Предстояло, пожалуй, самое трудное за все время его пребывания в Испании... Каждого бойца он выбирал сам. Чуть ли не с каждым побывал за линией фронта - и ни в ком не обманулся. О любом Андрей мог сказать: мой боевой товарищ. Как же разом распрощаться со столькими друзьями?.. Конечно, одних он узнал лучше, других - хуже. Одни были опытней и сноровистей, другие с трудом овладевали навыками солдат а-диверсанта. Но каждый - как брат родной... И он не вправе забрать в Мадрид самых крепких. Наоборот... Но оставить в Альмерии Феликса Обрагона, Педро Варрона, сеньора Лусьяно, Росарио и Божидара он не смог - и включил в группу, которую уводил с собой.
Среди тех, с кем он обнялся напоследок, тяжелей всего, пожалуй, было расставаться с новым командиром, неразговорчивым тяжелодумом Рафаэлем - большеруким крестьянином, так и не променявшим на форму регулярной армии свои обшитые кожей на локтях и коленях рубаху и штаны, зашнурованные по колени альпарагеты-лапти.
Отряд выстроился вдоль дороги, на которой уже стояла вереница тупорылых трофейных грузовиков "ланча".
- Желаю успехов вам, дорогие товарищи!
- Но пасаран! - вскинул кулак Лусьяно.
- Но! Но! Но! - троекратно выкрикнули, словно салютуя, бойцы.
Несколько километров - и остался позади берег моря. Дорога круто повернула в горы, выраставшие гряда за грядой, все выше и выше. Андрей отмечал по карте: Сьерра-Невада, Кордильера Бетико, Сьерра-Морена... На склонах гор дубравы сменялись сосновыми борами, хвойные массивы - кустарником, голыми скалистыми навесами. Яростно бились о камни речки. Туман из мельчайших капель колыхался над великолепными водопадами, свергавшимися с круч. В лучах солнца повисали над пенной водой арки радуг.
Быстро холодало. Камни уже покрыл налет изморози. Выше, на вершинах, лежал снег. Бойцы в кузовах автомобилей кутались в косматые одеяла манто, курили, молчали. Неразговорчивы они были и на коротких привалах, которые делал командир, чтобы развести на дороге костры, разогреть пищу, дать передышку шоферам.
Молчаливый испанец - это все равно что стреноженный скакун. Но Андрей понимал, чем вызвана задумчивость его бойцов. Почти все они - андалузцы, жители Малаги, Альмерии или соседних рабочих городков, приморских селений, рыбацких деревень. Они пришли в его отряд добровольно, чтобы воевать против фашизма. И они считали, что имеют право остаться в Андалузии. Но, уже спаянные чувством боевого братства, чувством долга, они по собственной воле оторвали себя от родной земли, от семей, от моря, чтобы уехать за многие сотни километров - в горы, под Мадрид, который был для них так же далек, как Париж или Монтевидео. Оставить семьи и уехать надолго, может быть навсегда. Впереди еще столько боев, война только разгорается... Почему же они поехали? Потому что Мадрид - столица и х республики. И еще потому, что каждый из них - вчерашний рабочий, виноградарь, рыбак - почувствовал себя солдатом республики. "Я хату покинул, пошел воевать..." Андрей вспомнил светловские строки и подумал: если бы знали испанцы это стихотворение, оно стало бы для них таким же дорогим, как и для него...
Притих, загрустил сеньор Лусьяно. Набрякли веки, затвердели морщины на лице Феликса Обрагона, и к губам его словно бы приросла чадящая сигара. Внимательно, будто запоминая, глядел на убегающую назад дорогу пикадор... Только серб и здесь, в холодных горах, чувствовал себя как в родной стихии. На остановках он первым выскакивал из кузова, разводил на обочине трескучий костер, нанизывал куски сырого мяса на обструганные палочки, пританцовывал у огня и сыпал ругательствами - правда, учитывая присутствие Хозефы, не на русском, а на всех прочих языках планеты.
Хозефа в пути тоже примолкла. Она сидела впереди, около шофера, и Андрей видел, как она покусывает губы. Укачало? Но не останавливать же из-за девчонки колонну через каждый час...
И все же что-то открытое для самого себя в недавнем разговоре с Берзиным томило его душу тревогой и радостью. Просто "молодец, надежный товарищ"? Нет... Как когда-то, давным-давно, он испытывал нежность и робость. Маша-мамонка... Почему вдруг всплыло давнее, так трагически оборвавшееся?.. Позже, когда служил на границе, а затем в Минске, в его жизнь входили женщины. Но ни разу - так, как мамонка-кувшинка. Служба? Голова занята другими заботами? Нет, просто не полюбил по-настоящему. Думал - уже и не полюбит, перегорело. А теперь, значит, полюбил?.. Ишь куда повело! Какое право имеет он, командир? Да еще в такое время! Хороши штучки!.. Но смотрел на Хозефу, видел острое ее плечо, обтянутое форменной зеленой тканью (где-то в ранце то платьице в горошек и голубая лента?), - и кругом шла голова. Может, и вправду - судьба? Хозефа? Кто она? Откуда? Какое ее настоящее имя?..
Любит! Это неожиданное для него самого открытие оглушило Андрея. "Что же мне теперь делать?" - растерянно, чувствуя себя мальчишкой, подумал он.
Перевалили через Толедские горы - и дорога пошла на спуск. Открылось широкое каменистое Кастильское плато.
Еще не показался Мадрид, а уже почувствовалось его приближение.
- Альто! Документос! - Все чаще останавливали колонну патрули.
Оживленней стало и на самом шоссе: в сторону столицы пылили караваны арб с продуктами, шли военные грузовики, скакали подразделения кавалерии. В небе проплыло звено ширококрылых самолетов, в которых Андрей с радостью узнал советские ястребки - "яки".
И вот впереди, в обрамлении далеких гор, встал Мадрид. Сначала купами небоскребов, потом - шпилями и башенками дворцов, и, наконец, во всю ширь горизонта - весь, с роскошными авенидами и кривыми улочками, площадями и парками.
Отряд занял казарму, адрес которой дал Берзин. Андрей поспешил с Хозефой в центр. Даже по первому впечатлению Мадрид разительно отличался от блистательной и веселой Валенсии: улицы перегорожены баррикадами - и не из наспех накиданного хлама, как было в Малаге, а из тесно уложенных мешков с песком, из булыжников, вывороченных тут же, из мостовых; улицы прорыты траншеями, соединенными друг с другом ходами сообщения; перед траншеями - проволочные заграждения, пулеметные ячейки. Рыльца пулеметов торчат и из окон. Многие дома изуродованы: то обрушенная взрывом фугаса стена обнажила разноцветные стены, то зияют выжженные глазницы окон, то изрешечен осколками-оспинами мраморный фасад... Уцелевшие стекла в окнах крест-накрест заклеены полосками бумаги.
Народу на улицах много. Но по контрасту с Валенсией - не карнавальная пестрота, а однотонность кожаных курток, пообтершихся "моно" - зеленых комбинезонов солдатской униформы. Женщины - те больше в черном, в платках, повязанных по самые глаза. И очень мало, совсем мало детей. Однако, как и в Валенсии, - плакаты на стенах домов и заборах, флаги с балконов, полотнища, натянутые над улицами.
Хозефа - приободрившаяся, возбужденная той дело останавливалась, радостно восклицала:
- Смотрите! Это ж Лирийский дворец герцога Альбы!
- Смотрите! Да нет, налево! Это всемирно известный музей Прадо!..
По улице, пересекающей их авениду, маршировала колонна молодых женщин в "моно", с винтовками за плечами.
- Как им идет форма, да?.. - Глаза Хозефы горели. - Пасионария на митинге Народного фронта сказала испанским женщинам: "Помните, что лучше быть вдовой героя, чем женой труса! И если нужно взять в руки винтовку, возьмите ее!" И они взяли!
Андрей посмотрел на свою спутницу: "А ты чем отличаешься от них? Только красивей!" Казалось, только теперь он увидел, как ладно сидит на Хозефе военная форма, как заправски носит она кольт в кобуре на широком ремне, туго перехватывающем талию. И как звонок ее голос...
Хозефа переводила воззвания, приклеенные по цоколю углового дома:
- "Укрепления! Укрепления! Укрепления! Победа требует непреодолимых, грозных, надежных укреплений!" А вот на том плакате: "Одна обязанность: дисциплина. Одно право: быть впереди. Одна воля: победить!" Звучит, а?
"Одна обязанность: дисциплина..." Андрей вспомнил разговор с Берзиным. Наконец-то, наконец начинают республиканцы понимать, что наиглавнейшее во время войны - дисциплина...
Они вышли на набережную, миновали старинный, тяжелый, украшенный каменными изваяниями мост и вскоре оказались на площади.
- Пуэрта-дель-Соль - площадь Ворота Солнца, - сказала Хозефа таким тоном, будто бывала здесь уже тысячу раз. - Центр Мадрида и всей Испании. Отсюда ведется отсчет расстояний во все концы страны. А под площадью должен быть тоннель метрополитена.
И наконец, показала на красивое старинное здание:
- Это и есть отель "Флорида".
Хозефа осталась ждать Андрея в отеле, а он и встретивший их в номере гостиницы испанец пошли вверх по Гран-Виа.
Дома вдоль главной улицы, как и во всем городе, были помечены одной и той же меткой: окна верхних этажей заклеены полосками бумаги, а в окнах полуподвалов уложены мешки, меж которыми чернели щели амбразур. Мадрид был готов к уличным боям.
Они обошли воронку, выбитую авиабомбой в тротуаре. "Пятьсот", - определил по диаметру вес бомбы Андрей. Воронка была совсем недавняя, с рваными краями, под асфальтом рыжим мясом алел кирпич, и казалось, что это - истекающая кровью рана. Осколки бомбы вспороли мешки в разбитой витрине, на асфальт желтыми лужицами натек песок. Рядом с воронкой старуха в черном платке перемешивала на сковородке над жаровней каштаны, и от угольков веяло теплым приторным чадом.
Андрей искоса разглядывал своего спутника. Горбоносый профиль, нечисто выбритая, иссеченная порезами сизая щека, твердо сомкнутые губы, острый, в черно-седой щетине кадык. "Кто - разведчик, контрразведчик?.." Мужчина молчал. Мрачно поблескивал его глаз под насупленной бровью. За всю дорогу он не повернул лица к гостю. Но от поблескивания его глаз, от того, что Андрею приходилось убыстрять шаги, чтобы поспеть за ним, и смотреть снизу вверх - мужчина был намного выше ростом, - Лаптев испытывал досаду: "Не дай бог работать с таким черным дьяволом... Не взял бы в отряд".
Они свернули с Гран-Виа и вошли в парк, миновали конную статую. Статуя была обшита досками и тоже обложена мешками с песком. Из тюков торчали лишь шлем с бронзовыми перьями и бронзовый лошадиный хвост.
У высоких ворот они остановились. Мужчина показал часовому в форме штурмгвардейца бумагу. Штурмгвардеец на бумагу и не взглянул, а посмотрел на Андрея, на его волосы и нос и вскинул в приветствии руку:
- Салуд, совьетико!
Они вошли в здание, похожее на дворец, вступили на мраморную лестницу. По обеим ее сторонам возвышались на постаментах рыцари, и Андрею казалось, что они подозрительно следят за пришельцами из узких прорезей глазниц - и, того и гляди, грохнут алебардой. Высокие двери вели в залы с затянутыми шелком и кожей стенами, с картинами, позолоченной мебелью и инкрустированными полами. Подкованные каблуки звонко стучали по паркету, в пустынных залах гулом отдавалось эхо от их шагов. Суровый сопровождающий остановился у двери с бронзовой ручкой, изображающей разинутую пасть льва, постучал кулаком в дверь, услышал из-за нее голос и резко распахнул створку.
В комнате были двое. Один стоял у окна, против света, а другой, со знаками различия коронеля - полковника республиканской армии - на воротнике перетянутого портупеями френча, сидел за столом, держа в одной руке маленькую чашечку кофе. Крупный, широкоплечий, с тяжелым, раздвоенным подбородком.
- Коронель Малино, - представил хозяина кабинета испанец.
Лаптев пригляделся и узнал в коронеле помощника инспектора кавалерии Белорусского военного округа полковника Родиона Яковлевича Малиновского, который был здесь, Андрей слышал, военным советником при штабе Центрального фронта и комитета обороны Мадрида.
- Командир отряда капитан... - начал рапортовать Лаптев.
- Салуд, совьетико! - прервал его Малино и кивнул на мужчину, стоявшего у окна: - Познакомься: команданте Ксанти, советник штаба Центрального фронта по разведке.
Ксанти шагнул навстречу - молодой, смуглолицый, с восточным разрезом горячих глаз под сросшимися на переносице бровями. Подошел и стиснул Андрея в объятиях. Это был давний его товарищ по службе, одно время - его прямой начальник, майор Красной Армии Хаджи Джиорович Газиев.
- Салам алейкум, Пеструха!
- Рад тебя видеть, Хаджи, - с облегчением сказал Андрей. - Снова будем трубить вместе? Порядок!
Малино представил и сурового сопровождающего:
- Виктор Гонсалес. Направлен политическим делегатом в твой отряд. Это как у нас - комиссар.
"Ну что ж..." Андрей протянул Гонсалесу руку. Тот пожал, будто стиснул в слесарных тисках.
- И работать - только так, - сказал Малино. - Камарадо Гонсалес - коммунист.
- И боец - лев! - добавил Ксанти. - Мы давно знакомы. Доверяй ему так, как мы доверяем комиссарам. Отныне Гонсалес - твоя правая рука.
- Не будем терять времени. - Коронель развернул на столе карту. - Ваш отряд отныне включен в четырнадцатый корпус. Это условное наименование штаба по руководству диверсионными группами в тылу Франко. Главный советник корпуса - Ксанти. Вы будете действовать под его руководством. Здесь, под Мадридом, предстоит не менее горячая работа, чем была у вас на Южном фронте. - Он повел карандашом на северо-восток от Мадрида и уперся острием в кружок у синей жилки реки: - Место вашей дислокации - Гвадалахара, район действий - автострада Мадрид - Сарагосса на участке от Альгоры. Задача...
После того как Андрей ознакомился с новой задачей, поставленной перед отрядом, коронель обрисовал обстановку, сложившуюся ныне, к концу февраля, на мадридском участке Центрального фронта.
После ожесточенных ноябрьских и декабрьских боев франкисты в начале января сделали новую попытку прорваться к столице с севера и северо-запада. Республиканские войска остановили мятежников и сами перешли в контрнаступление. Вместе с испанскими бригадами сражались одиннадцатая интернациональная бригада Клебера, двенадцатая - Лукача и четырнадцатая - генерала Вальтера. Но фашистам удалось закрепиться в районе реки Харамы и вновь продвинуться к Мадриду на участке пересечения реки с шоссейной и железной дорогами Мадрид - Валенсия. Итальянская мотопехота, германские танковые и артиллерийские подразделения, португальский легион, марокканские кавалерийские эскадроны - шесть колонн, целый корпус, рвались к Мадриду. Еще никогда прежде Франко и интервенты не сосредоточивали столько войск. И все равно к середине февраля мятежников удалось остановить. Мало того - бригады республики снова рванулись вперед. Они уничтожили едва ли не половину вражеских войск, добились превосходства в тапках и полного господства в воздухе.
- Ныне второе контрнаступление наших частей закончилось. На всем фронте войска перешли к обороне, - подытожил Малино. - Но мы понимаем: Франко и его покровители не успокоятся. По нашим сведениям, командование мятежников и интервентов перебрасывает под Мадрид свежие части. В ближайшем будущем следует ожидать новых ударов. По всей вероятности, со стороны Гвадалахары. Узнать точно направление главного удара противника, заранее ослабить его силы - вот ваша задача, Артуро.
Вместе с Ксанти и новым своим помощником Андрей вышел из дворца.
- Рад-радешенек, что тебя перевели сюда, - сказал Ксанти. - Работы по горло, а специалистов нет.
Теперь они втроем вступили на Гран-Виа.
- Если идти по этой улице в эту или в другую сторону - через полтора часа окажешься на передовой, - сказал Ксанти. - Фронт под самыми стенами Мадрида, в Университетском городке, на ипподроме. Он проходит и по стадиону, и по городскому парку Каса-де-Кампо, и по Карбанчелю - ближайшему пригороду со стороны Толедо. Но - хоть верь, хоть не верь - это никого не пугает! Город живет! У нас в Осетии говорят: сталь закаляется в огне, человек - в беде и борьбе. Даже старики взяли в руки винтовки: "Чтоб идти умирать, не считают прожитые годы..." Вот какой народ!
- А ты много раз уже побывал там? - неопределенно махнул рукой Андрей.
- С тобой не сравнить. Поначалу я воевал на фронте. Попал сюда в самый пожар. Радио Рима, Лиссабона, Берлина уже передавало: "Сегодня после обеда на Пуэрта-дель-Соль состоится парад победоносных войск генерала Николаса Франко..."
- Си. Это был седьмой новембер, день Великий советский Октябрь, - неожиданно вставил Гонсалес, и Андрей впервые услышал голос своего комиссара. Он был под стать облику - жесткий, с металлом. - Каудильо уже сидел на бланке... белый лошадь. Ха!
- Да, сейчас можно и смеяться, - сказал Ксанти. - Но тогда было не до смеха. Если бы не коммунисты, на пятый полк Листера - не уверен, прогуливались бы мы сейчас по Гран-Виа. Пятый полк обратился: "Мадридцы! Пусть мужество, упорство и решимость нашего народа станут его ударной силой!" - и призвал создать четыре ударных батальона для обороны столицы. Видел бы ты, как хлынул на призывные пункты народ! Батальоны были созданы за несколько часов. Знаешь, как они названы? "Ленинград", "Мадрид", "Парижская коммуна", "Мы из Кронштадта"!
- Си, - подтвердил Гонсалес.
- Потом они создали новые батальоны: "Красные львы", "Молодежный фронт", "Молодая гвардия", "Чапаев". А потом подошли интербригады Клебера и Лукача - и все вместе мы задали франкистам трепку! - Глаза Ксанти загорелись. Но тут же он насупил брови: - Если бы не эти прохвосты - анархисты...
- Си.
- Тринадцатого ноября, в самые бои, прибыла сюда колонна анархистов Каталонии под командой Буэнавентуры Дурутти. Дурутти сам попросил в колонну советского советника. Малино направил меня. Пришел... Наши махновцы по сравнению с этими - пажеский корпус! Я был первый коммунист, оказавшийся среди них. Не съели лишь потому, что советский. Дурутти так прямо и сказал: "Знаю, что ты коммунист, - ладно, посмотрим. Будешь всегда рядом со мной. Будем обедать вместе и спать в одной комнате. И сражаться будем вместе. Посмотрим".
- Посмотрел?
- Что до Буэнавентуры, то он оказался стоящим парнем - признаюсь, даже полюбил его, чертова сына. Дурутти мог стать настоящим республиканцем. Но его банда... Через несколько дней колонну поставили на один из важнейших участков в Университетском городке. Франкисты пошли в атаку - и эти прохвосты сразу же побежали, открыв фланги коммунистических батальонов. Дурутти бросился им наперерез: "На свои места, трусы!" Кто-то из них выстрелил ему прямо в сердце. Будь они трижды прокляты!
- Если бы только они... - мрачно проговорил Ксанти. - Город кишмя кишит контрреволюционерами, хотя сегуридад - служба безопасности каждый день вылавливает их и ставит к стенке. Многие посольства превращены "пятой колонной" в убежища и склады оружия. По нашим данным, двадцать тысяч контрреволюционеров укрываются в иностранных дипломатических миссиях и ждут своего часа. Вот, например, посольство Чили. Посол Нуньес Моргадо - дуайен дипломатического корпуса в Мадриде. А за стенами посольства - фалангистов как клопов. И не тронь их - республика строго соблюдает право экстерриториальности посольств...
В небе послышался рокот моторов. Еще не видя самолетов, Ксанти определил:
- Наши.
В синеве плыли, барражируя, истребители - "яки".