- Думаю, вы правы, - словно только и ждал этого, с готовностью ответил Патковский, - если ехать так же, мы выедем к хуторам…
Они одновременно повернули лошадей. Война вскользь бросил взгляд на мельницкого судью и похолодел. Пан Альберт был бледен, как покойник. Всё сгущающийся мрак низменного леса только добавлял болезненной черни его лицу. Якуб вдруг понял, что Патковский в данный момент был близок к обмороку. Находясь в плену у страха, этот пожилой человек старался выглядеть невозмутимым только благодаря страшному усилию воли. Война и сам почувствовал, как взмокли и заныли от напряжения его задеревеневшие пальцы. Невидимый страх коснулся сердца, и оно начало больно ухать, неприятно распирая грудь и ускоряя дыхание.
Только теперь, когда гонимые чувством страха зрение и слух обострились, Якуб стал догадываться, что так пугало Патковского. Позади них слышались шаги только одной лошади. Ещё миг и по спине молодого пана неприятно пробежали мурашки. Причиной тому стал полная тишина за спиной.
Война и Патковский, не сговариваясь, обернулись. В десяти шагах позади них понуро уставившись куда-то в чащу, стояла одинокая лошадь. Патковского сильно качнуло и он, сначала откинулся назад, а затем, попав в мягкие лапы обморока, словно мех с соломой рухнул на землю. Его лошадь, внезапно лишившись седока, стала нервно переступать стоя на месте. Она едва не наступила на руку широко раскинувшемуся на сыром хвойном настиле пану Альберту.
Тело Якуба, наблюдавшего за этим, налилось ватной мягкостью, отчего движения охваченного ужасом Войны стали едва ли не быстрее передвижений личинки хруща. Он медленно повернулся в седле, пытаясь сообразить, как же ему сейчас исхитриться и удержать подле себя лошадей, лишившихся седоков? Отчего-то именно это желание упрямо засело в его гудящей, словно улей голове. Стоило ему, потакая этому желанию, развернуть своего коня, как тихий прикорневой лес вдруг дохнул ему в спину внезапным порывом ветра и запахом перепревшего тряпья.
Лошади вздрогнули, но остались на местах. Насторожившийся Якуб, толкаемый чувством самосохранения, обернулся. Лес вокруг был недвижим, и всё было бы как прежде, если бы только не этот тошнотворный, гнилостный запах.
Война так и не понял, что произошло. Притягивая к себе его внимание, перед ним поплыли в магическом мареве медные стволы сосен. И вдруг они будто расступились, пропуская летящего прямо на него призрака Юрасика!
Дыхание Якуба остановилось. Он почувствовал страшный удар. Призрак схватил его железными когтями, прижал к себе и, мощно, словно взмахивая крыльями, поволок куда-то вверх. Якуб ничего не видел. Полуистлевшее, безобразное тряпьё одежды нави полностью накрывало его голову, а трупная вонь и сильная хватка не давали возможности вдохнуть. Война чувствовал, как его одежда стала пропитываться холодным трупным соком.
Полёт был недолгим. Юрасик, даже не долетев до вершин деревьев, вдруг вернулся назад и бросил полуживую жертву на землю. Война упал на спину. Удар был настолько сильным, что Якуб не мог не вдохнуть, не выдохнуть. Из последних сил он перевернулся на бок, захрипел и …провалился в бездну…
Едва подъехав к месту предполагаемой встречи, староста стал беспокоиться. Необъяснимое ощущение опасности безудержно толкало его немедленно отправиться на встречу пробирающимся через лес товарищам, и только чувство долга, скреплённое договором на лугу у Жерчиц, удерживало его на месте. По всем расчётам пана Станислава Война, Патковский и оставшиеся с ними люди, двигаясь напрямик, должны были появиться в условленном месте раньше отряда старосты.
Прошло ещё немного времени, и пан Станислав стал колебаться. Вечерело, усиливался дождь и Жыкович, чувствуя неладное, послал двоих людей в сторону кавальских хуторов, на тот случай, если его товарищи, пробираясь через чащу, взяли намного левее положенного. Вскоре посланные на хутора люди вернулись, сообщив, что там пана Альберта и пана Войну никто не видел.
Подходило время принятия решения. Староста, не рискуя скомандовать всему отряду двигаться на встречу заплутавшим в лесу, оставил в поле троих людей так, чтобы их, в случае чего, было хорошо видно Войне и Патковскому. В этот момент вдалеке, едва различимые на фоне вечернего леса, появились силуэты людей. Даже издали было видно, что их гораздо больше, чем четверо, поэтому староста, приказал тем, кто получил во временное пользование панские сабли и кавалерийские шашки, приготовиться к бою и сопровождать его.
Нужно отдать должное Жыковичу, человек он был опытный, обстоятельный, смелый и, хотя из-за собственного живота особой поворотливости в бою от него ожидать не приходилось, командовал пан Станислав толково и со знанием дела.
Возглавляемый им отряд подъехал к лесу. Тут же к ним на встречу вышел какой-то мужик со страшной, нечёсаной бородой, ведущий под уздцы лошадь, на которой, обнимая её за шею, то ли лежал, то ли сидел пан Патковский. За ними вышел ещё один бородач, ведя под уздцы второго скакуна, на котором, изогнувшись в болезненной позе, сидел молодой Война. Следуя за его смирным животным, привязанные к панскому седлу, из леса вышли ещё две лошади без седоков.
Пространство перед выстроившимся дугой отрядом старосты заполнила, по меньшей мере, полусотня каких-то бродяг. Вперёд вынесли укрытые лапником сосновые носилки, на которых лежал какой-то окровавленный человек. Люди из отряда пана Станислава испуганно переглядывались.
- Кто вы? - раздираемый пляшущими в его голове вопросами, властным, полным силы голосом спросил староста.
Ответа пришлось ждать достаточно долго. Летавший среди чужаков шорох никак не мог найти того, кто осмелится бы заговорить:
- Думаю, пан Станислав, ты догадался кто мы такие? - услышал он незнакомый голос.
Жыкович не видел говорившего. Похоже, что он специально прятался от его внимательных глаз. Никто не выделялся среди разношёрстной толпы вызывающим взглядом, стало быть, любой из этих людей мог разговаривать с ним, прикрываясь впередистоящими.
Жыкович не стал тратить время на определение адресата:
- Я-то догадываюсь, - деловито откашлявшись, сказал он, - да и вы, как видно знаете, кто перед вами. Однако ж тем, кто не знает, скажу, что я пан Станислав Жыкович, староста королевского мельницкого староства. Вы, как я понимаю, люди Базыля Хмызы, …захватили пана Патковского и пана Войну и теперь собираетесь устроить здесь торг?! - пан Жыкович, не дав как следует разыграться чувству досады, тут же остыл. - Что ж, - горько вздохнул он, - во спасение их душ, мне сейчас не пристало торговаться. Но, как ни крути, а придётся вам подождать, господа хорошие, потому, как тех денег, что у меня собой есть, хопіць хіба што на посную вячэру[83] вашему атаману…
В это время сгорбленный и полуживой Война неуверенно выпрямился в седле. Он поднял голову, силясь отыскать взглядом старосту. Мокрые волосы молодого пана закрывали лицо, и Якуб был не в силах их убрать. Руки его дрожали, он медленно набрал воздуха в наполненную тупой болью грудь и с трудом выдохнул:
- Хмыза? …Вы люди Хмызы?
Бородатый мужик, что держал лошадь Патковского, обернулся:
- А хіба мы не казалі[84] вам, малады пан...? - с хитрой ухмылкой, спросил он.
- Надо же, - срываясь на хрип от донимавшего его кашля, прошипел Война, - а я только хотел просить пана Жыковича отблагодарить наших спасителей…
- Ну, дык у чым жа тады справа? - Вступил в разговор кто-то из толпы. - Якая вам розніца, каму падзякаваць? У народзе кажуць: "Хто не выцягне цябе з палонкі, таму і дзякуй"[85]..., - эх, - слушая это, махнул рукой бородатый, - гэта ж паны, што з іх ўзяць?
Жыкович быстро сообразил, что дело имеет несколько иной оборот, чем ему представлялось вначале. Понятно, что озлобленность Войны была только побочным продуктом его нынешнего внутреннего состояния. О состоянии же пана Патковского и говорить было нечего, жизнь в его пожилом теле едва теплилась.
Так или иначе, а помощи в прояснении этой ситуации следовало просить только у новоявленных "спасителей", которых, к слову сказать, ещё час назад Жыкович с полной уверенностью относил к лагерю своих личных врагов.
Пан Станислав не долго мучил свою голову рассуждениями о том, "что лучше", а "что хуже":
- С кем из вас я могу говорить? - уже на другой лад спросил староста, заранее предчувствуя, что лесной люд обязательно ответит на его вопрос колким словцом. Но нет. Почти тут же из толпы разбойников к Жыковичу вышел худощавый, красноносый мужик, с густыми, висящими чуть ли не до груди русыми усами. Рука его, было, потянулась к голове, чтобы снять перед паном свой дырявый колпак, но в последний момент, опомнившись, человек Хмызы лишь сильнее нахлобучил его на свою немытую голову.
- Говори со мной, - твёрдо ответил он, - косо озираясь на стоящих рядом сотоварищей. По говору было понятно, что этот человек русин.
- Что случилось с …моими друзьями? - спросил Жыкович.
Усач коротко оглянулся. Едва ли таким образом он мог увидеть стоящих позади него, однако, выглядело это так, словно он советовался с ними:
- Это, пан староста, ты у них сам спросишь. Нам, - усач снова вполоборота "посоветовался" взглядом со своими товарищами, - было сказано показать нашего человека, - он кивнул в сторону носилок. - Базыль сказал, что на этот раз Юрасик убил одного нашего, и чуть не отправил к праотцам двоих ваших. Хмыза не станет пока палить маёнтки, но велел передать, что хочет поговорить с молодым паном Войной.
Сегодня уже дело к ночи, а завтра вечером, к этому же времени, пусть пан Война и с ним не больше двух человек ждёт Базыля на этом месте…
В это время бородач подвёл панских лошадей с полуживыми всадниками к людям старосты. Жыкович, очнувшись от тяжких дум, вскинул голову, отчего с отворота его двойной шапки на задубевший от дождя суконный воротник потекла струя холодной воды:
- Что ж вы, хлопцы, - неуверенно сказал он, - куда ж пану завтра? Вы посмотрите, он же чуть живой…
Люди Хмызы подняли с земли носилки и дружно отправились обратно в лес.
- Он-то чуть живой, - замыкая их скорбное шествие, ответил усач, - а наш Яўфрэм уже нет. Бывай, пан староста, помни, завтра вечером. Если не приедет Война, Базыль сделает всё, как решит сам. Тогда уж не взыщи…
В тот момент, когда Войну и Патковского привезли в Мельник пан Альберт всё ещё пребывал в беспамятстве, а вот Якуб хоть и с трудом, а всё же сам слез с коня и вошёл в замок. Он нашёл в себе силы даже переодеться. В это время слуги отнесли пана Альберта в одну из гостевых комнат. Жыкович, видя в каком тот состоянии, послал конного гонца в Патковицы и на всякий случай распорядился омыть его и переодеть.
Понимая, что повисшая на волоске жизнь пана Альберта в любой момент может оборваться, староста и молодой пан до появления старухи Климихи постоянно оставались в комнате, где лежал отставной судейский писарь. Едва только мельницкая шептуха переступила порог и увидела отливающее серым, бледное лицо пана Патковского, она тот час же попросила всех выйти.
Якуб и пан Станислав ушли в гостевую, где, приказав немедля принести им вина, уселись у очага. Промокший до последней нитки староста наотрез отказался от сухой одежды и только подбрасывал дров в едва тлеющий до той поры огонь. Он повесил у очага свой плащ, снял и разложил на скамье мокрый камзол. Тепло открытого огня начало делать своё дело. От мокрой одежды старосты поднимался густой пар, наполняя гостевую запахом палёной шерсти и овчарни.
Большая бутыль, принесённая Антосем, заметно потеряла в своём весе к тому времени, когда староста, наконец, решился заговорить:
- Пан Якуб, - как можно мягче обратился он к начинающему соловеть от вина и тепла молодому Войне, - думаю, вы знаете, что мне нужно сейчас услышать? Я вижу, как вам нелегко, но поймите, я не могу оставаться в неведении…
Якуб вздохнул. Было заметно, что воспоминания ему даются нелегко. Перед глазами неотступно стояла страшная, беззубая пасть Юрасика, его пустые глаза, уродливый чёрный провал вместо выгнившего носа и мокрая от трупного сока хламида…
Войну передёрнуло.
- Не думайте, - сказал он, - что мой рассказ будет особенно длинным. …Мы въехали в лес, перебросились с паном Альбертом парой фраз и тут заметили, что позади нас идёт одинокая лошадь.
Представьте себе, только въехали, а второй лошадки и обоих наших людей уже нет, словно никогда и не было. Пан судья тут же упал в обморок, а я, - Якуб едва уловимым движением повёл плечами, - поверьте, пан Станислав, уж лучше бы и мне в тот миг потерять сознание…
- Вы …что-то видели? Я имею ввиду, что-то похожее на призрака?
- Не-е-ет, пан староста, - с нескрываемым ужасом в глазах, протянул Якуб, - то-то и оно, что я видел не просто что-то "похожее" на призрака, а именно самого …призрака. - Война поставил на стол литой, медный кубок и, закрыв своё лицо ладонями, медленно растёр щёки руками.
- Это призрак, пан Станислав, - глухо произнёс он, продолжая массировать лицо, - уродливый, страшный призрак. Просто исчадье ада. Все эти байки о том, что, они, дескать, эфемерны и легки, чушь! Эти твари, как оказалось, реальны. Реальны, как мы с вами, как всё вокруг, только омерзительно страшны и …неуязвимы. Природа их страха столь сильна, что способна заставить задрожать любого.
Это теперь я понимаю, что за то время, когда увидел его приближение, вполне мог уклониться, спрыгнуть с лошади, выхватить оружие но! Я сидел в седле, как …как застигнутый внезапным рассветом филин и, наверное, так же как и эта ночная птица пялился на его приближение, будучи совершенно бессильным что-либо сделать.
Один взгляд этих …пустых глаз способен внушать человеку безумный страх и просто замораживает его своей силой. Вы становитесь медлительным, словно дождевой червь, - Война оторвал руки от лица и налив себе вина сделал несколько больших глотков.
Староста с состраданием всматривался в глаза молодого пана, полные пережитого:
- Вы сказали, …он летел?
- Вы мне не верите…?
- Нет, нет. Я просто спросил…
- Всё правильно, пан Станислав. Вы мне не верите. Я бы и сам не верил в это, если бы не видел собственными глазами. Да, он летел. Мало того, он схватил меня там, в лесу, пока я сидел и смотрел на него, как замороженный, схватил и потащил вверх. Несмотря на то, что его, - лицо Якуба выразило полное омерзение, - пропахшая тленом хламида закрывала мне лицо, я чувствовал, пан Станислав, меня тащат вверх. Мне даже казалось, что он машет крыльями, хотя …я их и не видел. Да и когда я мог?
Уж и не знаю, по какой такой причине Юрасик передумал тащить меня куда-то для того, чтобы исполосовать крестами, однако он отчего-то вернулся и бросил меня на землю…
ГЛАВА 14
Прежде чем рассказать что-либо о состоянии пана Альберта, появившаяся в гостевой бабка Климиха тут же спросила молодого Войну о здоровье. Якуб признался, что ему досаждает боль в спине. Климиха попросила молодого пана поднять сорочку. Он послушно повернулся к свету очага и потянул полы одежды себе на плечи.
Староста, глядя на открывшуюся ему картину, задержал дыхание. Вся спина пана Войны была одним большим синяком. Климиха старательно ощупала каждую косточку Якуба, но так и не нашла каких-либо серьёзных повреждений.
С её слов выходило, что все болевые ощущения Войны только от того, что его: "крэпка шыбанула". Из способов лечения такого болезненного, но достаточно лёгкого недуга знающая в этом толк старуха "прописала" пану "больш шавяліцца", каб "чорная кроў рассмакталася[86]".
Едва только Якуб, опустил полы сорочки и потянулся к бутылю с вином, старая дама недовольно закивала головой. Она всегда плохо относилась к тому, что мужчины то и дело прибегали к помощи выпивки в любых сложных делах. Климиха достала из своей полотняной торбы серебряный крест и тёмный пузырёк с водой, после чего попросила пана старосту выйти.
"На млодым пану велькі зляк, - сказала она, - трэ яго загаварыць, бо будзе нядобра. Я што магу зраблю, а што не, …заўтра раніцою звязіце пана на Кавальскі хутар да Варвары. Яна сама нікуды не паедзе, старая ўжо, ледзь рухаецца, а без яе тут не абойдзешся, бо з нячыстым яна лепш упраўляецца[87]"…
Что-то около получаса просидел пан Станислав в холодной гостиной, соседствующей с той комнатой, где Климиха лечила пана Якуба от испуга. Зубы старосты выбивали мелкую дрожь, пальцы стали деревянными от постоянного соседства с мокрой одеждой, о которую Жыкович безуспешно пытался их растереть.
Но вот старуха, сделав своё дело, ушла, и пан Станислав, вернувшись в комнату, где лежал Война, жадно припал к тёплой стене.
- О, - глядя на это, полным раскаяния голосом выдохнул Якуб, - пан Жыкович, вы, как видно ждали в гостиной? Что ж вы…, ай-ай-ай, - Война, с трудом вставая с постели, недовольно закивал головой, - это мне бы об этом подумать, тоже мне хозяин…
- Не переживайте, пан Война, - дрожа всем своим большим телом, успокаивал его Жыкович, - мне с моим запасом жира такой холод не страшен. Только, если ваш истопник так работает, боюсь, что и вы, и пан Свод окончательно подорвёте своё здоровье…
- Свод! - вдруг вскрикнул Война и стремглав бросился прочь из комнаты. Староста, сопровождая его взглядом, только поближе перебрался к открытому огню, да с удивлением посмотрел на этот необычный припадок гостеприимства молодого хозяина.
Якуб одним махом промчался по тёмному пустому коридору к спальне англичанина. Сильный бражный запах встретил молодого Войну ещё шагов за десять от проёма неплотно закрытой двери. Якуб тихо подкрался и стал слушать. Здесь, на сквозняке запах браги стоял такой, что казалось, будто у самого порога разлили, по меньшей мере, бутыль вина.
Кто-то шуршал и сопел в невидимых стараниях у самой двери. Якуб подождал. Голосов из приоткрытой сворки слышно не было. Неудержимое желание уличить Свода в чудовищной лжи вынудило Войну идти до конца. Он властным жестом распахнул незапертую дверь.
К своему неудовольствию Якуб не увидел перед собой ничего компрометирующего англичанина. Посреди комнаты стоял взмокший от работы Казик и держал в руках большую мокрую тряпку.
Вокруг него царил страшный беспорядок, валялись какие-то вещи Ричи. Свежевымытый пол блестел от влаги и просто "благоухал" винными ароматами. У кровати Свода, спящего широко раскинувшись на всю ширь постели и наполнявшего пространство вокруг себя глухим, здоровым храпом, стоял деревянный ушат и два ведра.
Казик подошёл к одному из них и положил туда тряпку:
- Пан Война, - полушёпотом произнёс он, - во, мыю...
- Мыеш? - с нескрываемым подозрением переспросил Якуб. - Чего это, на ночь глядя?
Казик ничуть не смутившись панской подозрительностью, окинул взглядом комнату англичанина.
- Пан Свод удзень добра налыкаўся. Адразу спаў, а потым яго пачало моцна муціць. Ён, мо, ўжо разоў пяць ўставаў. З яго глоткi ляціць жывое віно. Увесь абгадзіўся. Я яго вопратку аднёс, каб жанкі папралі, вось зараз пасля яго падлогу мыю[88]...
Казик вытащил из ведра мокрую тряпку и для достоверности, будто пан до этого её не видел, продемонстрировал хозяину своё нехитрое орудие труда.
Едва Война бросил взгляд на тонкую струю воды, стекающую на пол с тряпки, перед его глазами всплыло изображение мокрой хламиды Юрасика, а в нос снова ударил запах трупного перепревшего тряпья.