пути попадались кусты и бурьян. Я упал. Сердце выпрыгивало из груди, а предательский комок тошноты подкатывал к горлу. "Совсем плохо", – подумал я, пытаясь подняться на четвереньки. И тут же мощным ударом был сбит с ног. Колбаской покатился по склону, а позади меня угрожающе ревело: "У-ууууу!" "Догоняет", – мелькнуло в голове. С трудом поднявшись на ноги, я помчался вниз по склону, но земля неожиданно ушла из-под ног, и я рухнул в глубокую яму, стукнувшись головой о что-то твёрдое на дне…
Очнулся в предрассветном мраке – как мне показалось сначала. Свет брезжил где-то впереди, небо начало сереть, возле меня негромко разговаривали два женских голоса. Я пытался уловить суть разговора, но сознание выхватывало только отдельные слова и фразы, которые не укладывались в общий контекст.
– Целы ли власы пришельца?..
– Зрю, что целы, – отвечали более низким голосом.
– Осознаёт ли он…
– Разум его спит и понимание ещё не достигло средостения…
Тут их перебили. Мне показалось, что я слышу скрипучий голос бабки Балашихи:
– Ето ж скока ж пить-та можна? И пьють, и пьють, утробы ненасытнаи. Друга, вишь ли, поминали…
Но небесные голоса продолжали свою беседу, не обращая внимания на скрип деревенской знахарки:
– Когда он обретёт осознание?
– Когда он увидит корни ключ-дерева и ключ-дерево откроет ему…
Второй голос с сомнением произнёс:
– Если сможет вместить он открытое…
Надо мной нагнулся ангел, а если нет, то ангелы должны быть такими! Прекрасные, спокойные, будто выписанные черты лица, глаза – безмятежные и в то же время ужасные своим спокойствием. Лицо, поначалу ввергшее меня в состояние шока, пропало, а я подумал, что оно не красивое, не страшное – просто другое, чуждое. Но такое притягательное! Помимо моей воли с губ сорвались слова:
– Люби меня, я постараюсь быть тебя достойным…
В уши ворвался громкий, многоголосый хохот…
– А ну цыц ржать! Видишь, сморило человека. С нашей самогонки и не такое бывает, – голос председателя я узнал сразу. Открыл глаза, теперь уже окончательно придя в сознание.
Сел и стал оглядываться.
Я сидел, прислонившись к бетонной ограде, вокруг стояли мужики в фуфайках, тут же, опираясь на клюку, была Балашиха. Председатель строго взглянул на неё и сказал:
– Позвольте поинтересоваться: и на чём же это, уважаемая Валентина Сергеевна, вы настаиваете ваш знаменитый самогон? Раньше, помнится, с кедровых орешков так народ не плющило.
– А его не с моей самогонки так накрыло, в нём дурь его собственная бродит, и пока вся не выбродит, не пить бы парню. – Она вздохнула. – Чудинок видел небось? Им все в любви да верности клянутся, а потом находят их в лесах да оврагах – до смерти залюбленных. Поаккуратней бы, внучок, с ангелами-то.
Меня забило в ознобе.
– Да что тут вообще происходит?! – заорал я.
– А то и происходит, что чудом вы с Петром живы остались, – ответил председатель. – Бык у нас отвязался, производитель знатный, Миколаем кличут. Вот спасибо Балашихе за самогонку сказать надо: были бы с Петром трезвыми – ни в жисть бы не убежали. Затоптал бы насмерть.
– Да чего затоптал? – встрял один из скотников. – Вон, прошлой осенью, коня рогом запорол. Вон, Васильич, стоит, не ухмыляется. Эт он к нему с похмела подъехал. А Миколай шибко этого не любит. За сто метров учуял да бросился на него. И ка-ак поддел лошадь прям рогом в брюхо. Как ты, Васильич, жив остался?
– Да и сам не помню. Коня-то метров на десять отшвырнуло, а я последнее, что помнил, – лечу через конскую голову. Как на пихтушку взлетел, сам не знаю. Вот уж опосля раз пять на трезвую голову пробовал – не выходит. Да ведь на пихтушку-то попробуй заберись, вон у неё ветки как идут – все вниз и плотно.
– А давай мы тебе Миколая подсобить организуем? – ухмыльнулся председатель, и мужики снова в голос заржали. – После того как его из силосной ямы достанем. Есть предложения?
– Так это… на возжах его нужно… краном поднять…
– О, ещё один очнулся, – Фёдор Егорович посмотрел вверх.
Я тоже с трудом поднял голову – поперёк забора, свесившись головой в нашу сторону, висел Петро. Бледный, без очков, испачканный навозом.
– Только меня сначала отсюда снимите… – проблеял ботаник.
– Тоже вожжами и краном? – ядовито поинтересовался председатель. – Вы мне, хлопчики, скажите, зачем вы быка выпустили?
– Яшка, так это мы что, вчера с тобой в связке на коровник лезли? – пролепетал Петро.
– Не знаю, тебе сверху видней, – ответил я, закрывая глаза.
Меня снова будто окутало плотной дымкой, сознание затуманилось и опять зазвучал мелодичный, хрустальный голос:
– Найди, Якоб, ключ-дерево… Найди его…
Глава девятая. Подарочный набор "Красная Москва"
(Конец декабря 1952 года)
Вот уже месяц Варвара работала на новом месте. Работа ей очень нравилась. Коллеги, в основном молодёжь – недавние выпускники Тимирязевской академии, лесотехнического института. И, что удивительно, в институте царила совершенная свобода дискуссий. Ругали вейсманистов-морганистов, но это так, скорее для проформы. Но больше всего доставалось Трофиму Денисовичу Лысенко. Если в Москве о сессии ВАСХНИЛ говорили шепотком, постоянно оглядываясь по сторонам, то здесь словесные баталии шли совершенно в открытую. Профессор Званцев, тридцатичетырёхлетний, бородатый, не стесняясь, кричал, что есть структуры, которые передают наследственную информацию. У себя в лаборатории он практически открыто занимался исследованиями наследственности. Но основным подразделением был Институт геобиохимии.
– У нас, Варенька, тут три основных института, и не один пред другим шапку не ломает, – говорил ей научный руководитель, профессор Михальков. – Геобиохимики исследуют миграцию химических элементов при помощи биологических организмов, как они накапливаются в живой ткани, потом отмирают, потом претерпевают метаморфозы в глубоких слоях земной коры, ну а потом образуют природные залежи полезных ископаемых. Но – это так, общая теория, этим ещё академик Вернадский занимался, их верховный гуру. Но на практике интересует их лишь одно: как некоторые растения аккумулируют в себе некоторый химический элемент. Радиохимики и физические химики – они занимаются соединениями урана и трансурановых элементов, их солями. Тема очень серьёзная, очень секретная, но ты слышала, наверное, заявление Советского правительства об испытании атомного оружия. Так вот, в той бомбе уран-то был трофейный, а нам нужны свои источники, так вот они поиском таких источников и занимаются. А мы просто ботаники. Наше дело маленькое – изучаем тут одни очень интересные реликтовые растения, эндемики, которые нигде в мире больше не растут. А только здесь – на этой горе. Но это, так сказать, преамбула. А вот амбула – это вот тебе наши ребята и девчата всё расскажут. Ну а как в курс дела войдёшь – дня через два-три, – я тебе тему дам.
– Если проект такой секретный, то что он здесь делает? – Варя кивнула в сторону худощавого мужчины, одетого во френч защитного цвета без знаков различия. Она уже несколько раз сталкивалась с ним и знала, что он из пленных японцев, что зовут его Коэтиро – или Коля, как называли здесь. При встрече с Варей японец всегда вежливо кланялся, и девушка ловила себя на том, что почему-то начинает искать глазами и ждать, когда он появится.
– А, это наш биолог. Специалист по растениям гинкго. Он проходил по делу отряда 711. Слышала о таком? – Варя отрицательно помотала головой. – Это очень секретно, в закрытых материалах хабаровского процесса. Но Коэтиро-сан ко всем этим безобразиям отношения не имеет. Он и в отряде-то не состоял. Была там экспедиция токийского университета, а так как в Японии всё милитаризовано, они тоже назывались отряд 620. Но тематика была сходной с тематикой нашего института, поэтому к нам он и попал. А судили его заодно с военными преступниками, но, слава богу, разобрались, по какой тематике он работал. Есть всё-таки светлые головы в наших органах. Но ты его не бойся и не обижай, работать вам вместе придётся – он у тебя на подхвате будет. Или ты у него – там разберётесь. Да, завтра на участок с ним съездите, посмотрите на месте, пробы грунта возьмёте, состояние общее изучите. Да и посмотреть на это чудо будет просто интересно.
Варя замерла. Почему-то распоряжение профессора обрадовало её. Она бросила украдкой взгляд на Коэтиро – Колю, как называла японца мысленно, – тот склонился над микроскопом, старательно регулируя освещение. Микроскоп мощный, незнакомой Варе конструкции. "Интересно, что он там видит?" – подумала она, поднимая взгляд к потолку. И ее будто обожгло кнутом – вверху, на посту – большой стеклянной будке, прилепившейся под потолком, сидели три женщины в форме с тёмно-синими погонами и в беретах с малиновыми околышами. Варя повернулась к профессору:
– Андрей Николаевич, а как пленному разрешают свободно передвигаться?
– Ну почему же "свободно", Варенька? Одна из наших… – Тут профессор усмехнулся и, понизив голос, прошептал: – Одна из наших гарпий будет с вами. И конвоир тоже – он утром приводит его из лагеря, а вечером уводит в бараки. Всё прошу Коэтиро к нам в спецотделение перевести, в шарашку, иначе говоря, да всё документы где-то ходят. А так под конвоем ходит – в лагерь, вместе с другими военнопленными.
– Я краем уха слышала о военнопленных…
– Да тебе, Варенька, и знать это не интересно, да и не нужно – издержки войны. А у нас по институтам ещё человек пятнадцать японских специалистов работает, знающие люди и великолепные специалисты, да вот быт их морит. Плохо выдерживают наши условия и погоду. Да и конвоиры, не скажу, чтобы уж совсем звери, но особой интеллигентностью не отличаются. Ну да ладно, завтра оденься в спецодежду – получишь на складе, для полевых работ комплект обязательно возьми, я уже распорядился и накладную выписал. Завтра день тяжёлый будет, так что сейчас иди домой и хорошенько выспись.
Варя снова посмотрела под потолок – ей показалось, что одна из надзирательниц – белобрысая, сухонькая, с тонким остреньким носом – с ненавистью смотрит на неё. И хоть знала Варвара, что разговор с профессором она слышать не могла, а всё не удавалось отделаться от ощущения, что женщина в форме ловила каждое слово.
Пока получала на складе спецодежду, пока добиралась до дома, гнетущее чувство улетучилось, и она совсем забыла о неприятной надзирательнице. Потом Варю целиком захватили домашние хлопоты – приготовить ужин, разобраться с одеждой на завтра, а вечером хотела прочесть документы – профессор Михальков настоятельно рекомендовал в первую очередь прочесть его работу.