– А у тунисского бея на лбу преогромная шишка, – натянуто рассмеялся Петро. – Эн Вэ Гоголь, "Записки сумасшедшего".
– Так что ж я, сумасшедший, что ли?
– Да нет, тут немного в другом дело. Не буду лезть в дебри волновой физики, объясню просто.
– Да уж, пожалуйста, будь добр!
– Суть в чём? Мозг человека можно представить как приемник, настроенный на определённую волну. И он принимает передачу определённой станции. Это то, что он видит, слышит, ощущает. Но бывает, что настройка приёмника сбивается, и человек начинает принимать передачи других станций. Они мешаются с передачами его станции – ну, ты знаешь, как бывает при неточной настройке? – Я кивнул. – Так можно объяснить шизофрению, – продолжил Петро. – Шизофреник принимает передачи, предназначенные для другой личности, реагирует на несуществующую в нашем физическом мире угрозу, слышит голоса из другого мира, но и в самых тяжёлых случаях может вообще выпасть из нашей реальности. Впасть в кататонический ступор. Что, собственно, и произошло в институте. Местные, говоря о катастрофе, сами-то толком ничего и не видели. Тут было мощное половодье, снесло струнный мост. Обрушился поезд, благо шёл порожняком, жертв немного. До этого Берию сняли, а он лично этот проект курировал. Лагеря под амнистию попали. Первыми простых зеков амнистировали, а в пятьдесят четвёртом в качестве жеста доброй воли дорогой Никита Сергеевич или нет, ещё товарищ Маленков, – Петро ухмыльнулся, – японцев на родину отправил. Ну а потом началось массовое выключение людей – как это тогда называли. Идёт человек – бац, упал. Пульса нет, дыхания нет, процессы все на нуле. А потом через сутки очнется, как ни в чём не бывало – ничего не помнит, как будто выключили, а потом снова включили. Такие случаи бывали на ядерных полигонах. Да в том же Семипалатинске. А у нас это приняло массовый характер. С тобой то же самое было.
– Но я же помню, – возразил ему я. – Пусть не свою жизнь, но помню.
– Вот это-то и странно. Я ведь почему тебя к Балашихе потащил? Та же волновая физика. Любая знахарка, любой шаман этим пользуются каждый день, только на бытовом уровне. Так сказать, настройщики – мозги как в порядок привести могут, так и сорвать начисто психику. Та самая пресловутая порча, которая до сих пор пользуется огромным спросом у потребителей подобных услуг, которые оказывают эти сомнительные, так сказать, специалисты. Не, ну, конечно, не все они шарлатаны, есть и такие, которые что-то знают, что-то умеют, но вот они едва ли могут объяснить, что у них получается и почему. Тут, если проводить аналогию, то, пожалуй, больше подойдут медведи на велосипеде – педали крутят, вроде едут, а зачем это – не знают…
– Да понял уже, не совсем тупой. Давай рассказывай, что с институтом дальше было?
– Пронин погиб. Тоже при загадочных обстоятельствах. И тут совершенно неожиданно иссякли трансураниды, – закончил рассказ Петро.
– То есть как "иссякли"?
– Месторождения ведь как обнаруживают? Знаешь? Нет? Тогда слушай… В сороковых годах все искали уран. Ну, ты слышал историю о красноярском деле в геологии? Нет? Тоже не слышал? Тогда в двух словах расскажу. Приехала в Красноярск некая психопатка по фамилии Шестакова, корреспондент газеты "Правда". Зашла она в краеведческий музей и увидела образцы урановых руд, закупленных в Германии и привезённых ещё в начале века. А в другом отделе музея выставлены тоже образцы урановых руд, но привезённых из Ферганы. Ну, она эти образцы тайно похищает, привозит в Москву, не сообщая, откуда именно, только донос, что из Сибири – и всё, закрутилось дело. Геологов обвинили в том, что они скрывают от партии и правительства богатейшие месторождения урановых руд. Посадили многих. А до этого, можно сказать, проводилась детальная аэрофотосъёмка Советского Союза. Ну, грубо говоря, летали самолёты с дозиметрами и… Так вот, летают они, ничего не находят, и вот сбился самолёт с курса, пролетел немного севернее нашего Барнаула – и на тебе, такой всплеск радиации. Учёные не поверили, думали – ошибка. Вылетели повторно. И наткнулись на нашу гору. Стали брать образцы пород – даже близко ничего похожего на урановые руды. А потом оказалось, что радиоактивны сами деревья. Вот и начали по-простому брать из них смолку, гнать пихтовое масло, пережигать их на древесный уголь, а там уж получить уран – дело техники. Сначала зэки работали, а потом уже институт поставили. Генерал Ветров пришёл, он тут вообще всё на широкую ногу поставил, все новейшие достижения науки и техники тут были. А товарищ Берия не преминул на совещании у товарища Сталина ткнуть носом министра геологии Малышева. Дескать, твои геологи вредительством занимаются, а мои орлы уже столько лет Родине и уран, и трансураниды дают.
– Так-то оно так, всё понятно, всё по полочкам. Комар носа не подточит. И верю тебе, ты знаешь, что говоришь, но есть один момент: гора. У меня чёткие указания – чтобы на покупаемых землях была гора. Заказчики – люди знающие, и стопроцентно побольше, чем я и ты. Что с этой горой?
– А ничего. Нет там радиации. Летали там и разведчики, и так исследовали. И деревья нерадиоактивные и никогда ими не были. Хотя – по документам они такими были, и что с ними случилось – неизвестно. Поизучать бы это всё, поисследовать, но… с пятидесятых годов тему заморозили.
Петро не умел врать. Зря я на него грешил, подозревая во лжи. Он даже недоговаривать не умел. Смущался, начинал поправлять очки, вытирать вспотевшие ладони полой рубахи. Решил помочь ему:
– Давай с другой стороны зайдём? В дороге, когда мы с Витьком на "хаммере" сюда ехали, Роберт Исмаилович рассказывал интересную историю. Троих его земляков задрали. Да ты и сам слышал. Ещё возражал, что-де домой они отправились. Так я тоже скажу. Я за эти сутки не поседел по одной причине – меланина в организме навалом. Тоже, между прочим, наблюдал за подобным происшествием.
– Так с этими проще – их не нашли, – Петро замялся, и мне показалось, что он оправдывается… или чувствует себя виноватым. – Они в институт частенько пытались пролезть, всё проход искали. Дескать, там приборы остались ценные, а тогда золота и платины на контакты не жалели, вот и думали лом оттуда вынести. Кто знает, где смерть свою нашли? Но вот что меня поразило, – Петро умолк, задумавшись. – Фамилия твоя. Гмелин. А по матушке ты как?
– Она детдомовская, дали простую фамилию – Коптелова. Чёрная была, как головёшка, в вагоне товарняка нашли, на угле. Повезло, что сопровождающие решили проверить буксы колёс на одном из разъездов и писк услышали. Думали, котёнок залез. Не поленились открыть вагон. А там свёрток. Кстати, тоже где-то здесь было дело. Товарняк в Новосибирск направлялся, да всего ничего прошёл. А Гмелин – отец мой, инженером был, он недолго жил, я его и не помню. Умер, когда мне два года было.
– А мать? Мать-то жива? – И глаза Петра заблестели.
– Пять лет как схоронил. В аварию попала, год в больнице, но так и не выправилась, недолго прожила, – ответил я, обратив внимание, как сник собеседник, услышав это. – Так чем же тебя фамилия поразила? Обычная фамилия, немецкая – Гмелин.
– Как-то, тоже раскапывал по этому делу материалы, наткнулся на интересный документ. Один из открывателей рудных запасов Алтая и первых исследователей этих мест Якоб Гмелин – на русский манер Яков Иванович.
– И что? Мало ли однофамильцев?
– Много, Яков, слишком много! – Петро всплеснул руками. – Но сначала я расскажу тебе, что в том отчёте…
Но, видно, не судьба была сегодня закончить беседу: опять загудела гора, страшно, надрывно, с подвываниями. Ужас – необъяснимый, жуткий – сжал сердце. Волосы на голове встали дыбом. Снова те же звуки, что и в первый день, на пути сюда: шаги – тяжёлые, титанические шаги.
– Яшка, быстро! Повторяй! – закричал Пётр. – Говори: "Vade retro monstrum!" Руки вперёд вытяни и говори! Иначе нам всем крышка! Всю деревню накроет! Ну, давай, что стоишь столбом?! Давай!!!
– Vade retro monstrum! – прокричал я, не успев даже задуматься – зачем?
– Руки! Руки вверх подними и ещё раз! – Ботаник был бледен, видно, что испуган, но глаза светились так, будто он только что открыл способ передвижения в пространстве путём телепортации.
– Vade retro monstrum! – как попугай, заорал я во второй раз, задрав руки.
И тут же всё стихло. Будто по мановению волшебной палочки, успокоилась гора. Шагающий к нам гигант пропал, и только собаки за окном выли – долго, протяжно, как по покойнику.
– Сработало! Сработало… – восхищению Петра не было предела. Он едва не плясал от счастья, только что в ладоши не захлопал.
– Петя, друг ты мой околонаучный, я даже спрашивать не буду, что именно сработало и зачем я изображал из себя клоуна. У тебя водка есть?
– Не, к Балашихе надо бежать.
– Так беги…
Я мешком осел на пол и сквозь полуприкрытые веки смотрел в окно. Петро хлопнул дверью, простучал каблуками ботинок по крыльцу и затопал по улице.
А я, взвившись с пола пружиной, метнулся к его компьютеру…
Глава седьмая. Объяснительная
(Конец ноября 1952 года)
Сквозь сон Варвара услышала дребезжанье будильника. Муж вскочил на ноги, метнулся к умывальнику. Послышался плеск воды, довольное фырканье.
Она с трудом села на кровати, одёрнула ночную рубашку.
– Вставай, вставай, соня! – вбежал бодрый Жатько. – У нас работа в две смены. Всё отлично! – он дёрнул жену за крутой локон. – Тебе нужно будет сегодня объяснительную написать. Подробно так. Есть у нас такой майор Иванов, важная птица. Ты всё как есть ему рассказывай, как на духу. Он всё насквозь видит и на полтора метра глубже. Там наши смершевцы решили пошутить – всё в войнушку играют, никак наиграться не могут. Шпионов ловят. А потом тебя сам генерал хочет видеть. Он обычно со всеми вновь прибывшими беседует. Ещё бы. У нас тут пробный коммунизм, – Жатько ухмыльнулся.
– А тебе не надо писать объяснительную? – глухо спросила Варвара.
– А мне-то за что?
– За то, что проигнорировал первую брачную ночь. – И, не глядя на мужа, демонстративно пошла умываться. Жатько схватив со стола полотенце, кинул его вслед жене.
– С-сука, – прошипел он сквозь сжатые губы зло, но тихо, так, чтобы Варвара не услышала. Он сам не понимал, зачем женился на этой гордячке. Москвичка, конечно, была красива, но не настолько, чтобы он потерял голову от любви. Но тогда, в столице, просто ничего не мог сделать. Просил её выйти за него замуж и сам же удивлялся – будто что-то заставило его сделать девушке предложение. Будто кто-то управлял им – настолько неожиданной стала женитьба, прежде всего для него самого. И что теперь делать, он не знал, но развод – не выход: не одобрит начальство, и негативно может сказаться на карьере, а он метил высоко подняться, очень высоко…
Этим утром молодые супруги больше не сказали друг другу ни слова, не разговаривали до тех пор, пока не очутились перед небольшим двухэтажным зданием в центре городка.
– Тебе сюда, с майором поговоришь, а я к себе. – Он неловко чмокнул жену в щёку и добавил: – Служба, сама понимаешь.
Дежурный проводил её в небольшой кабинет. Майор Иванов, невысокий, крепкий, собранный, тепло улыбнулся, вставая ей навстречу. Он показался Варе довольно милым человеком. Первым делом поинтересовался, завтракала ли она, и тут же организовал чай с печеньем. Адъютант принёс поднос с горячим чайником, на тарелке горкой лежали печенья и ещё какая-то сдоба. Иванов хмыкнул:
– Сидорчук, у тебя чайник на постоянном подогреве, что ли? Не успею спросить, а ты уж всё приготовил!
– Служу Советскому Союзу! – гаркнул адъютант, скрываясь за дверью.
Майор поставил поднос на стол, налил в чашку чая, подвинул поближе к посетительнице. Положил перед ней чистый лист, чернильницу, перо и, не переставая улыбаться, ласково попросил:
– Вот бумага, пишите. Пишите-пишите, в произвольной форме, как сочинение на тему "Как я вчера провела день".
– Ужасно! – выдохнула Варя и прикусила язык.
– Ничего-ничего, всё нормально!
Варвара пододвинула лист, макнула перо в чернила – и перед глазами пронёсся вчерашний день… Радужные надежды, ожидание встречи с Виталиком – она так ждала его! Будто на крыльях, неслась из самой Москвы, торопя время. А он не встретил. Потом изматывающие блуждания в чужом городе, тяжёлый чемодан, всё время бьющий под колени. Вроде бы нашла добрых людей, своих же, комсомольцев – а они так с ней поступили! Заподозрили в пособничестве врагам… и этот страшный подвал, и злой следователь. Как он кричал на неё! А потом неожиданное, как в сказке, освобождение. И что разобрались, поняли, кто она такая. Что она советский человек, а никакой не враг. Затем Виталя… Она хотела кинуться к нему на грудь, заплакать, рассказать обо всём, но его лицо… Варя вспомнила, как осеклась, замолчала, как погас первый порыв. Его лицо – такое ужасное, злое, губы в ниточку, глаза металлом блестят… И как он потом орал в машине… Варвара смахнула набежавшую слезу, даже не заметив, что на белом листе расплылись чернила. Всё же мама была права – нельзя выходить замуж вот так, скоропостижно… Мама так и сказала – скоропостижно, будто про покойника. Варя тогда отмахнулась, но осадок остался. А ведь сколько было поклонников! Все парни из её группы были влюблены – тайно или явно. А вот появился майор, вскружил голову… И если руку на сердце положить, то не Виталиком очарована была, а просто захотела пожить при коммунизме, пусть при пробном. Красиво рассказывал майор про посёлок Лесной, про то, что нет воровства и скандалов, что все люди молодые, увлечённые. И Варя сейчас вспомнила, как захотела если уж не получится поучаствовать, то хотя бы одним глазком взглянуть на это место. Взглянула. Посёлок не обманул ожиданий, и люди здесь действительно удивительные, вот только муж… Но это ничего, стерпится, слюбится, как говорила её бабушка. А может, нужно найти подход? Поговорить с ним по душам? Бабушка ещё говорила, что ночная кукушка всё перекукует. Но какие тут ночи? Если он только лёг и сразу уснул. А она потом вертелась полночи, всё гадала: не любит? Или просто день тяжёлый был? Может, правда устал? Но тогда откуда взялся в шкафу бюстгальтер?..
– Написали? – Варя, вздрогнув, отодвинула лист. – Ну, давайте, я прочту, а вы пока чайку попейте. Сидорчук вон рогаликов вам свежих принёс. У нас в городке пекут. В столице таких не увидишь! А может, журнальчики полистаете? А я сейчас ознакомлюсь и вопросы задам.
Варя, вздохнув, пододвинула ближе блюдце с рогаликами и неожиданно ощутила сильный голод. Сдоба оказалась действительно великолепной. Чай, ароматный, терпкий, уже остыл, но всё равно бодрил, прогоняя остатки сна и плохого настроения.
– Ну что, ознакомился с вашим творчеством, – Иванов добро улыбнулся. – Хорошо пишете, литературный дар имеете. У нас тут институтская молодёжь альманах надумала выпускать литературный, так что присоединяйтесь! А вот вы пишите, капитан с лейтенантом ехали с вами в купе. Они никаких вопросов вам не задавали? Фамилии их не помните?
– Ой, да что вы! Они хорошие. Капитан всё так заботился, всё курицей домашней угощал. А лейтенант на каждой станции в буфет бегал. Да они всё больше про свою службу говорили. В командировку они ехали, в местное пехотное училище.
– Ну ладно, хорошо… – Иванов достал папиросу, смял мундштук, но, засмущавшись, прикуривать не стал. – А наши два молодца, одинаковых с лица – Суровикин и Суровцев, они как? Не грубили вам?
– Да я уж и не помню. Всё так неожиданно случилось, всё так быстро. Они же коллегами представились, из Лесного.
– А в купе четыре места. Больше попутчиков не было?
– Мужчина был. Он вечером сошёл. Или ночью. Но после Новосибирска, это точно. Поезд ещё долго там стоял, на той станции.
– Как выглядел, не помните?
– Да просто, обыкновенно. Штаны серые, в полоску, сапоги хорошие, добротные такие, вроде кожаные.
– Яловые или юфтевые?
– Да я в этом не разбираюсь, я из таких тонкостей только и могу, что от кирзовых сапог все остальные отличить. Да и товарищ неразговорчивый был. Представился Геннадием. Сказал, что заготовитель по линии потребкооперации, закинул вещмешок на полку и проспал всю дорогу.
– Что ещё из одежды на нём было? Не запомнили случайно?
– Да фуфайка, синяя. Свитер вязаный, шерстяной… – Варя, склонив голову вправо, задумалась.
– А свитер он всю дорогу не снимал?
– Да он ехал всего станций пять-шесть. А свитер, да. Когда он выходить собрался, я не спала. Так, дремала. Он рубаху поправил, свитер поднял и рубаху в брюки заправил. Я ещё подумала – смешная рубашка, яркая, хоть петрушкой в балаган иди.
– Ночью рассмотрели?
– Да. Там как раз фонарь в окно светил. А ещё он дверь купе приоткрыл, вещмешок выставил. Быстро так одежду в порядок привёл, фуфайку накинул, шапку на голову и вышел.
– Посмотрите, этот человек? – Иванов достал из синей папки рисунок и протянул его Варе.
– Да, похож. Я особо не рассматривала. Хотя, знаете, у него на руке ноготь сорванный. Уже подживший, но видно, что недавно поранился. Он когда чай пил, заметила. На правой руке, на большом пальце.
Иванов сделал в блокноте пометку.
– Ну ладно, пожалуй, всё на сегодня. Вас уже Ветров заждался. – Он нажал звонок – тут же в дверях возник солдат и замер, вытянувшись по стойке "смирно". – Значит, так, Сидорчук, проводи Варвару Фёдоровну в первую приёмную.
Варя улыбнулась, подумав, что майор – очень приятный человек, покинула кабинет. А Иванов, задумчиво посмотрев ей вслед, подождал, пока закроется дверь. Потом он взял телефонную трубку, набрал номер.
– Экспертиза? Дайте мне Быкова. Да. Срочно. – Он, дожидаясь, пока старший судмедэксперт подойдёт к телефону, закурил. Лицо его, умное и доброе, стало серьёзным, лохматые брови сошлись к переносице. Он посмотрел на карту железных дорог, висящую на стене и, прижав плечом телефонную трубку, сделал две отметки карандашом. – Быков? Да, майор Иванов на проводе. Слушай, Быков, глянь в результатах, что у нашего трупа с пальцами… Да нет, большой палец… Да. Да на правой… Так, спасибо, дружище, помог очень.
Иванов немного постоял, глядя на аппарат, и снова снял трубку.
– Соедините меня с управлением железной дороги… немедленно…
Но Варвара об этом не знала. Она шла по посёлку, ещё находясь под впечатлением от встречи с генералом Ветровым. Он был очень большим человеком, а сам – высокий, плечистый, с крупными чертами лица и большими, как лопаты, ладонями. Варя обратила внимание на мозоли – застарелые, такие бывают у людей, которые много и тяжело работали. Генерал заметил её взгляд и рассмеялся – от души, весело.