Тут уж дороги секунды. Раздвинули доски - и в грязь, подползли к проволоке. Приподняли один кол. Он с всхлипом вылез из размокшей земли. Сергей держит, Алексей подползает. Потом держит Алексей. Одолели заграждения - и в лес. Наученные, чтобы сбить собак, побежали по ручью. К ночи добрались до Вислы. И вдруг у воды оказалось: пехтура не умеет плавать!..
- Чтоб тебя!.. Давай на подручных.
Алексей быстро соорудил из ветвей плот, потащил на нем, полупритопленном, Сергея через реку.
Преследования не было. Теперь забота: где добыть пищу? Увидели в подлеске стадо коров, а на лужайке аккуратно составленные бидоны. Из кустов наблюдали, как крестьянки доили скотину, сливали молоко в бидоны. Только бы оставили... Нет. Подъехала колымага, полные бидоны погрузили, пустые сгрузили. Вечером беглецы подкрались к стаду. Алексей сам надоил в бидон. Пили до рези в животах.
Шли только в темноте, а в светлые часы прятались в зарослях, в скирдах. Остерегались хвойных лесов, вычищенных, просматривающихся на сотни метров; больше по душе были лиственные. Потеряли счет времени. Но по надписям-указателям на дорогах, которые довелось пересекать, поняли: уже миновали Германию, идут по Польше, Удивлялись такому везению: отмерили сотни верст, а ни на кого не напоролись.
На польской земле беглецы почувствовали себя свободней. В ненастье даже забирались в схроны, на сеновалы, в крайние, что победней, хаты. Жители хоть и боялись, а укрывали, подкармливали.
Однажды зашли в избу. Открыли им, впустили. Потушили лучину, затворили окна, уложили на сене. Сено душистое, благодать. Под дождик умиротворенно заснули.
Под утро забралась на сеновал девчонка:
- Панове, ходьте, ходьте! Вёска горит!..
Глянули - вся деревня охвачена пламенем, шум, крик, команды по-немецки.
Выбрались в лес. Оказалось, гитлеровцы искали кого-то. Жители столпились в поле, а от деревни - одни лишь черные трубы. Кого искали?
Лейтенанты давно уже оделись в крестьянское - в домотканые холщовые рубахи, портки, лапти, на головах - широкополые шляпы - брыли с обвисшими полями. Лица заросли. У Алексея борода светло-русая, у Сергея - цыганская, чернющая. "Гляди, уже седина есть..." Кто даст им по два десятка от роду?..
Теперь, одолев бо́льшую часть пути, они жаждали одного - встречи с партизанами.
Как-то ночью в лесу замерцал меж стволов огонек. Подкрались. Мужики. Обросшие. С оружием. Неужто нашли?..
- Пойду, была не была, - поднялся Сергей.
Увидели его, схватили, подволокли к костру.
Алексей наблюдал из-за ветвей, не зная, чем помочь другу. Вскоре Сергей вернулся:
- А, самогонщики! "Мы тебя не видели - ты нас не видел!.."
По полям уже убирали хлеба. Стрекотали молотилки. Даже картошку начинают копать... Речка. Заросшая контрольно-следовая полоса.
- Это те места, по которым мы отступали, - узнал Алексей. - Теперь не так далеко и до фронта.
В этом пути Сергей даже научился немного плавать - неширокие реки одолевали с ходу.
Как-то с вечера забрались на хуторе в сарай. Сено свежее, пахучее. Полевки шуршат. Думали пересидеть дождь, а разморило, заснули.
Алексей почувствовал, как кто-то вошел. С усилием открыл глаза. Рядом стояли немцы с бляхами фельджандармов.
- Руссиш? Партизанен?
Немцы бросились к ним, заломили руки. Так глупо попасться! За Белостоком - когда до своих рукой подать.
5
Они понимали: если гитлеровцы дознаются, что перед ними - советские офицеры, бежавшие из "офлага", замучают. Не здесь, так на плацу в Хаммельбурге. Поэтому, когда везли, когда держали ночь до допроса в камере жандармерии, продумали свои "истории", изменили имена и фамилии. "В армии не служили, были угнаны на работы после оккупации наших деревень. Ты - из Белоруссии, я - из-под Пскова, ты - слесарь, я - столяр. Где работали? А черт его знает. Везли в эшелонах. Бежали во время бомбежки, хотели вернуться по домам".
Понимали, что все это зыбко - лопнет при первой же проверке. К счастью, не проверяли. Может быть, выручил их вид, их бороды.
Избили. Заковали в наручники, сунули в теплушку и куда-то повезли. Как оказалось, в поселок под Нюрнбергом, на завод сельскохозяйственных машин.
Тот же концлагерь, только с рассвета дотемна - в цеху.
- Уж отсюда-то мы уйдем, Алеха.
И они снова ушли. Но лишь через несколько месяцев, следующей весной. На этот раз, правда, хорошенько подготовились. По щепоти запасали соль - в прошлом побеге пришлось рыскать по хлевам, добывать соль-лизунец в кормушках скотины; Сергей смастерил самодельный компас - обточил стрелку, в центре просверлил дырку, вставил медный гвоздик, один конец стрелки намагнитил; припрятали ножницы для резки железа - пригодится, чтобы рассечь колючую проволоку; один из рабочих, поляк, принес нюхательный табак - чтобы насыпать по следу, тогда собаки не возьмут его; раздобыли и карту. Теперь уже плутать не будут. Направление - строго на восток, в Шумавские леса, в Чехию.
Бежали в конце апреля. В день рождения Гитлера охрана перепилась. Опять ползли по воде, по водоотводным канавам, потом ночами пробирались по перелескам.
И опять все складывалось на удивление удачно: двести пятьдесят километров по Германии без единого ЧП, хотя, осмелев, забирались ночами и в клуни, и даже на кухни. Увидели каменные пограничные столбы с высеченными на них львами, заросшие крапивой амбразуры дота...
Первая встреча:
- Я есть чех. Я есть ваш друг!
Теперь слово "русские" - такое опасное, произнеси его в Германии, - стало как бы паролем.
- Мы - русские! Мы - советские солдаты, бежали из лагеря!
Принимают как родных. Усаживают на лучшее место за столом. Созывают знакомых: "У нас русские!" Удивительно. Радостно до слез.
Теперь они стрижены, бриты. Одеты во все дареное.
- Держитесь смело! Чехи не тронут. У нас и полицейский скажет: "Я русского не вижу!"
Так пересекли всю страну и снова приблизились к границе Польши. Последний из встреченных чехов напутствовал: "Желаю скорей встретить своих!"
Вступили под зеленые своды пущи. Казалось, леса, перелески простираются до бесконечности - безлюдные, гостеприимные. Переночевали на ветвях, на зорьке даже побрились над лужей, отражавшей и их умиротворенные, округлившиеся физиономии, и спокойно бегущие по сини облака. Неужели удача так быстро притупляет чувство опасности? Или самой человеческой природе свойственно выключать из повседневности память о недавнем и мерять уже все сегодняшним? Непростительное легкомыслие или необходимость разрядки после месяцев, проведенных в аду?
- Знаешь, у меня такое чувство, что в пуще мы обязательно встретим партизан, - сказал Сергей.
От купы деревьев, в которой они укрывались, лежала приветливая поляна. По опушке они стали обходить ее. Раннее, только поднявшееся солнце било прямо в глаза. Оттуда, от солнца, их окликнули:
- Панове, ходьте до мене!
Сергей прикрыл глаза ладонью от солнца. Силуэт человека. А тот снова:
- Цо панове чекают? Ходьте, не лякайтесь! Швыдче!
Он подумал: партизан!..
- Пошли, Алеха!
Уже подходя, увидели: фигура в немецкой накидке, в руке пистолет. Хотели повернуть назад. А из-за кустов, с двух сторон, поднимаются солдаты в касках, со "шмайсерами" в руках.
- Хенде хох!
Повалили. Обыскали. Нашли карту. Стрелку-компас. Обрезали пуговицы на брюках, погнали под наведенными пистолетами. Неподалеку, в перелеске у дороги, - машины, еще солдаты. Наверное, прочесывают лес. Так глупо попались...
Первый допрос:
- Кто? Откуда? Куда шли? Зачем карта, компас? У кого останавливались в дороге? Кто в последний раз давал хлеб? Кто и где?
Это были наторевшие в своем ремесле гестаповцы. Алексея и Сергея посадили по разным камерам. "Только бы не запутался Алеха..." "Что отвечает Серега?.." Не сговариваясь, и один и другой поняли: лучше ничего не говорить. Иначе может всплыть и "офлаг".
В камере с Сергеем лежал умирающий от ран старший лейтенант - танкист, тоже беглый. Он не таился, дни были сочтены. Сергей скупо поведал, как попались.
- Эх, взяли чуть бы северней... Там наши...
На допросах били резиновыми, со вставленным стальным стержнем шлангами. Выводили к стене - будто на расстрел.
Переводчик:
- Господин офицер говорит, что тебе от пули смерть слишком легкая.
Слухами тюрьма полнится. Уже знали, что отсюда лишь два пути. Один - в Пески. Это на расстрел. Другой - в концентрационный лагерь Майданек.
Ночью в камере зачитали по списку: умирающего танкиста - в Пески. Сергея - в Майданек.
В черном - ни зги не видно - автобусе по кашлю узнал Алексея. Снова вместе.
Задняя дверца распахивается прямо в вагон-пульман.
Привезли. В огромном и пустом помещении приказали раздеться догола. Нагишом, с бирками на шее перегнали в другое помещение. Стрижка наголо. Баня. На выходе - полосатая одежда. Им, беглецам, на робу, на спину, - еще и красный треугольник углом вниз, а в центре буква "R" - русский.
И гуськом, бегом - "шнеллер! шнеллер!" - в просторный двор, разгороженный колючей проволокой на зоны, разграфленный рядами деревянных бараков. На дальнем его краю поднимаются в небо зловещие квадратные трубы.
Они уже знали, ч т о это такое - Майданек.
6
Кварталы бараков. "Поля"-зоны - как микрорайоны, а сам лагерь равен по территории большому городу. Сколько в нем населения: сотни тысяч, миллионы?.. И во всем этом огромном городе только две категории "жителей": обреченные на смерть и убийцы.
Обречены на смерть даже дети, которым уж ничто нельзя поставить в вину. С шестилетнего возраста эти смертники содержатся отдельно от своих матерей, в особой зоне. Глядеть на них больней всего. Маленькие скелетики с огромными глазами. Но все равно играют в свои, хоть и тихие игры, свертывают из тряпья куклы...
Нет, есть и третья категория "жителей": огромные, натасканные на людей, умело сдирающие клыками и когтями кожу с плечей до пояса или одним захватом перегрызающие горло собаки - тоже целая зона-псарня на южной окраине города. Круглые сутки доносится оттуда яростный лай.
Когда ветер дует с запада, весь лагерь окутывается клубами черного и вонючего маслянистого дыма, исторгаемого из труб крематориев.
Дымом душит размеренный, вроде бы беспристрастный, деловитый ритм машины, перемалывающей людей в трупы, в мыло, в костную муку, в удобрения, в кожи для поделок... Чудовищно? Нет, машина... Все регламентировано, вычерчено в графики, педантично подсчитано. Конвейер по переработке сырья. "Поля"-зоны - как карьеры, где добывают это сырье, или поля, где по плану севооборота жнут урожай... Первое "поле" - женщины; второе, третье, четвертое - мужчины; затем "поле" - команды крематория. В эту команду набор добровольный. Лучше и обращение, и корм. Но никаких иллюзий. Три месяца добровольцы топят печи крематориев и впускают в камеры смертоносный газ, волокут на смерть заключенных из других зон или разгружают безоконные автобусы, доставляющие от железнодорожной ветки, прямо из вагонов, новые партии арестованных. Точно рассчитано: за время, пока автобус едет от вагона до крематория, в кузове, куда введены выхлопные трубы, все будут удушены. Три месяца. Ровно через три месяца, по графику, день в день, очередная команда добровольцев загонит "отработавшую" свой срок партию в камеры печей. Представить себе душевное состояние смертников, будто хронометром отсчитывающих приближение конца? Душевное состояние? Психология? Мысли, чувства, боль, муки? Эти категории вычеркнуты из обихода. Смертники. Убийцы. Собаки. План по переработке сырья.
О том, что это не загоны для скота и не поля злаков, свидетельствуют лишь меры охраны. Тоже все педантично, рационально, безукоризненно. Один ряд проволоки. Через пять метров - еще один, с пропущенным по определенной схеме током высокого напряжения. Вспаханная полоса - едва ли не в полкилометра. И снова ряды проволоки под током. Через каждые сто метров - вышки с охраной, с пулеметами. От вышки до вышки просматривается пространство визуально - расстояние всего в два телеграфных столба. Ночью еще светлей, чем днем, - мощные прожекторы. Но все равно между вышками ритмично кружат по кольцу патрули с черными собаками.
Жирная зеленая муха перелетит. И птица, если бы захотела, перелетела, но дым отпугивает птиц. А уже мышь не проскользнет: убьет током или загрызут овчарки. Куда уж тут такому слабому, неповоротливому и крупному существу, как человек?..
- Все равно, Алексей, мы должны бежать.
- Да, ТКПУ.
За все существование Майданека было осуществлено два побега. А может, то были легенды? Первый случай: ушел советский капитан с солдатом. В воскресенье они разносили уголь по бункерам - огневым точкам, оборудованным меж ближними и дальними рядами ограждения. Работали под присмотром эсэсовца. В угловом, у леса, бункере эсэсовец замешкался, капитан придушил его, переоделся в форму, как бы под конвоем повел дальше бойца - и в лес. Другой случай - ушли поляки. Перерезали проволоку у самой вышки, а ток оказался почему-то отключенным. Говорили, что часовой был подкуплен. Его тут же, перед комендатурой, расстреляли. Было ли, не было?...
- Все равно. Лучше пулю, чем скотиной в крематорий.
Но сколько планов ни строили, ни один не был реальным: к проволоке им даже не приблизиться. Может быть, попытаться через бараки тяжелобольных? Риск огромен. Оттуда - самый ближний путь в печь. А все же...
- Первым попробую я, - сказал Алексей.
Пришел к врачу. Задрал рубаху. Все тело в сыпи - следы укусов вшей и блох.
- Животом маюсь.
Врач-серб, тоже заключенный, сунул в рот ложку с чем-то белым, похожим на разведенный мел. Лейтенант выждал - и к другому врачу:
- Совсем худо... Загибаюсь.
Тот приказал показать язык.
- О, тифус! - И в тифозный барак.
Через день появился и Сергей. А дальше-то что?.. На нарах - настоящие больные. Начали помогать им. И сами заболели. Алексей - легко, Сергей - очень тяжело. В бреду все команды подавал: "Вперед, в атаку!" Принесли в барак умирающего. Он не скрывал - полковник.
- Ребята, дайте мне что-нибудь... Не желаю от рук этих гадов смерть принимать!
Полковник и поведал:
- Генерал-лейтенант Карбышев, Дмитрий Михайлович, здесь. Нет у него сил, недолго протянет. Но великого духа человек!..
Алексей вспомнил: "Вы - советские! Красная Армия победит!.."
- Вставай, Серега, начинай двигаться. Пора браться за дело.
План у них был уже продуман. Нечеловеческой трудности. Но ничего иного осуществить было нельзя. Подкоп. Проволочные заграждения проходили не так уж далеко от стены тифозного барака. В бараке пол деревянный, поднят довольно высоко от земли. В одном месте Алексей поднял настил, примерился. Рыть лаз будут ночами. Один копает, другой на плотике из двух связанных бинтами досок отволакивает и рассыпает под полом. Пустого места достанет. Лишь бы не обнаружили. И лишь бы хватило времени.
Связали плотик. Начали рыть. Больные поощряли. Умирали, но радовались, что хоть эти вырвутся на свободу.
А черед подходил неумолимо: гитлеровцы начали одну за другой "очищать" зоны. Расстреливали десятками тысяч. Непрерывной цепочкой гнали к крематориям. Клубились трубы.
В повадках охранников появилось новое - нервозность. Боятся? Заметают следы? Значит, Красная Армия уже близко?.. Рыли до изнурения, до последнего предела сил.
Не успели. Всех из их "поля", всех ходячих из больничных бараков вывели ко рву. Репродукторы ревели марши так, что не слышен был крик человека, стоящего рядом. На соседнем "поле" немые пулеметы скашивали в ров немых мятущихся людей.
Сергей и Алексей обнялись. Стояли и ждали, оглохнув от музыки. Ужасное чувство беспомощности. Повернут в их сторону стволы - первыми попадут под пули.
То ли гитлеровцы выполнили на сей раз норму, то ли перегрелись стволы пулеметов - заключенных снова загнали в бараки.
Среди ночи разбудили.
"Ничего не брать! Бегом! Бегом!.."
Под прожекторами - к воротам. Псы рвут цепи. "Бегом!.."
На платформе - состав с раздвинутыми дверями пульманов. Каждый вагон разгорожен на три сектора. Часть арестантов загоняют в правый, часть - в левый, в среднем размещается охрана.
"Лежать!" "Не шевелиться!" "Не поднимать голов!.."
Несколько суток - лежа, без воды, в испражнениях... Когда наконец отодвинули двери, половина заключенных не поднялась. Остальные поползли, начали вываливаться на насыпь.
"Встать! Идти! Быстрей!.."
Они поплелись, поддерживая, волоча друг друга, устилая дорогу трупами. Дотащились до берега ручья. Повалились в воду. Начали оживать. Охранники ждали, пока отмоются. И снова, мокрых с головы до ног, повели.
Алексей пригляделся к столбу с указателями на обочине дороги:
- Бюссанг... Танн... Урбез... Серега, мы во Франции!
Гнали километров пять, пока не приказали остановиться на голой площадке у подножия скалы.
7
Каменистую площадку окружали горы, близкие, но отгороженные рядами колючей проволоки. В среднем ряду пропущен ток - опыт Майданека. Однако лагеря, как такового, еще нет. Голая земля. Здесь и лунки, чтобы обогреться, не выдолбишь - камень.
Сами и начали сколачивать первые бараки.
Поздним вечером их погнали к черному проему в скале. Со всех сторон - охранники, пулеметы, собаки.
Вступили под каменный свод. Темень. Под ногами хлюпает вода. Каменный сырой воздух с удушливым запахом газа. Тусклые лампы в сетках тянутся далеко вперед. Тоннель, что ли?
На рельсах - вагонетки. Сложены ломы, кирки.
Сзади со скрежетом затворились стальные плиты ворот. Арестантов разбили на группы, приказали разобрать инструмент. Мастера повели на участки.
В тоннеле работали ночами. Перед рассветом каторжников выводили на площадку, устраивали перекличку и разгоняли по баракам.
- Отсюда мы обязательно уйдем! - сказал Алексей.
- Надо спешить, пока они не организовали все как в Майданеке. - Сергей готов был действовать.
Только вот как? Подкоп в камне не сделаешь. Бежать в открытую?
Их опередили. На рассвете, только вывели из тоннеля, трое бросились из колонны в заросли. Охранники открыли стрельбу, спустили собак.
- Не догнали!
Весь лагерь пришел в движение: возбужденные лица, даже улыбки.
На третий день арестантов построили на плацу. Вывели оборванных, в страшных струпьях, трех беглецов. Спустили на них овчарок.
Все это не могло устрашить Алексея и Сергея: сколько подобного повидали. Да и знали - последний шанс. То ли кто-то пустил слух, то ли один из охранников проговорился: после завершения работ в горе всех заключенных уничтожат.
Мастер их участка был француз. Вот когда пригодилось Алексею радение на уроках Марьяны. Штейгер сразу расположился к русскому, так хорошо знающему его родной язык.