- Такая потребность совершенно естественна в отношении Божества… - уронила Гайде. И Гюго оценил ее реплику, одобрил ее.
- Да, но она противна и разуму, и природе в отношении людей! Найдя этот манифест Наполеона, я в нем почти разочаровался.
Сейчас, в дни торжества бонапартистов Гюго был одним из немногих, кто последовательно и упорно сопротивлялся их действиям и успехам.
Это он выступил с гневным протестом, когда обсуждалось предложение о всенародном голосовании кандидатур на должность президента.
- Президент республики должен быть главным слугой народа… Слуги народа-депутаты и должны выбирать его из своей среды… Чем меньше будет избравшее его большинство, тем скромнее и исполнительнее будет он, всего лишь глава исполнительной власти! Аппарата, исполняющего волю избранников народа - депутатов! Тем придирчивее и требовательнее смогут быть к нему и законодатели-депутаты Национального собрания, давшие ему исполнительные полномочия. Но если кандидат в президенты соберет хотя бы несколько миллионов голосов французов и хотя бы на миллион голосов опередит своих соперников - это уже способно вскружить ему голову. Он уже может вообразить себя не просто уполномоченным парламента, а кем-то вроде всенародного избранника и повторить дерзкий, в корне ошибочный тезис Наполеона о том, что он стал императором "волею народа!" Возомнить себя "законодателем!"
Всем и депутатам и гостям Пале-де-Бурбон, среди которых был и Эдмон, было ясно, против кого выступает знаменитый Виктор Гюго, уже дважды избранный в Национальное собрание в Париже.
Уже велика была его популярность в народе, веским и убедительным его писательский голос, но в каком-то странном самогипнозе и самоуспокоении парламент Франции постановил избрать президента всенародным плебисцитом. Всего лишь сто с небольшим голосов было подано за мысль Гюго и более шестисот - против…
Когда, принеся присягу, вновь избранный и утвержденный президент республики Франции принц Луи-Наполеон Бонапарт сошел с трибуны и начал обходить ряды депутатов, пожимая руки тем, кто по его мнению этого заслуживал, он протянул свою ладонь также и Виктору Гюго, "коллеге" по его избранию от округа Сены.
Гюго отвернулся и крикнул в зал:
- Он вам покажет, что такое президент "волею народа!"
Но и Кавеньяк, которому принц Бонапарт протянул руку, тоже отверг эту честь.
Тут, однако, новый президент уже нашелся:
- Быть может, вы боитесь запачкать мою руку кровью ваших июньских жертв, господин генерал? Не беспокойтесь, мне будет гораздо легче ее отмыть, чем вам…
Не все расслышали эту слегка шепеляво и с заиканием произнесенную фразу, но Кавеньяк, побагровев, вскочил и поспешил к выходу.
Эдмон дождался выхода в кулуары ставшего очень симпатичным ему Виктора Гюго, хотя по существу они оказались в разных лагерях. Это была уже не первая их встреча, были и споры, разногласия, но что-то влекло их друг к другу.
По выходе из гудящего и жужжащего зала заседаний вновь избранный президент Франции не поленился отыскать в толпах гостей и депутатов также и Эдмона, которому он посылал личное приглашение.
Он застал графа как раз беседующим с Виктором Гюго, но не смутился и снова протянул писателю руку:
- Я знаю и не забываю, месье Гюго, что ваш отец был верным соратником моего дяди-императора… Нам, думаю, тоже следует быть друзьями.
Но Гюго и тут оказался на высоте:
- Господин президент, у меня еще не было возможности удостовериться в ваших добрых намерениях… Что до моего отца, то дети не обязаны повторять ошибки своих родителей.
На счастье принц Луи мог передвинуть протянутую руку в сторону Эдмона и тем спасти, как говорят, "свое лицо".
Эдмон пожал руку принца и даже поздравил его с избранием, но произнес при этом слова, которым Виктор Гюго наверняка внутренне зааплодировал:
- Я поддерживаю весьма важную и ценную мысль господина Гюго, что и вы не должны повторять ошибок родителей и даже ваших дядей…
Было общеизвестно, как много навредил себе и сам Наполеон Первый и его немалочисленные братцы - все в совокупности дядюшки нового президента Франции, своей маниакальной погоней за властью.
Реплика графа была остра и полезна, и принц не счел нужным на нее обидеться. Он только усмехнулся:
- Главной и роковой ошибкой Наполеона был поход на Москву… Я не намерен связываться с Россией, и не только потому, что знаю о ваших симпатиях к этой стране, дорогой граф.
Было понятно, что Жорж-Шарль приоткрыл ему кое-что относительно Пушкина и того, что Эдмон карал его сколько возможно за убийство великого русского поэта.
Сочтя, что он уже достаточно удостоил Эдмона и Гюго своим вниманием, президент-принц перешел к другой группе депутатов, а Гюго, пожав плечами, сказал:
- Вероятно, что самая счастливая минута его жизни… Трон императора ему предстоит захватить силой и кровью, наверняка, а сейчас в его избрании есть все же, хотя бы видимость "воли народа".
Эдмон покачал головой.
- Я никогда не мог понять как следует, чем привлекает людей власть? Власть денег - это еще сколько-то понятно, в этом есть нечто соблазнительное и влекущее. Но власть господства и тяжела и позорна для властвующего; нужно быть все время сильнее и умнее подвластных. Ослабел - гибель, гильотина; оказался глупее своих подданных - срам!
Виктор Гюго, проводив взглядом переходившего от одной кучки к другой вновь избранного президента Франции, задумчиво добавил к своим прежним словам:
- Даже этот приученный к сдержанности человек не в силах скрыть сегодня свою почти мальчишескую радость… Но завтра он переедет в Елисейский дворец в карете, запряженной восьмеркой лошадей, и в дальнейшем будет знать только такой способ передвижения. Уже завтра он даст свой первый дипломатический бал с приглашением всех находящихся в Париже послов и коронованных особ, а также и всех уцелевших своих родичей… И приглашенные будут радоваться, а не приглашенные - печалиться… Нет, право, господин граф, поистине ужасен Идол Власти, и я все более сочувствую идеологам анархизма - Прудону, Бланки, Сен-Симону, непримиримым врагам этого Идола!
При всей своей умудренности Гюго допустил в своей меланхоличной тираде ряд довольно существенных ошибок.
Запряженная восемью лошадьми карета с эскортом из одетых в латы конных гвардейцев уже через полчаса повезла нового президента в Елисейский дворец, где лишь недавно и недолго прожил незадачливый директор генерал Кавеньяк.
Во-первых, на следующий день в карету первого президента Франции было впряжено уже двенадцать белоснежных коней с попонами, украшенными орлом Наполеона, и при его прогулке по Елисейским полям его приветствовали несметные толпы зевак.
Во-вторых, свой первый президентский прием принц Луи-Наполеон Бонапарт посвятил всем общественным знаменитостям Парижа: ученым, писателям, публицистам, художникам, скульпторам, философам.
Неожиданно для себя был приглашен на этот прием даже Виктор Гюго!
Принц Луи как бы подчеркивал этим свою "необидчивость". Был приглашен и граф Монте-Кристо, и к своему немалому удивлению увидел среди присутствующих, среди множества гостей вновь избранного президента Франции также ряд идеологов анархизма: Прудона, Анфантена и даже "монтаньяров" Педрю-Роллена!
И принц Луи Бонапарт демонстрировал свою широкую натуру. Идеологи, видимо, хотели показать, что их натуры не менее широки! Но Эдмона утешило и обрадовало, что среди участников приема оказался также и его приятель Фердинанд Лессепс.
- И ты здесь! - вскричал он. - Президент к тебе благоволит?
- Я с ним не знаком, - ответил Лессепс. - Может быть, он спутал меня с кем-нибудь из моих покойников: с отцом или дядей Батистом Бартелеми? Оба были довольно знамениты…
Друзья рассмеялись и уже не расставались до конца раута.
- Ты еще не бросил свою консульскую лямку? - спросил Эдмон.
- Очень сильно об этом подумываю, - кивнул Лессепс. - Но карман, карман - тощ, почти пуст… А проект канала еще не находит достаточно богатых энтузиастов.
- Ты его все-таки хочешь продать? - слегка нахмурился Эдмон.
- Должен же я возместить тебе твои затраты! - вскричал Лессепс.
- Об этом тревожься меньше всего, - сказал Эдмон. - Я не хочу и не смогу примириться, если это великое сооружение окажется в руках неких биржевых акул, спекулянтов, компрадоров…
- Можешь не беспокоиться, граф. Я и сам на это не пойду! - заверил Лессепс. - Но надеюсь, ты не будешь иметь что-нибудь против, если возглавлять компанию канала буду все-таки я - инициатор этого дела, этой мечты…
- А какую роль ты отведешь мне в таком случае? - усмехнувшись, осведомился Эдмон. - Роль казначея?
Лессепс несколько секунд подумал:
- Неужели ты будешь против звания вице-президента, мой друг Эдмон? - умильно, почти умоляюще протянул он. - Ведь ты само олицетворение скромности, непритязательности, вражды к карьеризму.
Эдмон не смог удержаться от смеха:
- Ха, ха, Фердинанд! Я кругом под запретом! Гайде советует мне прекратить карать людей, даже заслуживающих кары. Месье Жан против того, чтобы я сочувствовал бонапартистам, друзьям твоего отца и твоего дяди… Месье Гюго тоже против этого. И наконец, мой друг Лессепс против того, чтобы я позволил себе хоть бы малюсенькую карьеру!
Лессепс хлопнул его по плечу:
- Шутник ты, граф! Но ведь ты же некоронованный король! Какая еще к черту нужна тебе карьера? Будь я как ты, я бы всюду появлялся лишь инкогнито! Это было бы единственным спасением от людей, покушающихся на твою могущественную чековую книжку!
- А что тебе известно о моих тратах? - продолжая улыбаться, спросил Эдмон, однако уже не без некоторого любопытства. - Кроме тех, понятно, какие пошли на изыскание Суэцкой зоны?
Лессепс пожал плечами:
- Я могу только догадываться, - уронил он. - Мельком встретясь с месье Жаном, этим симпатичным русским, с которым ты меня как-то познакомил, из мимолетного разговора с ним я уяснил, что между вами произошло некоторое охлаждение и как раз из-за того, что он подозревает тебя в чрезмерной щедрости.
- В отношении кого же? - быстро спросил Эдмон уже без улыбки.
- Ясно, в отношении кого… В отношении наследников твоего друга Наполеона. Я пытался его разуверить или хотя бы успокоить, но он, хотя и иностранец, великолепно осведомлен о политических закулисьях.
- О, так вот в чем причина! - пробормотал Эдмон уже просто озабоченно. - А я-то ломал голову, почему он меньше общается теперь со мной? Необходимо это поправить! Этот молодой человек мне странным образом очень дорог! Если бы я сказал почему, ты бы, пожалуй, назвал меня сумасшедшим!
- В таком случае не буду допытываться! - опять со смехом воскликнул Лессепс.
Глава IX
ДРУЗЬЯ СХОДЯТСЯ ВНОВЬ
Весенний Париж был как всегда прекрасен. В самом сердце столицы, у прославленного Лувра, величественный сад Тюильри благоухал множеством разных цветов: и акациями, и жасмином, и высокорослой гигантской сиренью, и подарком Шамплена - американской магнолией, и вывезенным из Леванта адамовым деревом с его восхитительными огненно-розовыми соцветиями, не говоря уже о бесчисленных, тонко благоухающих липами бульваров.
Мастера партерного садоводства - клумб и куртин, тоже вносили свой немалый вклад в многозвучную симфонию колдовских запахов.
Настоящее наводнение роз захлестывало цветники Парижа!
Созвучие красок не уступало созвучию запахов. Светилось все, даже грифельно-серые кровли старинных особняков и отелей издавали, казалось, некое тончайшее, как кожица голубой сливы, полуденное свечение. А стены этих же дворцов и особняков, пусть и не очищенные от налета столетий - от оливково-зеленоватой каменной плесени, смыть которую не под силу никаким ливням и даже трубам пожарников, просто пламенели и ослепляли отсветами сверхщедрого майского солнца - то розовыми, то желтоватыми, то особенно чисто парижского цвета, как раз среднего между розовым и желтым. Синие и лазурные пятна стекол в окнах, почему-либо не распахнутых настежь, нимало не нарушали гармонию этих тонов, напротив, дружески перекликались с богатой, многооттеночной зеленью уличных кленов, тиссов, вязов…
На открытой площадке кафе "Режанс" как раз под сенью могучих старинных, тоже много повидавших вязов Плас-Руайяль собрались уже давние друзья - Эдмон и Гайде, Лессепс, Гюго и месье Жан. Последний, правда, приехал всего лишь на несколько дней навестить свою дочь Полинетт, воспитывающуюся в семье знаменитой певицы мадам Виардо, в правилах и традициях самого высокого парижского воспитания.
Месье Жан яростно поносил жандармов Наполеона Первого.
- Понятия "империя" и "жандармы" не отделимы. Они органически дополняют одно другим. И я искренне желаю вам, друзья-французы, не дожить до возрождения у вас империи.
- Всецело поддерживаю ваше пожелание, молодой коллега! - одобрительно кивнул Гюго. - Лично я могу поручиться, что ни одного дня не проживу на земле Франции, если она будет переименована в "империю". Я эмигрирую в тот же день.
Лессепс благодушно и оптимистично успокаивал:
- Ну, зачем же такие крайности, господа! Десять лет благополучно прожили самые свободолюбивые французы под скипетром императора Наполеона: так же и пили и ели, и любили, и наслаждались жизнью, и писали неплохие картины, и создавали неплохие сооружения. И даже гордились, что у них не королевство и не скоротечно-эфемерная республика якобинцев, а вновь после более чем тысячелетнего перерыва, после великого Шарлеманя - Кардуса Магнуса, сильная и авторитетная империя.
Тонко напомнив о Шарлемане, Лессепс, конечно, имел в виду известное произведение Виктора Гюго "Вандомская колонна", где и сам он почтительно вспоминал о первом императоре Франции - Карле Великом, Шарлемане.
Гюго не рассердило, но все же, видимо, чуть задело напоминание Лессепса.
- Я уже неоднократно разъяснял, что в моем творчестве я больше всего руководствуюсь принципом: "Справедливость выше политики"… История сама экзаменует претендентов на лестную роль: творить историю, рассортировывает их на годных, полугодных и совсем негодных. Шарлеман явно относился к разряду годных, Наполеон к полугодным, а сегодняшний откровенный претендент на эту же роль, называть которого нет надобности, наверняка относится к совсем негодным.
Лессепс мягко и неторопливо на сей раз возразил:
- А я вот в этом не вполне уверен, дорогой мэтр! Быть великой, значительной, международно-влиятельной державой Франция может быть только при наличии сильной, авторитетной власти… Республиканцы пока проявили себя очень слабыми - слишком велик разброд между ними, личные и политические разногласия… Что же остается делать? Короли? Но уже само по себе одно слово "король" вызывает сейчас у французов тошноту, позыв на рвоту… "Консульство", но я сам много лет ношу звание консула и знаю какова его цена… Остается еще одно понятие - "регентство" - "Режанс", но лишь ради нашего славного местопребывания разве что, ибо "Режанс" означает "юный король под опекой!"
- "Юный король под опекой" не слаще "старого короля в халате", - проворчал в ответ Гюго и добавил, - хотя это симпатичное, давно близкое мне кафе и носит звучное название "Режанс", но в самом понятии регентство я не обнаруживаю ничего симпатичного. Именем юного, а то и малолетнего престолонаследника взрослые, прожженные дяди, как правило, творят всякие беззакония и набивают себе карманы…
Несколько секунд помолчав, он добавил еще:
- Нет решительно, господа, я не вижу иного пути для человека, чтущего справедливость и законность, как именовать себя республиканцем.
Месье Жан почти восторженно подхватил слова Гюго:
- Я тоже считаю за честь именовать себя республиканцем! Народовластие, считаю я, в крови русских… Русь начиналась с республики, с Великого Новгорода ведется летоисчисление нашей страны, а Новгород был самой настоящей республикой. Этим немалым по размерам государством правил парламент, носивший название "вече". Но особенность этого парламента была в его самобытности. Всякий гражданин Новгорода, придя на зов особого "вечевого" колокола мог высказать свою мысль, внести свое предложение… А президент, "посадник" по тогдашнему - почти буквальный перевод слова "президент", осуществлял решения "вече"! Это была почти идеальная, почти античная, греческая или римская республика. Русские могли показать пример всей Европе!
- И все-таки власть принадлежала нотаблям - богатым и сильным! - возразил Лессепс. - Много раз уже я говорил и себе и другим, что власть всегда принадлежала сильным. Иного и не может быть, все иное начисто исключено! И это великое благо, это единственный залог прогресса!
Гюго, как видно, боялся, что может втянуться в жаркий и бесплодный, ненужный ему спор. Воспользовавшись паузой, последовавшей за словами Лессепса, он поднялся и любезно простился со всеми:
- Господа, милости прошу ко мне! Между прочим, с Плас-Руайяль из непосредственного соседства с "Режанс" я переселился на рю Латур-Довернь, над Монмартром. Мне стало как-то душно и тесно здесь - Королевская площадь, Королевский дворец, сад королей - Тюильри, королевский музей Лувр… А там, на Латур-Довернь, изумительный воздух, великолепная панорама Парижа, чуть-чуть не с птичьего полета, ощущение хотя бы относительной свободы… Непременно прошу ко мне при первой же для вас возможности…
Оставшись с месье Жаном и Лессепсом, Эдмон решил не откладывать давно лелеянное намерение.
- Месье Жан, позвольте нашу полуслучайную встречу здесь, полуслучайную, говорю я, ибо где же еще был больший шанс встретиться с вами, нежели здесь, использовать для углубления вашего знакомства с господином Фердинандом Лессепсом. Мельком вы с ним уже знакомы, и, возможно, что-нибудь вам не очень по сердцу в его взглядах и высказываниях, но я более чем уверен, что и вас увлекут те мысли, которые сделали меня почти его почитателем.
- Почитателем графа считаю себя я, дорогой месье Жан! - бурно перебил Лессепс. - Не говоря уже о том, что он старше по возрасту, он много мудрее, богаче опытом, он великий знаток людей и справедливый судья-оценщик их деяний и замыслов.
Месье Жан не преминул уронить лишь Эдмону понятную реплику:
- Даже такие люди, месье Лессепс, не застрахованы от оплошностей.
- Что говорить, что говорить! - согласился Лессепс. - Но все же, чем шире у человека кругозор, чем глубже он вникает в сравнительную значимость дел и событий, тем больше он гарантирован от того, что вы называете оплошностями. Во всяком случае я никогда не соглашусь, что великая и бескорыстная помощь графа в создании первого на земле искусственного межматерикового пролива могла бы быть принята за некую оплошность!
Месье Жан насторожился.
- И искусственного материкового пролива, вы говорите? Прошу прощения, но я хотел бы узнать некоторые подробности, месье Лессепс.
Эдмон сделал Лессепсу глазами знак "можно".
- Подробности? Извольте, друг моего друга! Вам можно довериться, полагаю. Вот уже много лет, как я ношусь с мечтой проложить глубокий и достаточно широкий мореходный канал между африканским и Евроазиатским континентами по известному вам, конечно, Суэцкому истмусу, перешейку.
Месье Жан явно этим заинтересовался:
- Мечта многих, вероятно… - кивнул он. - Даже я, далекий от таких проблем, недоумевал иной раз, глядя на карту, почему там нет пролива?