– Он же герцог, управляет своими землями. У него хлопот хватает. Нужно оберегать здешние леса, следить за тем, чтобы все вовремя платили подати и придерживались законов. По его приказу при дворе чеканят монеты. Ну и, конечно, он защищает границы Нормандии от врагов.
– Да, но что ему по душе? Чем он любит заниматься?
– Любит ездить верхом и охотиться. Любит бывать в лесу. Но тебе об этом, наверное, известно больше, чем нам. – Хонильда многозначительно подмигнула.
Однако Гуннора не стала рассказывать ей о себе. Она знала, что в замке ходят слухи, мол, она не простая крестьянка, а принцесса в изгнании. Гуннора не подтверждала правдивость таких россказней, но и не опровергала их. Хотя Гуннора и начала общаться с другими женщинами, она старалась отгородиться от них, и это давало свои плоды. С ней говорили, но не смеялись, делили с ней пищу, но ночью спали отдельно. Только Дювелина и Вивея, потрясенные новой жизнью, искали с ней близости.
По ночам Дювелина часто вскидывалась от кошмаров, и, чтобы успокоить сестру, Гуннора рассказывала ей древние предания. Ей нравилось вспоминать сказания своей родины, они словно доказывали, что она осталась прежней. Осталась дочерью Севера.
Она рассказывала о гномах, ковавших богам оружие. Сковали они и волшебную цепь для Фенрира, злого волка, который хотел пожрать богов. Собственно, это была не совсем цепь, ведь ковали ее не из железа, а из мяуканья кошки, женского волоса, корней деревьев, жилы медведя, дыхания рыбы и слюны птицы.
– В знак благодарности за то, что цепь сковала Фенрира, Один пообещал в жены гному Альвису богиню. Выбор Альвиса пал на Фруд, дочь Тора! – воскликнула Дювелина, повторяя когда-то услышанные слова.
Девочка обнимала Гуннору за шею, сидя у нее на коленях, и девушка наслаждалась близостью сестренки.
– Да, – пробормотала она, глядя в темноту. – Но гномам нельзя покидать подземелья днем, ведь лучи солнца превращают их в камень. Тор знал об этом, а поскольку он не хотел выдавать дочь за гнома, воспользовался хитростью. Он поехал к Альвису, чтобы тот доказал, что умеет не только создавать оружие, но и сочинять стихи. Тор тянул время, и Альвис так увлекся, что не заметил приближения утра, а когда вышел из подземелья, на него упал луч солнца.
– И он обратился в камень! – закончила Дювелина.
У Гунноры сжалось горло. Тор был жестоким и сильным богом, но хорошим отцом. Вальрам тоже приложил бы все усилия, чтобы защитить своих дочерей, он не допустил бы, чтобы Сейнфреда вышла замуж за Замо или чтобы Гуннора отдалась Ричарду. Но Вальрам был мертв… убит христианами. Христианами, среди которых теперь жили его дочери. Христианами, которых его девочки не могли ненавидеть, ведь те так хорошо к ним относились.
Гунноре захотелось вновь повстречать Альруну, почувствовать ее враждебность, отплатить той же монетой. Но она виделась лишь с матерью Альруны, а та оказалась женщиной доброй, а главное, очень умной.
Наверное, она заметила, что Вивее нравятся украшения: однажды Матильда позвала девочку с собой.
– Я могу показать тебе, где в Руане делают такие украшения.
– Она останется со мной, – отрезала Гуннора.
– Тогда давай и ты пойдешь со мной, – предложила Матильда. – Наверняка тебе хочется выйти из дома. Ты не похожа на человека, которому хорошо в четырех стенах. Прогуляйся со мной, поможешь мне сделать покупки. Я уверена, ты не пожалеешь.
"Как сохранить свою отгороженность от мира, если кто-то видит в тебе тоску по лесу, видит, как тяжело тебе мириться с бездельем?" Гуннора презирала себя за то, что ее так легко подкупить, но согласилась.
Она подставила лицо под лучи солнца, чувствуя прилив сил. Шум во дворе уже не пугал ее, как в день прибытия, и девушка решила не отстраняться от него, а постараться подметить все детали. Она уже знала, что крепость состоит из множества сооружений, главные из которых построены из камня – башня, дворец, часовня. Но были в пределах крепостных стен и деревянные дома, укрепленные глиной, хворостом и соломой. Там жили рыцари, слуги и писари.
– Пойдем!
Матильда направилась к воротам, и Гуннора последовала за ней, крепко держа за руки Вивею и Дювелину. Она уже не помнила, как приехала сюда две недели назад. Привратники не обратили на нее внимания. Сестры цеплялись за ее юбку, особенно когда они вышли на улицы города, где было полно людей. Невзирая на толкотню, многие узнавали Матильду и уступали ей дорогу.
Они прошли вдоль крепостных стен, построенных из камней и бревен. Матильда рассказывала, что эти стены возвели еще римляне. К крепости жались дома ремесленников: в задней части жилые помещения, в передней – мастерская, в витринах выставлены товары. Тут ковали оружие и инструменты, отливали бронзу, вырезали гребни, шлифовали янтарь, полировали жемчуг, тачали сапоги, лепили горшки, шили паруса, пряли шерсть. Тут продавали воск и мед, вино, масло, ткани и меха, украшения и мечи, точильные камни и холсты. Те, у кого не было здесь своего дома, поставили на рыночной площади перед Руанским собором лотки и с них продавали товары.
– Руан – не только столица Нормандии, но и важный торговый центр, – рассказывала Матильда. – Неподалеку отсюда находится порт, туда каждый день входят корабли, приплывшие из северных городов, из Западно-Франкского королевства, Англии или Ирландии.
Гуннора внимательно ее слушала, но вопросов не задавала.
Она была благодарна Матильде за прогулку, но не доверяла этой женщине, не понимая, почему та столь легко выдавала секреты своего мира. Заметив, что Гуннору так не разговоришь, мать Альруны переключила свое внимание на малышек. Дювелина все еще цеплялась за подол старшей сестры, но Вивея позабыла о своей застенчивости, когда Матильда подозвала ее:
– Смотри, вот это я хотела тебе показать!
Взяв Вивею за руку, Матильда подвела ее к постройке с черепичной крышей. В лицо девочкам пахнуло жаром: там горел огонь, и темноволосый мужчина бил молотом по раскаленному железу.
– Этот кузнец перерабатывает железную руду. Ее плавят, освобождают от примесей, перекладывая древесным углем в плавильной печи. Потом из нее можно делать шарниры, замки, котлы и инструменты.
Вивея, похоже, была в восторге, в отличие от Гунноры.
Матильда заметила недовольное выражение ее лица.
– Девочке нравится все блестящее, верно? – приветливо сказала она. – И я подумала: почему бы ей не узнать об этом побольше? Хорошо, когда человек находит что-то для себя. Моя дочь любит ткать гобелены, поэтому я еще в детстве водила ее к лучшим мастерам.
– Я вижу, тебе больше нравятся украшения, и о них ты тоже узнаешь, – обратилась она к Вивее. – Но как женщины любят украшения, так мужчины любят мечи. Этот кузнец славится тем, что делает самые изысканные гарды и самые острые клинки в Руане. Посмотри, как он работает: он сковывает разные сорта железа, а режущую кромку делает из закаленной стали.
Вивея слушала ее, открыв рот. Она даже решилась немного отойти от Матильды и восхищенно вскрикнула, увидев в углу кузницы бронзовые броши и пряжки.
– Да, и это он умеет, наш мастер Годхард. – Матильда подмигнула кузнецу, и тот улыбнулся в ответ, не отвлекаясь от своей работы. – Когда нужно отлить что-то в бронзе, вначале делают восковую модель, – продолжила она. – Ее заключают в глину, смешанную с песком. Глину обжигают, а поскольку воск при этом плавится, образуется пустое пространство, куда вливают расплавленный металл. Когда металл застывает, глиняную форму разбивают, и получается готовое украшение. Конечно, украшения делают не только из бронзы, но и из золота или серебра. На тонких пластинах из благородных металлов выбивают узоры, а потом украшают крошечными шариками или филигранными нитями. Мастер Годхард может показать тебе, как это делается, но сегодня он занят.
Вивея кивнула кузнецу, а когда они чуть позже вышли из кузницы, девочка взяла Матильду за руку. При виде этого у Гунноры болезненно кольнуло сердце, и хотя Матильда нисколько не была похожа на Гунгильду, ей вспомнилась мать, такая же терпеливая и умная, стремящаяся научить своих дочерей всему необходимому.
– Как бы мне хотелось, чтобы у меня было жемчужное ожерелье! – вздохнула Вивея.
– Почему тебе так нравятся украшения? – Матильда наклонилась к ней.
Гуннору удивил этот вопрос. Ей самой и в голову не приходило поговорить об этом с Вивеей, она просто смирилась с одержимостью девочки всем, что блестит.
– Наших родителей убили, – прошептала Вивея.
Гуннора оцепенела. Она не хотела, чтобы кто-то узнал, что с ними случилось, к тому же она не понимала, почему Вивея заговорила об этом.
– Молчи! – прошипела она.
Но Вивея ее не слушала.
– У мамы была такая красивая цепочка, – продолжила девочка. – И она была на маме, когда та умерла.
Гунноре хотелось прикрикнуть на нее, но девушка словно потеряла дар речи.
Матильда нежно погладила Вивею по щеке.
– И тебе кажется, что когда ты носишь такие же украшения, как твоя мама, то она становится ближе к тебе и ее смерть уже не так пугает.
Гуннора схватила Вивею за плечо.
– Ну все, достаточно!
Она потащила младшую сестру за собой в гущу толпы. Люди и шум уже не пугали ее, напротив, помогали, заглушали воспоминания: стук копыт, звон клинков, крики, глухой удар о землю, когда покатилась голова ее отца.
Матильда вскоре догнала девушку, но держалась на расстоянии и ни о чем не спрашивала. Она дала Гунноре время прийти в себя, и это укрепило доверие к ней. Все равно Гуннора сейчас не стала бы говорить с ней.
– Мы прибыли из Дании, – вдруг прошептала Гуннора. – Надеялись начать тут новую жизнь. Мой отец разводил коней. Он говорил, тут земля плодороднее, зима не такая холодная, да и погода лучше.
– И он был прав. Нормандия – красивая страна.
– Красивая страна! – возмущенно воскликнула Гуннора. – Здесь нас ждала смерть! Какой-то норманн… христианин… поджидал нас у причала и убил всех переселенцев.
Матильда задумчиво кивнула.
– Герцог Ричард делает все, чтобы объединить население страны, но это нелегко. Тут живут франки, переселенцы из Норвегии и Дании, даже ирландцы. Кто-то принял христианство, кто-то остался язычником. Некоторые хотят остаться, другие мечтают вернуться на север. И всегда есть какой-то вождь, стремящийся обрести больше власти, чем Ричард готов позволить. В те времена, когда нам особенно угрожают соседи, эти повстанцы чуют легкую наживу. А сам Ричард мечтает только о мире.
– И все же он слишком слаб, чтобы наказать убийц. Или просто не хочет этого. Не будет тут мира, пока убивают простых людей. Я… я ненавижу эту страну! – Гуннора топнула ногой.
Матильда не стала с ней спорить. Женщины помолчали.
– Мне жаль, что такое случилось с твоей семьей, но ведь и в Дании есть бесчестные люди, мошенники, воры и убийцы. А есть те, кто хочет вести достойную и праведную жизнь. Не все здесь враги тебе.
– Я этого и не говорила.
– Но на твоем лице читается презрение.
Гуннора потрясенно остановилась.
– Ну, тебя я не презираю, – помедлив, протянула она.
Матильда мягко улыбнулась.
– Это хорошо. Значит, ты можешь помочь мне с домашними делами.
– С чего бы это?! – Гуннора тут же позабыла обо всех своих добрых намерениях.
– Мне кажется, ты тут заскучала, – ответила Матильда. – Другим женщинам достаточно расчесываться и купаться, но тебе нужно что-то, чем занять свой ум.
"Знала бы ты, чем занят мой ум", – подумала Гуннора. Уж точно не тем, как варить пиво и жарить мясо, чтобы накормить Ричарда! Но в чем-то Матильда была права. Скука становилась все невыносимее.
– Разве тут недостаточно людей, которые помогали бы тебе? – грубо спросила Гуннора.
– Это правда. Но лишь немногие из них так умны и внимательны, как ты.
Гуннора задумчиво посмотрела на свою спутницу. Ей вновь вспомнилась мать, и вдруг так захотелось наконец-то подчиниться кому-то, позволить себе помочь. Но Гуннора не собиралась признавать это.
– Ну и ладно, – отрезала она.
Пусть Матильда думает, что это Гуннора делает ей одолжение, а не наоборот.
– Как ты могла, мама! Почему ты доверяешь этой женщине?!
Альруна была в ярости. Она только что узнала, что Гуннора теперь будет помогать Матильде по дому, более того, Матильда сама попросила об этом датчанку. До сих пор Альруна не говорила с родителями об этой дикарке, но теперь, когда оказалось, что мать не видит ее мучений, не понимает ее тоски, Альруна восприняла это как предательство. Она чувствовала, что ее бросили в беде.
– А тебе какое дело до того? – спокойно спросила мать.
Альруна пыталась подобрать слова, чтобы опорочить дикарку. Ричард, едва возвратившись в Руан, с горящими глазами позвал к себе Гуннору. Какое унижение!
– Она дикарка! Язычница! Я еще никогда не видела ее в церкви!
– Мы все ведем свой род от язычников, как я, так и твой отец.
Альруна сглотнула. Конечно, она знала об этом, и в детстве ее приводили в восторг рассказы отца о предках. Она постоянно просила его рассказать еще и еще, и девочку бросало в дрожь, когда отец называл имя ее деда. Отца Матильды звали Регнвальд, отца Арвида – Тир. Родители не любили говорить о своих отцах, но, возможно, именно поэтому эти истории так очаровывали. Но когда речь шла не о самих этих людях, а об обычаях и традициях Севера, родители становились разговорчивее. Они рассказывали о том, что их предки строили корабли из ясеня, и потому их иногда называют не только норманнами или викингами, но и аскоманами, от слова askr – ясень. В детстве Альруна думала, что они были не из плоти и крови, а из дерева, и вот теперь ей вдруг подумалось: что, если эта черноволосая датчанка на самом деле из ясеня, и не кожа у нее, а шероховатая кора? Не царапает ли Ричард о нее ладони, когда прикасается к ней? И громче ли ее низкий голос его звонкого смеха?
– От язычников только зло, – прошипела Альруна. – Священники говорят, что лишь крещением можно очистить их черные души, иначе они остаются жестокими и дикими, готовыми убивать и разрушать все вокруг. А эта датчанка не приняла христианство, верно?
Матильда пожала плечами.
– Я об этом ничего не знаю. Но, в целом, я не замечала, чтобы Гуннора была жестокой или дикой.
Как просто мать произносила это имя! Словно оно не царапало ей губы, язык, горло!
Альруна не называла его, и все же его яд отравил ее. Как ей хотелось, чтобы эта датчанка опять пропала! Пусть Ричард развлекается с другими женщинами! Невыносимо было думать о том, что он проводит время с этой дикаркой, которую не способен даже рассмешить!
– Я хочу, чтобы она покинула замок, – прорычала Альруна.
– Боюсь, не в твоей власти принимать такие решения.
Альруна вновь подумала о священниках. Они были не столь легковерны и не думали, что при крещении человек обретает новую жизнь, но молитвы могли укротить северян. Однажды один монах рассказывал, как норманны ворвались в церковь, чтобы украсть серебряную дароносицу, но священник отогнал их святой водой. Тогда Альруна не поверила в эту историю, не верила и сейчас. В конце концов, она сама была крещена, и все же ее сердце переполняли ненависть и жажда разрушения. Девушка тяжело вздохнула.
– Отцу не нравится, что у Ричарда столько любовниц, – упрямо пробормотала она.
– Конечно, – согласилась Матильда. – Но твой отец – умный человек, и он понимает, что лучше пусть рядом с Ричардом будет женщина из леса, чем аристократка, способная навлечь на него гнев своего отца или брата.
– Но нам ничего не известно о ее происхождении. Именно поэтому она может быть так опасна.
– Как по мне, я знаю достаточно. Ее родители умерли, а ей и ее сестрам пришлось нелегко… Гунноре нужно какое-то занятие. Тебе, кстати, тоже. Когда ты в последний раз ткала гобелен?
Альруна не знала ответа на этот вопрос. Как бы то ни было, она уже давно ничем подобным не занималась. Все это время она следила за Ричардом и Гуннорой, но не могла признаться в этом матери.
– А тебе какое до того дело? – Она повторила слова матери, так задевшие ее.
И прежде чем Матильда успела что-то сказать, Альруна ушла от своей матери, которая ее не понимала или, что еще хуже, очень даже понимала, но не одобряла ее мрачные мысли.
Успокоившись, Альруна решила больше не проявлять свою неприязнь к Гунноре столь открыто. Но это не изменило уверенности девушки в том, что датчанка должна как можно быстрее покинуть руанский двор. И рано или поздно Матильда это поймет.
Гуннора быстро училась. Вначале она сопровождала Матильду повсюду, глядя, как та работает, потом начала действовать самостоятельно. Она ходила за покупками, стирала белье, следила за тем, чтобы в замке вовремя меняли свечи.
Она научилась различать монеты, узнала, что самые дорогие делают из серебра и на одной стороне у них выбито лицо герцога, а на другой – чудовище. Вскоре Гуннора выяснила, что люди на рынке принимают не только монеты, но и товары: зубы моржа меняли на ткани, оружие – на стеклянные и глиняные кувшины, вино на кожу, слоновую кость и воск – на мед. Сама она всегда носила с собой небольшие весы из складной планки и двух бронзовых чаш, куда помещался кошель. На них можно было взвесить серебряный лом – норманны, награбив монет, брошей, чаш и распятий, топором рубили серебряные изделия на мелкие осколки. Кузнецы переплавляли эти осколки в слитки, но так происходило не всегда, и до сих пор, даже уже в мирное время, многие расплачивались таким ломом.
Гуннора не только каждый день узнавала что-то новое. Она привыкла к обществу других людей, к гулу голосов и переливам разных наречий. Она старалась запоминать незнакомые слова. В такие моменты ей вспоминался отец – он не только разводил, но и продавал лошадей, и часто говорил детям, мол, хороший торговец должен уметь спорить с покупателями на четырех-пяти языках.
Вначале ей трудно было говорить с незнакомцами, но потом любопытство взяло верх. Кого только не было в Руане! И греки, и фризы, и бретонцы, и датчане, и англичане, и шотландцы, и ирландцы. Некоторых нельзя было отличить от франков, другие же казались какими-то чудными, дикими. Не без удовольствия Гуннора узнала, что многие из них не крещены, и даже в таком христианском городе, как Руан, древние верования сохраняли силу.
Она не решалась вырезать руны, но по ночам, когда ей не спалось, Гуннора выводила руны на ладони, пытаясь защитить себя и своих сестер, – руну "ингуз", означавшую тепло, родину и семейные связи, и руну "альгиз", оберегавшую от врагов и приносившую удачу.
Руны работали: Вивея и Дювелина чувствовали себя в замке как дома, да и она вскоре научилась ориентироваться в городе, не только в центре, обнесенном построенными римлянами стенами, но и снаружи, перед второй крепостной стеной. Эту стену в последние годы тщательно укрепляли, и строительству уделялось не меньше усилий, чем возведению церкви Сент-Уэн. Население города настолько увеличилось, что собранного в Нормандии урожая зерна не хватало и приходилось завозить его из других стран, в первую очередь из Англии.