Одно дело - отдавать команды, молчаливо одобренные мудрым старым кепом, и совсем другое - командовать, имея в советчиках только собственную голову. Не спрячешься за опыт мастера, опыт, который неизменно предшествовал и сопутствовал удаче, а значит, вселял уверенность в подчиненных. Отныне люди должны доверяться только опыту и знаниям нового капитана. Но мог ли он дать им прежнюю уверенность, помочь обрести надежду и веру в благополучный исход рейса?
В тот первый миг не думалось ни о чем таком. Все отринул, даже мысль об убитом. Нос танкера погружался. Пришлось прервать маневр, начатый погибшим, дать задний ход и закачать балласт в кормовые топливные танки, послать на бак аварийную партию - сделать самое необходимое на первых порах.
Танкер, что называется, "сидел свиньей", почти до клюзов погрузившись в воду. К счастью, бомба рванула, как говорил боцман, чуток не тама. Боцман и старший донкерман, опытные командиры аварийных партий, быстро разобрались в обстановке. Сначала завели на пробоину кольчужный пластырь и откачали из отсека воду. Работа пошла живее. Сколь могли, срубили и выпрямили корявые заусеницы, матами сровняли края пробоины и поставили цементный ящик. Боцман расклинил его аварийными брусьями, а донкерман проверил системы и помпы. Сделали - доложили, но причину остаточного дифферента на нос объяснить не смогли.
Дифферент лишил "Заозерск" скорости и маневренности. Кто знает, как бы закончился скоротечный вечерний бой, если бы не "Черуэлл" и сухогруз "Помор" - они держались поблизости и помогали огнем орудий и пулеметов. Выкарабкался "Заозерск" из очередной передряги с новым уроном: была разбита радиорубка. Танкер онемел и оглох. В корме чадило. Оказывается, досталось и румпельному отделению. Перешли на ручное управление, но механики пообещали исправить к утру неполадки в секторе руля.
"Заозерск", как смертельно уставший человек, тащился в хвосте колонны. Наступила черная, непроглядная ночь. Такая тихая, что малейшие шорохи и всплески заставляли сигнальщиков чаще оглядываться на Сэра Тоби, чем всматриваться в тьму. Тогда решили откачать топливо, смешанное с океанской водой, и взять добротное с "Помора". Бункеровались, застопорив ход. Это позволило боцману завести с бака второй пластырь. Еще днем капитан пришел к выводу: причина дифферента - в другой пробоине. То же в районе диптанка, однако ниже первой. Донкерман, подумавши, согласился, и боцман подтвердил: "Пластырь помог". Заработали помпы. Когда танкер отошел от громадного сухогруза, он держался почти на ровном киле.
Сигнальщики доложили о приближении фрегата. Это был старый знакомый "Черуэлл".
...Тихая погода и ежеминутная опасность подстегивали коммодора: потери уже велики. Стоит каравану достичь основного района действий подлодок рейха, положение сразу ухудшится. Пока гибнет лишь "тоннаж", но если не уйти как можно скорее и как можно дальше на север, он, Маскем, не даст и медного пенса за боевые единицы эскорта. Псы Деница ринутся сворой и будут денно и нощно терзать конвой! Да, нужно как можно скорее двигаться на север. Это хотя бы в какой-то мере обезопасит от авиации: если увеличится время подлета - значит уменьшится возможность тщательно спланированной атаки. При беспорядочном, хаотичном налете перевес будет за орудиями крейсеров и фрегатов. Конечно, этот заслон не безупречен - уже потоплена большая часть "тихоходов". Ничего не поделаешь - закон войны. Зато караван может двигаться быстрее. Скорость, скорость, скорость. Вот только... Все еще тащится в хвосте упрямый русский танкер, хотя, черт возьми, у него была тысяча и одна возможность вспыхнуть заупокойной свечкой. На что надеется русская "калоша"? На чудо?
Когда "Заозерск" не вышел в эфир и перестал отвечать на вызов, коммодору привиделся в этом перст судьбы: тысяча вторая возможность отправила упрямца на дно. Что ж, караван освободился от лишнего балласта, только и всего: молчание танкера могло означать лишь гибель русского судна...
Командир "Черуэлла" вернулся по собственной инициативе. Сообщив о плачевном состоянии "Заозерска", получил от Маскема нагоняй за чрезмерную самостоятельность. Приказ коммодора был однозначен: "Команду снять, судно сжечь!"
Владимир гладил собаку. Сигнальщик ждал.
"Поспешите с эвакуацией", - напомнили с фрегата, который шел борт о борт, сбавив ход до малого и почти уравняв скорости.
- Поблагодари за внимание и добавь, что как-нибудь перебьемся!.. - обронил сигнальщику. - Хотя вряд ли поймут. Передай: "Судно не покинем. Просим снять людей из экипажей союзников, подобранных в море. "Заозерск" будет добираться самостоятельно, Адесса-мама, синий океан!" Последнее не нужно. Все пусть поторопятся.
...Действительно - все!
Моряки танкера молча проводили временных пассажиров, что поспешно перебрались под защиту орудий. Курс, рекомендованный командиром "Черуэлла", уводил на чистый норд.
"Заозерск" повернул на вест-норд-вест.
Не воскресить людей и не вернуть тех суток...
Был ли он прав, повернув на запад? Если б знать, откуда грянет беда!..
Невесело было капитану "Заозерска". Погано было и гадко.
...Начало ночи прошло спокойно. Удалось даже поспать два-три часа, после чего вздумалось совершить обход судна, чтобы без помех, своими глазами увидеть все повреждения. Увидеть, подумать, определиться, выработать какую-то тактику на дальнейшее, а потом посоветоваться с людьми. Пробоина и легкий крен на правый борт уже не тревожили, как прежде, но все-таки следовало побывать в сухогрузном трюме и полюбопытствовать, почему же помпы хреновато справляются с откачкой.
Прошелся по рубке, проверил расчет противолодочного зигзага (береженого бог бережет!) и ступил на трап. Отправился в чем был. И погода штилевая, на удивление теплая для этих широт, и свитер, толстый фарерский свитер, грел-согревал почище ватника. К тому же подолгу задерживаться где-либо не придется. Боцман - мужик ушлый. По-крупному нигде не обмишурится, и потому остается лично установить самые уязвимые места.
...Много позже, не раз перебрав в уме события того часа и обвинив себя, все же не думал, что допустил грубые промахи. Все сделал как надо: наблюдение за морем усилено, затемнение - полное, расчеты отдыхают вблизи боевых постов, а танкер заложил первый галс зигзага.
В коридоре главной палубы постоял у двери красного уголка: здесь лежит тело старого капитана. Как поступить? Предать морю или попытаться доставить на берег? Но сколько еще продлится рейс? И об этом нужно посоветоваться с командой. Значит, решено: утром собирает людей... В любом случае утро вечера мудренее, даже в таких делах...
На переходном мостике его догнал Сэр Тоби - увязался, стервец. Куда тебя понесло, собака? Не годятся лапы для скоб-трапов, а наружная охрана капитану не нужна, потому и запер пса в кладовке, где до сих пор стояла канистра с водой и четыре банки американской свиной тушенки: "второй фронт" готовился для Сэра Тоби, который прятался здесь от глаз мастера.
Осмотр занял минут двадцать. Можно - наверх.
Значит, так: все насосы, вплоть до ручных, - на осушку сухогрузного трюма. Это - само собой. Затем добавить брезентов - усилить пластыри. Брезентов, всяких, навалом в кладовке у боцманюги - скупердяй известный. Клочка не выбросит. Так... Приняться за диптанк. На откачку поставить всех свободных людей, качать не переставая, осилить воду, - в самом низу не рекой льется, а вроде сочится ручеек по камушкам. Н-да... и там бы - цементный ящик...
В кладовке пес тут же вскочил с тех самых брезентов, которые вспомнились в трюме, ткнулся в колени и замер, не настаивая на внимании, но готовый принять малейшую ласку. Капитан смял настороженные уши, коснулся пальцами влажного носа и, поглаживая лобастую морду, задумался: что ни час, что ни минута - вопросы, вопросы, зачастую без ответов. Вопросы к себе, к людям, к морю и судну. Теперь каждая миля - неизвестность и тревожное ожидание, а шансы... Их - "фифти-фифти", как говорят союзники. Да, пятьдесят на пятьдесят. И на то, чтобы вернуться домой, и на то, чтобы "улечься на ложе из ила", как поют они же.
- Дай, пес, на счастье лапу мне, - попросил Арлекин, и пес не только выполнил просьбу, но поднял голову и вильнул хвостом. - Давай с тобой повоем при луне, а? Выть или не выть - вот в чем вопрос. Мы его задали друг другу, но выть, конечно, не будем, - в тиши кладовой он почувствовал эдакий приступ болтливости. Захотелось расслабиться хотя бы перед этим внимательным кобельком. Ну и взгляд - на уровне взаимопонимания! Ну-ну, не смотри так. Глубокоуважаемый Сэр Тоби, ту би ор нот ту би - тсет из тси квесчен... Да, вопрос стоит только так: быть или не быть? Ты уже понял на собственной шкуре, что война - дерьмовое занятие, но если вопрос ставится таким образом, ответим: быть. И значит, пора, Сэр Тоби, отправляться на эту самую войну.
Пес ответил преданным взглядом и широко зевнул - словно понимающе улыбнулся: "Пробьемся - не заржавеет!.."
- Может, "не заржавеет", а может... "наверх вы, товарищи, все по местам"? Пойдем-ка, Сэр, "последний парад наступает", понял?
Он понял и подтвердил это слабым движением хвоста. Но смотрел на дверь. Смотрел и прислушивался. Далеко в корме глухо стучал двигатель, а рядом, близко, только плеск у форштевня, но... Нет, ничего необычного. И все-таки что-то кольнуло!..
Владимир заторопился и встал. Натянул влажные рукавицы-брезентухи, в которых спускался в трюм.
- Пойдем-ка, пес, что-то нехорошо на душе... Что-то...
Над головой грянул истошный перезвон: "Боевая тревога!"
Спасло минутное замешательство.
...Услышал взрыв - рванул тугие задрайки, но дверь не поддалась. Нутром, сердцем, сразу сообразил и понял - случилось непоправимое, но от внезапного отчаянья, в полубезумном затмении, дергал рукоятки в обратную сторону, еще плотнее задраивая вход... Палуба раскачивалась, за дверью нарастали гул и скрежет, когда справился с дверью, отшатнулся - в проем колыхнулся рыжий занавес, опаливший лицо нестерпимым жаром. Чадный комок перехватил дыхание, заткнул горло. Владимир не успел, вернее, просто не смог сделать ненужного шага: позади надстройки рванулся к небу огненный фонтан; пронзив его, из недр танкера вырвалась ослепительная вспышка - силуэт мостика на долю секунды возник перед глазами в необычайной четкости и синеве, а следом тугая волна нового взрыва, смягченная все-таки преградой, всколыхнула рыжее полотнище, ударила в грудь.
...Скулил Сэр Тоби, каптерка громыхала железом - вокруг обвально скрежетало многочисленное и разнообразное боцманское добро. Что-то тяжелое рассекло лицо, что-то упало на грудь, что-то придавило руки. Боль! Удар, боль, тычки, снова боль и непонятное крошево. И все же он опять сунулся в дверь, выдираясь из него сквозь грохот и удары.
На месте надстройки вспухал гигантский оранжевый шар. Сгусток огня пожирал и скручивал жгутами остатки тьмы вокруг себя. Полубак дымился, медленно подымаясь на огненных крыльях. Их замах слизнул ресницы и брови, налил огнем свитер и брюки - человек, капитан, ничего не замечал. Команда уже погибла или еще погибала в пламени - его обезумевший взгляд тщетно ловил хотя бы намек на какое-то живое движение, на малейшие знаки присутствия людей...
...а тот, обгоревший, механик с "Фатьмы"...
Нос танкера задрался и повис над разливанным морем огня. Нестерпимая яркость шальных вихрей ослепила. Кажется, целую вечность били в глаза желтые молнии, хотя "вечность" длилась секунды и разом оборвалась: предсмертные судороги и корчи танкера швырнули его капитана обратно в каптерку и захлопнули дверь...
4
Глаза раскрылись с трудом, разорвав липкую корочку.
Тьма кромешная - неужели ослеп?! И нет сил пошевелиться...
Силы, впрочем, есть. Кажется, есть, но - малейшее движение, и... боль ломает, корежит тело, а в голове перекатывается раскаленный песок: огонь, кругом огонь!.. Кожа зудит и мозжит - хочется содрать ее ногтями; в глазах опять вспыхнула, замелькала огненная круговерть. Ох!.. замычал и сел: экипажа нет, а он ЖИВ! Почему?!
Рядом зашевелился, взвизгнул, ткнулся носом и влажно лизнул щеку Сэр Тоби... И ты уцелел, пес, а ОНИ?
Пес коротко взлаял и снова облизал воспаленное лицо хозяина. Будто смазал чем-то успокаивающим. Давай-ка еще! Лижи, лижи, псина! Кожа горит, а твой язык, что тампон с лекарством...
Тошнило и кружилась голова, но - терпел, по крупице накапливал решимость подняться и выбраться куда-то и как-то из этой кромешной тьмы.
Очень хотелось пить.
Пошарил вокруг - хаос, бедлам: скобы, цепи, блоки... Все обрушилось с полок, да и они тоже, как подсказали руки, оказались почему-то в вертикальном положении.
- Эт-то что же получается?.. Тьфу, совсем ум отшибло!.. - Владимир обозлился и, встав на колени, еще раз ощупал полки и стояки, стараясь припомнить конфигурацию каптерки. - Та-ак... Выходит, сижу, на переборке форпика, дверь - над головой, а спина опирается... - Ладони коснулись характерной шероховатости пробковой крошки, какой покрывают подволоки всяких подсобок, нащупали решетку плафона. - Хау дую ду, Сэр Тоби!
Выход найден, но что ждет наверху?
Хватаясь за что попало, спотыкаясь, путаясь в каком-то тряпье, добрался наконец до палубы (стоявшей, понятно, дыбом!), взгромоздился на ящики (кажется, в них - мыло...), нащупал подошвой стойку (теперь они, ясное дело, располагались горизонтально), выше - рукой - другую и вскарабкался почти до двери, ощущая слабость и дрожь каждой мышцы. Удалось дотянуться до соединительной штанги. Даже коснуться задраек, но и только. Воздуха не хватило. Как ныряльщику. И как еще не угорел? Словом, пальцы сорвались, и верхолаз грохнулся в тряпье, возблагодарив судьбу, что не подсунула ребро ящика, а то и чугунные щеки канифас-блока.
Со второй попыткой спешить не стал - расслабился и замер, стараясь унять боль неподвижностью и перевести дух.
- Ах, боцман, боцман, скупердяй ты и Плюшкин!.. Спасибо, что берег в хозяйстве всякую ветошную рухлядь... - Старые, много раз стиранные чехлы были мягки. Сэр Тоби ткнулся в бок и прилег рядом, а собственный голос действовал успокаивающе не только на собаку. Потому не останавливался, все бормотал, бормотал, поглаживая пса и чувствуя невыразимое наслаждение от его живого тепла. - Понимаешь, барбос, дверь превратилась в люк, - Сэр Тоби заурчал и сунул нос в ладони, - а до люка тебе не допрыгнуть. Чего урчишь? На воздух хочется, пора, говоришь, действовать? Сейчас и приступим, Сэр, с чувством приступим, с толком приступим и, несомненно, с расстановкой и флотской смекалкой...
Встал - шатает. Ах, мать честная!.. От духоты водит, от бензиновых паров, угарной тяжести в голове. Во рту - сухотка, в горле - клей. Потому и лицо в испарине и подкатывает рвота. "И мне, пес, нужно на воздух, но... Главное, не спешить, - увещевал он себя, снова карабкаясь во тьму, - только бы хватило сил..."
Хватило! Предстояло проверить, как обстоит с флотской смекалкой.
Конечно, все помято и согнуто, однако задрайки с трудом, хотя и с жутким скрежетом-скрипом, все-таки повернулись, осыпав голову окалиной. А дверь не открылась. Почему? Силенок не хватило, или же все перекособочено?
Внизу поскуливал невидимый пес.
- Сейчас, Сэр Тоби... сейчас... - переступив повыше и упершись плечами и затылком, Арлекин не пожалел их - почти ударился телом в металл, почти прилип к нему, приподымая, сантиметр за сантиметром, неимоверно тяжелую дверь. Свежий воздух, хлынувший в щель, добавил сил. Теперь он толкал дверь рукой (второй приходилось держаться и одновременно перехватываться за что ни попадя, чтобы иметь возможность громоздиться выше и выше), и та наконец с грохотом опрокинулась на палубу. Или на то, что стало палубой.
Высунувшись по пояс, дышал, набирался сил. В полумиле коптили какие-то головешки. Не хотелось ни гадать, ни думать, что бы это могло быть. И тогда он спустился к собаке, застропил ее куском фала и, не без труда, поднял наверх.
Сэр Тоби ожил, но был в недоумении и потому тихо лежал, положив морду на лапы. Владимир с горечью огляделся: взрыв оторвал полубак по носовому коффердаму и завалил его на форштевень. Вода, стало быть, проникла в канатный ящик и обеспечила остойчивость. Через клюзы - ясное дело...
Бывший капитан бывшего "Заозерска" глянул "за борт": в районе диптанка - рваная трещина, у сухогрузного - с ладонь шириной. Торчат из нее какие-то лохмотья, и никаких следов пластырей, подкильных. Срезало, оборвало, сожгло. Цементный ящик, похоже, уцелел, но хрена ли в нем?! Что с ним, что без него - все равно сыграешь в ящик на этом огрызке.
"Эх, боцман, боцман... Строил, как всегда, на совесть. Подпоры ставил что дом рубил. Да-а, ни дома, ни боцмана и до водички полтора метра. Ну, два от силы... - прикинул невольно, сообразив, что первый же шторм отправит на дно сей "приют убогий". Ежели не снимут - хана!"
"Приют" действительно убогий - дальше некуда.
На уровне груди, за измочаленными остатками палубного настила, поблескивала черная лужа, обрамленная огрызками бортовых и днищевых стрингеров, смятых в гармошку рамных шпангоутов и бимсов, какими-то зазубринами, листовым железным рваньем. Из лужи, точно гигантский плавник, торчал кусок отбойного листа - единственное напоминание о носовом танке. В шаге от каптерки, над дверями малярки и фонарной кладовой, высилось бредовое нагромождение закопченного исковерканного металла. С великим трудом можно было признать в этой груде остатки переходного мостика, колюче опутанные клубком магистральных трубопроводов. Невольно возникал вопрос: "Что за силы взрастили этот чудовищный кактус?" Его макушку, скрученную в спираль стальную ленту палубы, венчал нелепый цветок: кончик спирали, расщепленный на рваные лепестки, был собран в ржаво-красный бутон, из которого, точно пестик, торчал совершенно целехонький грузовой клинкет.
Сэр Тоби приподнял заднюю лапу у основания "кактуса" - вывел из оцепенения, заставил оглядеть и себя. Штаны и свитер спереди обгорели и рассыпались в прах. Оставшееся прикрывало спину и зад. Эти лоскутья держались на ремне и вороте свитера. Нижнее белье, правда, уцелело, но стало грязным, рыжим и ломким - похрустывало. Пришлось возвращаться в каптерку.
Была надежда что-нибудь отыскать в здешних запасах, но тут же пропала: даже днем несподручно копать глубоко эту дикую мешанину, а ночью... В каптерке - глаз выколи. Выдернул из-под каких-то бидонов пару драных полушубков и порадовался еще,что тут же нащупал тушенку и канистру с водой. Банки трогать не стал, но водицы хлебнул и принялся мараковать над полушубками.
- Маскарад продолжается, милая Красотуля... - шептал Арлекин, поглядывая на океан. Он маслено поблескивал, серые рассветные тени стлались по воде: поверхность была чиста и бескрайня. - Твой Арлекин меняет обличье и одевается в овечьи шкуры - такова прихоть у этой войны.
А что, если?.. Действительно - в шкуру? По примеру Сэра Тоби?