Леона принимала своих гостей в зале. На ней было тяжелое желтое атласное платье и богатая кружевная накидка.
Рядом с ней стоял барон Шлеве. Лицо его осунулось и потемнело. Лишившись своего высокого положения, он проводил бессонные ночи, обдумывая планы мести князю Монте-Веро, в котором видел главную причину постигших его несчастий.
Исход своей тоске и тягостным мыслям он искал в лабиринте любви, окружавшем его прелестную союзницу. Барон теперь ежедневно бывал у графини и находил все больше удовольствия в ее обществе.
Тем временем благочестивые братья-кармелиты уже собрались в большом круглом зале. Они откинули свои капюшоны, и на лицах их явственно читалась готовность участвовать в светских развлечениях, которые вряд ли понравились бы Франциску и прочим святым. Гладко выбритые головы монахов являли собой такой странный и смешной вид, что графиня с улыбкой обратила на них внимание барона. Затем она и Шлеве удалились в одну из ниш, предоставив благочестивых братьев самим себе.
Вдоволь налюбовавшись великолепным убранством залы, братья все чаще стали поглядывать на сцену, пока что задернутую занавесом. Но вот зеленый бархат дрогнул и пополз вверх, и нетерпеливым взорам открылась дивная картина: группы полуобнаженных девушек представляли четыре времени года. Они были до того восхитительны, эти юные грации, что на лицах всех присутствующих появилось одно общее выражение - открытое чувственное восхищение пластикой и совершенством прекрасных женских форм. Занавес опустился, зазвучала великолепная музыка. В антракте лакеи разносили тонкие вина и шампанское.
Гости подошли ближе к сцене. Вновь взвился занавес, и десять очаровательных танцовщиц исполнили балет, при этом туфельки на их стройненьких ножках чуть не задевали носы увлеченных зрителей, с бокалами в руках теснившихся у самой сцены. Общий восторг нарастал с каждой минутой.
Танцовщицы перешли в зал и под звуки музыки стали кружиться перед благочестивыми братьями и заигрывать с ними так лукаво и кокетливо, что вовсе вскружили им головы. Восхищенные монахи забыли про свои рясы, отринули мысли о суетности всего земного, о греховности плотских утех и, обхватив гибкие талии обворожительных женщин, закружились в веселом танце.
Коричневые рясы рядом с короткими до предела юбочками представляли презабавное зрелище, вполне удовлетворившее графиню Леону Понинскую и давшее подтверждение тому, что и благочестивые братья не могут устоять перед чарами юных дев.
Монахи,.возжаждавшие любви, последовали за прекрасными танцовщицами в ниши, шампанское полилось рекой, и вскоре святые отцы стояли уже на коленях перед своими избранницами и, осыпая поцелуями их прелести, предавались блаженству, которое может дать лишь упоение женской красотой.
Некоторые даже предпочли отправиться в парк и там искали уединение в темных беседках.
Сияла луна, в воздухе витал тонкий весенний запах свежей зелени, соловьи распевали в парке, прекрасные танцовщицы смеялись и шутили, и благочестивые братья все больше и больше забывали свои священные узы и обеты; Леона была права, уверяя, что монахи, сделавшись рабами своих страстей, подчинятся ее власти. Вместе с бароном она прогуливалась по проходу, разделявшему ряды ниш.
- Вот видите, барон, они все стали моими рабами! - шепнула она Шлеве, указывая на коленопреклоненных монахов.
Они вышли в парк, и везде встречались им влюбленные пары. Даже барон, не будучи более в состоянии оставаться безучастным зрителем этих сладострастных утех, как бы нечаянно отстал от графини и вскоре сам принял в них живое участие. Тем более что барон Шлеве, как мы уже знаем, был восторженным поклонником женской красоты.
Злорадно посмеиваясь, Леона направилась к террасе, чтобы попросить брата Эразма позвать к себе монаха из Санта-Мадре для приватной беседы. Но не успела она сделать и двух десятков шагов, как из ближайшего куста выбрался монах. Вероятно, он подслушивал и подглядывал за какой-нибудь парочкой и находил в своем шпионстве гораздо больше удовольствия, чем самому наслаждаться любовью. Заметив графиню, он хотел скрыться, но она уже разглядела его горбатую фигуру и лицо с рыжей взъерошенной бородой, искаженное страстями, и решила, что это и есть тот самый монах.
- Позвольте, благочестивый брат,- шепнула ему Леона,- мне надо сказать вам несколько слов.
- Да благословит вас Бог, графиня, я только теперь узнал ваше лицо. Приказывайте брату Жозе все, что вам заблагорассудится.
- Я не приказываю, а прошу. Можете вы уделить мне несколько минут?
- С большим удовольствием, графиня. Здесь неподалеку имеется удобная скамья, вы соблаговолите присесть, а я буду стоя слушать вас.
- Столь утонченная любезность при вашем сане имеет двойную ценность,- заметила Леона, опускаясь на скамью.- Тем более что вы ведь связаны обетом безбрачия.
- Мы не очень строго следуем правилу, запрещающему нам вступать в связь с женщинами. Однако что же вы хотели сказать мне, графиня? Любопытно услышать, что прекраснейшая из женщин и милостивейшая повелительница будет мне приказывать… Смею ли я опуститься к вашим ногам?
- Как, вы хотите стать на колени, здесь? Но ведь трава, должно быть, сырая.
- Вы правы, шлейф вашего платья совсем мокрый. Но что мне до того, что земля сыра, если вы позволите стоять перед вами на коленях.
- Испанская кровь горяча! - с усмешкой воскликнула Леона, а Жозе опустился на колени, любуясь ее красотой.- Теперь скажите, вы отвезли в монастырь кармелитов бежавшую монахиню Франциску Суэнца?
- Да, графиня, отвез, а завтра отправлю ее в Бургос, как и было решено.
- В Бургосский монастырь? Хорошо… Не можете ли вы взять с собой еще одну девицу и определить туда же?
- Девицу? Не та ли это молоденькая и прелестная немочка, которую я сегодня видел в монастыре на улице Святого Антония?
- Как верно вы отгадали, благочестивый брат… Я заплатила бы за эту услугу десять тысяч франков.
- Вы шутите, графиня?
- Я имела в виду только путевые расходы. Если этого мало, я могу дать больше.
- Напротив, графиня, слишком много! Я счастлив, что могу быть вам чем-то полезен. Но есть ли при ней какие-нибудь бумаги или, по крайней мере, знаете ли вы ее имя? Необходимо соблюсти ряд формальностей.
- Девицу зовут Маргарита. Она пока еще не пострижена, и ей надо прежде всего найти спокойное убежище; она больна, и если ее лихорадочное состояние усилится еще больше, тогда, возможно, дни ее сочтены.
- Вы хотите сказать…
- Она несчастная сирота, и смерть была бы для нее высшим благом.
- В Бургосском монастыре очень спокойно и тихо.
- Несмотря на это, я не думаю, что девица может выздороветь, а ее страдания меня беспокоят.
- Вы, как всегда, полны сострадания, графиня! Я отправлю в монастырь обеих, затем уеду в Мадрид, но немочку не выпушу из поля зрения. Думаю, что через год я смогу подать вам добрую весть.
- Однако как хорошо вы меня понимаете, благочестивый брат,- шепнула ему графиня с очаровательным выражением благодарности и одобрения.- Итак, я могу рассчитывать на ваше обещание?
- Завтра же этих двух девиц здесь не будет, а через четыре дня я доставлю их в Бургосский монастырь.
- Чем мне выразить вам свою благодарность?
- Вы меня смущаете, графиня! Я и так уже вам многим обязан за ваше щедрое гостеприимство,- промолвил Жозе и проводил графиню на террасу.
Монахи, упоенные любовью, наслаждались до рассвета, затем один за другим крадучись возвратились в монастырь.
Посмотрим теперь, что происходило во дворце через несколько месяцев после нашего рассказа, и лишний раз убедимся, как Леона умела увеселять свет и вводить всех в искушение и грех.
Наступала осень. Роскошные вьющиеся растения на деревьях парка, на террасе и колоннах дворца начали принимать темно-красный цвет, красиво сочетающийся с зеленью листвы. Поздние цветы еще цвели на клумбах, а на розовых кустах благоухали последние темные розы. В парке веяло живительной прохладой, после летней жары делающей осень столь желанной. При наступлении вечера пауки на своих тонких серебристых нитях качались от ветра на деревьях, а сосны и ели роняли наземь смолистые шишки.
Дворец Леоны казался еще красивее прежнего и все так же привлекал к себе гостей. Едва наступал вечер и луна сквозь ветви деревьев серебрила стены дворца и аллеи парка своим магическим светом, к воротам съезжались экипажи один великолепнее другого, с гербами не только графов и маркизов, но даже герцогов и принцев. Ангулемский дворец был одним из самых модных мест Парижа, и не иметь в него доступа считалось между знатью большим унижением.
В этот вечер гостей графини ожидали какие-то новые удовольствия и сюрпризы, впоследствии обычно распространявшиеся по всей Европе, примером чему могут служить придуманные ею живые картины.
Следуя правилу показывать сперва то, что похуже, Леона начала с балета, исполненного, тем не менее, великолепно.
Незадолго до этого Леона проезжала через одно из предместий и обратила внимание на некую бедную девушку, певшую на улице народные песни, но так мило и искусно и таким приятным голоском, что графиня тотчас же решила взять ее к себе. Леона остановила экипаж и, подозвав певичку, предложила поехать с ней и петь в залах ее дворца.
Девушку звали Тереза, было ей не больше шестнадцати лет, но убогость ее наряда не могла скрыть ни изящной фигурки, ни тонкого неуловимого кокетства, изобличавшего в ней истую парижанку. Тереза охотно приняла предложение знатной дамы, словно бы внутренний голос шепнул ей, что от этого зависит все ее будущее.
Леона же нашла в девушке неоценимое сокровище: у других исполнительниц народных песен не было ни хорошего голоса, ни грации, а в Терезе соединялось и то и другое. Когда она привела в порядок свой внешний вид и начала петь то грустные, то веселые песни с необычайным чувством и грациозными телодвижениями, Леона поняла, что можно ожидать грандиозного успеха юной певицы.
Кончился балет. На сцене появилась Тереза в коротеньком голубом шелковом платье, которое ей необычайно шло, и затянула одну из своих песен. Голосок ее звучал так чисто и нежно, движения были полны такого врожденного изящества, что рукоплесканиям и одобрительным возгласам не было конца. Леона наблюдала, какое впечатление произвело на публику, состоявшую из высшей знати, это неожиданное выступление, и должна была сознаться, что успех превзошел все ее ожидания.
Через несколько лет Тереза сделалась звездой первой величины. Тысячи исполнительниц народных песен пытались подражать ее голосу и манерам, но никто из них и близко не мог сравниться с Терезой - прелестной маленькой кокеткой, которую открыла для парижской публики Леона Понинская.
Вскоре директор Альказара в Париже пригласил ее на огромное жалованье к себе, и в залах его, посещаемых только знатью, стали появляться даже переодетые принцессы и графини. Рассказывают, что принцесса Меттерних, услышав пение Терезы, пришла в такой восторг, что предложила ей петь в своих салонах, за каждый вечер платила певице тысячу франков и даже брала у нее уроки. Когда двор, перебравшись в Компьень, начал предаваться различным невинным развлечениям, в духе пастушеских пасторалей, эксцентричная принцесса не замедлила пропеть несколько романсов, подражая Терезе не только голосом, но и нарядом, чем вызвала всеобщее громогласное одобрение.
Леона не ошиблась в своем расчете: она знала, что Тереза послужит ее целям, потому что кроме голоса вся ее фигурка, все формы были настолько соблазнительны, что каждый мужчина смотрел на нее с вожделением.
Но мы отвлеклись и забежали вперед. После того как Тереза пропела несколько песенок, на сцену вышли восемь пар танцовщиц, одетых в испанские наряды, и начали танцевать фламенко. Короткие платьица не скрывали стройных ножек в розовых трико и сапожках из красного атласа; маленькие ручки в белых перчатках держали кастаньеты, которыми они щелкали в такт дикой и громкой музыке. Затем появились девушки в старинных испанских костюмах. Шелковые накидки, обшитые галунами, грациозные шапочки, коротенькие, до колен, панталончики с бантиками и белые шелковые прозрачные чулки - право же, восхитительный наряд!
Под громкую ритмичную музыку они стали исполнять танец, какого никто из зрителей никогда еще не видел. Своей страстностью, дикой распущенностью и в высшей степени свободными телодвижениями он превосходил все испанские и португальские танцы. Глаза присутствующих не могли оторваться от танцовщиц, с таким умением они демонстрировали свои прелести. То был канкан, самый настоящий канкан, развратный танец, очередное дьявольское изобретение графини. И исполнен он впервые в Ангулемском дворце.
После этого танца герцоги, маркизы, лорды, бароны - словом, все присутствующие, одержимые страстью, подхватили веселых танцовщиц под руки и повлекли их в ниши и укромные беседки в парке. Графиня радовалась, видя очередной успех своей новой затеи, и все же чело ее иногда омрачалось.
- Все, все они рабы своей страсти,- восклицала она,- все они рабы греха. Один только мне противится, один он не похож на них!
Она имела в виду Эбергарда, честного благородного человека, которого она ненавидела еще больше за то, что чувствовала его высокое нравственное превосходство над собой. С Маргаритой дело было улажено, Жозе в точности исполнил все приказания графини. Теперь оставалось только покончить с князем Монте-Веро.
Леона прогуливалась по террасе и увидела троих мужчин, которые шли к ней. Это были барон Шлеве, Ренар и Эдуард. Двух последних она не сразу узнала, так тщательно и изысканно они, бывшие каторжники, были одеты и внешним видом ничем не отличались от остальных гостей.
Они о чем-то оживленно беседовали, но, подойдя ближе, умолкли. Эдуард остался в парке, а Шлеве и Ренар-Фукс поднялись на террасу.
- Милостивая сударыня,- обратился к ней Шлеве,- позвольте представить вам непримиримого врага человека, который живет на улице Риволи в своем великолепном особняке.
- Мы давно уже знаем об этой вражде, барон,- с улыбкой ответила Леона.
- Прекрасная монахиня, милостивая игуменья! - кланяясь, прошептал Фукс. Он давно уже догадался, что графиня Леона Понинская и таинственная незнакомка, содействовавшая его смелым планам,- одно и то же лицо.
- Господин Ренар только что уверял меня, что не будет спокоен, пока не отомстит за свое пребывание в Тулоне,- сказал Шлеве.
- И господин барон одним только словом указал мне средство - гениально простое именно тем, что находится под рукой.
- Вы хотите сказать, что только одаренные люди знают истину? - усмехнулась графиня.- Я с вами совершенно согласна.
- Через несколько дней, графиня, вы получите известие с улицы Риволи и поймете, что господина Ренара нелегко укротить! - проговорил Шлеве, сверкнув глазами, и его лицо приняло саркастическое выражение.
- Любопытно узнать, что же это будет за известие?
- Пока что это тайна, милостивая сударыня.
- В таком случае, не буду спрашивать, я ведь ужасно люблю все таинственное.
- Когда тайное станет явным, оно несомненно заслужит ваше одобрение, графиня,- сказал Фукс.
- Не сомневаюсь в этом! Однако взгляните на этот киоск. Что вы там видите?
- Три очаровательные танцовщицы соревнуются друг с другом в кокетстве.
- Они прелестны, как сирены! - восхищенно воскликнул Шлеве.
- Не хотите ли принять от них по бокалу шампанского?
- Ваше приказание, графиня, тем более приятно, что оно совпадает с нашими желаниями,- учтиво проговорил Фукс.
- А мне позвольте удалиться, я устала.
- Вы воплощение доброты, графиня,- сказал Шлеве, целуя руку Леоны.- Только и думаете, как доставить удовольствие другим, а о себе совершенно не заботитесь.
- Гостеприимство графини служит предметом удивления всего мира,- заметил Ренар-Фукс.
- Я буду рада,- томно сказала графиня,- когда из своего окошка увижу, что вы, не стесняясь, предаетесь наслаждениям. Веселитесь, господа, жизнь так коротка!
VII. НЕМОЙ И ДВОЙНИК
На улице Риволи находился особняк князя Монте-Веро. Он переехал туда со всей своей прислугой.
Снаружи особняк Эбергарда ничем не отличался от тщательно ухоженного частного дома. Высокие зеркальные окна выходили на улицу; налево был вход в особняк через стеклянную галерею, обсаженную тенистыми деревьями и вьющимися растениями; направо находились решетчатые ворота для въезда экипажей.
Особняк был двухэтажный, прислуга помещалась в отдельном доме за садом. Там же находились образцовые конюшни князя. В особняке жили кроме самого Эбергарда маленький Иоганн, старая Урсула, негр Сандок и лакей князя.
Задние строения находились под присмотром и управлением Мартина.
Внутреннее убранство особняка поражало роскошь" и великолепием: позолоченные двери, мраморные лестницы, тяжелые турецкие портьеры.
Но в особняке Эбергарда царили глубокая тишина, тоска, отчаяние и горе.
Князь Монте-Веро напрасно старался забыться в работе. Его деяния на пользу человечества не могли заглушить собственного горя, скорби отца, бесследно потерявшего свою единственную дочь.
Он видел Маргариту лишь однажды, и это краткое свидание привело его в ужас. Потом он узнал об освобождении дочери, но известие усугубило его гнев против той, которая причинила ему столько горя.
Эбергард появился в обществе только для того, чтобы найти дочь, спасти ее и предоставить ей надежное убежище в своем доме.
Но Маргарита пропала без вести! Невозможно было отыскать даже след, который мог бы указать, куда она подевалась, Некоторые утверждали, что несчастная искала смерти и, по всей вероятности, нашла ее.
Тем не менее Эбергард продолжал поиски; множество его людей обшаривали каждый уголок и расспрашивали всякого, кто мог хотя бы косвенно указать верное направление.
Пока что все было напрасно. Никто не мог сказать, где находится Маргарита, живая или мертвая, и князь Монте-Веро, окруженный богатством и роскошью, о которых мечтают и возносят молитвы к небу многие, был теперь самым несчастным человеком.
Все свои отцовские чувства он обратил на немого мальчика, которому спас однажды жизнь. Маленькому Иоганну исполнилось уже десять лет, и он быстро развивался и телесно, и умственно. Посредством выразительной мимики и письма он старался сгладить свой единственный, но страшный недостаток.
Эбергард с глубоким состраданием смотрел на мальчика, чьи светлые волосы так роскошно падали на плечи, а большие голубые глаза, умные и глубокие, глядели порой с недетской печалью, Эбергард понимал, что ребенок этот, пораженный немотой, будет вечно несчастлив.
Лучшие парижские врачи пробовали на мальчике свое искусство, но болезнь его так и осталась для них неразрешимой загадкой: все немые от рождения бывают вместе с тем и глухи, этот же был только нем.
Открытое и оживленное лицо маленького Иоганна никогда не выдавало того затаенного горя, что он испытывал, сознавая свою неполноценность.
Днем он бегал по саду, резвился, играл, а в ночной тиши предавался мечтаниям и думам; их он никому не поверял; его мучили самые разные вопросы, но никто не мог дать на них ответа.
Иоганн принадлежал к числу детей, развивающихся весьма рано.