- Позвольте, ваше сиятельство, - юноша склонил золотисто-рыжую, непокрытую голову. На мгновение, задержав руки на плечах Селинской, он окутал женщину мехом.
Зашуршал шелк, Изабелла увидела тонкую, в кружевном чулке, щиколотку, и высокая дверь мастерской захлопнулась. Девушка присела на каменный подоконник у открытого окна. Сняв, берет, она встряхнула каштаново-рыжими, волосами.
Они шли к карете, оба высокие, вровень друг другу. Изабелла заметила, как Селинская, улыбаясь, что-то говорит на ухо капитану. Тот кивнул головой, и, устроив ее в позолоченной карете, вскочив на красивого, серого коня, велел кучеру: "Трогай!"
- Даже не попрощался, - Изабелла почувствовала, как в ее глазах закипают слезы. "А скоро я закончу портрет, и тогда вообще - его не увижу".
Она шмыгнула носом. Вытерев лицо, рукавом платья Изабелла прошла в соседнюю комнату. Узкая, простая кровать стояла у стены, кувшин с медным тазом для умывания красовались на деревянном табурете. На огромном столе были разложены чертежи, и расставлены аккуратные модели домов. Изабелла потянула к себе перо. Открыв большую тетрадь с математическими вычислениями, она, нарочито весело сказала: "А сейчас я займусь этой виллой, что мне сосватал синьор Грисони".
Девушка бросила взгляд на доску с приколотым к ней чертежом и вспомнила сухой смешок отца: "Ты хоть из кожи вон лезь, дорогая моя - все равно, всю черновую работу будешь делать ты, а таблички - получать другие люди, - он потрепал ее по голове. "Жалко, конечно, что ты не родилась мальчиком".
- И мне жалко, - злобно сказала Изабелла, разводя тушь. "Если бы я была мальчиком - плевать бы я хотела на этого капитана Стефано".
Она сняла передник, засучила рукава платья, и стала чертить - медленными, точными, аккуратными движениями.
Священник посмотрел на Пьяцца деи Мираколи, - площадь освещало нежное солнце. Обернувшись, он потрещал пальцами: "Значит, Пьетро пишет, что этого Пугачева и казнили уже?"
- Больше месяца назад, - кивнул головой второй, раскинувшийся в уютном кресле, укрывший ноги меховой полостью. "Обезглавили и колесовали, в Москве".
- Ну-ну, - вздохнул аббат. Налив себе вина, он бросил взгляд на изящную подпись внизу листа: "К вящей славе Господней, ваш брат во Христе Пьетро Корвино. 20 января 1775 года, Санкт-Петербург".
- Как ты понимаешь, - священник выпил, - его Святейшество более не заинтересован в этом, - он повел рукой, - проекте. Надо его закончить, быстро и без лишнего шума. Незачем ссориться с императрицей Екатериной, раз она привечает орден в России.
- Сколько денег потрачено, - криво усмехнулся первый аббат, - и все впустую. Совсем как та авантюра с якобы сыном царя Ивана.
- Тогда мы тратили свои деньги, - поправил его гость из Рима, - а сейчас - золото его светлости Кароля Радзивилла, пусть даруют ему Иисус и дева Мария, долгие годы жизни. Он так и не вспомнил, где ее купил, кстати?
- Он не покупал, - зевнул священник, - его управляющий купил, где-то в Галиции, у бедняков, в горах. Ей тогда два года было.
- И она ничего не помнит, - аббат погладил чисто выбритый подбородок. "Я же ее исповедовал, и не один раз. Да и что упомнишь, в два года? А ты убери это письмо, убери, - он кивнул на конверт, - незачем нашим гостям знать о том, что у Ордена есть доверенный человек в Петербурге. Ты его скопировал, для архива?"
- Сейчас, сейчас, - аббат взял чистый лист бумаги, и, сильно нажимая на перо, стал писать.
- Вообще-то, - обиженно заметил он, - Пьетро и не прячется, как ты сам знаешь, служит в этой их временной церкви, собор-то еще не достроили.
- Я не об этом, - римлянин со значением поднял бровь. Его собеседник, закончив, тяжело поднявшись, открыв тайник в каменной стене, вздохнул:
- Где наши с тобой двадцать пять лет, дорогой мой Франческо? Подагра, несварение желудка, не говоря уже обо всем остальном, - он похлопал себя по лысой голове. "Пусть наш молодой лев, - он спрятал письмо, - берет от жизни все, пока у него есть силы. Ну, - аббат взглянул в окно, - а вот и первый гость, на своих двоих, как ни странно.
- Он скромный человек, - улыбнулся римлянин, - в отличие от этого графа Орлова. Кстати, - он откинулся на спинку кресла, - я же тебе не говорил, я прямо отсюда - в Китай.
- Где мои сорок пять, - пробормотал лысый аббат. "Впрочем, Франческо, что нам еще остается, - священник пожал плечами, - после того, как нас изгнали почти из всей Европы? Россия, Пруссия, и Новый Свет. И Азия, разумеется".
- Это ненадолго, дорогой Джузеппе, - его собеседник сцепил пальцы. "Уверяю тебя, рано или поздно мы вернемся. К вящей славе Господней".
- К вящей славе Господней, - отозвался второй. Позвонив в колокольчик, он велел появившемуся на пороге монаху: "Накрывайте на стол в галерее, уж больно погода хороша, настоящая тосканская весна. Форель доставили?"
- Прямо из Лугано, - прошелестел монашек. "Везли в бочке с озерной водой. Повар томит ее в белом вине".
- Прекрасно, прекрасно, - отец Франческо поднялся, рассмеявшись: "Наш гость любуется башней, впрочем, они все так делают".
Джон вдохнул сладкий, напоенный ласковым солнцем воздух, и, задрал голову: "Интересно, она когда-нибудь упадет? Красиво тут, почти как во Флоренции, и народу меньше. Жалко, что Джона и Джо с собой никак не взять. Будет им шестнадцать - освобожу лето и поедем во Францию, а потом сюда. Им понравится".
Он засунул руки в карманы и проводил взглядом красивого, в отлично сшитом сюртуке мужчину. Тот, обернувшись к свите, приказал: "Ждать меня здесь!"
- По сравнению с графом Орловым я просто оборванец, - смешливо подумал Джон, рассматривая напудренные волосы мужчины и шпагу с золотым эфесом. "Я даже без оружия. Думаю, его сиятельство мне и руки не подаст, посчитает ниже своего достоинства".
Он провел рукой по коротко стриженым, светлым волосам. Оправив простой, темный суконный сюртук, перекрестившись, герцог зашел в собор.
На крахмальной скатерти переливались, блестели хрустальные бокалы с белым вином.
- Лично от его святейшества, - наклонился к уху Джона отец Джузеппе. "Это из Орвието, прошлогоднего урожая, прекрасный букет".
- Отменный, - похвалил Джон, попробовав. Обрезая серебряным ножом устрицы, он сказал: "Господа, спасибо за чудесный завтрак, я всегда любил тосканскую кухню. Ваше сиятельство, - он посмотрел в карие глаза Орлова, - в Ливорно все готово. Консул его королевского величества, мистер Дик - всецело к вашим услугам".
- Ну и взгляд, - подумал Орлов. "Будто удар клинка".
- С кем имею честь? - резко спросил он. "Мы с вами сидим за одним столом, но вас мне не представляли".
- Ну и акцент у него, - Джон заставил себя не морщиться. "Будто тупой пилой слова распиливает. Но хоть говорит, и на том спасибо".
- Меня зовут мистер Джон, - спокойно ответил он. "Я представляю интересы британской короны. Извольте, - он вытащил из внутреннего кармана сюртука письмо и протянул его Орлову.
Тот пробежал глазами текст. Увидев подпись, Орлов покраснел: "Простите, я никак не думал…"
- Ничего, - Джон поднял ладонь, - мы тут все занимаемся одним делом, ваше сиятельство, только почему-то - он повернулся к иезуитам, - некоторые вынуждены исправлять ошибки других.
- Это была идея покойного папы Бенедикта, - вздохнул отец Франческо. "Папа Пий ее не поддерживает, как вы сами понимаете. Вот и пришлось, - он покрутил пальцами и не закончил.
- Разумеется, - кисло подумал Джон, принимаясь за форель, - не поддерживает. Иначе императрица Екатерина вышвырнет иезуитов из России. И этот их бунтовщик потерпел поражение. Ах, Джованни, Джованни, ну что ж ты в самую смуту попал? Как жалко его. Питер, конечно, заберет Констанцу, когда вернется из Индии, но все равно, - девочка сиротой осталась. И у меня - никого нет в Санкт-Петербурге, хоть сам туда езжай".
- Мы с адмиралом Грейгом пока колеблемся, - заметил Орлов, - как ее заманить на корабль? Я думал разыграть венчание. У меня есть при эскадре священник, и Селинская, кажется, питает ко мне благосклонность.
- А вы с ней уже переспали? - невинно спросил Джон, наклонив голову набок.
Отец Джузеппе закашлялся и жалобно взглянул на мужчину: "Мы же в соборе…"
- Я не католик, - сухо ответил Джон. Усмехнувшись, он добавил: "Не в соборе, а на галерее, святые отцы. Так переспали?"
- Не понимаю, какое это имеет отношение…, - покраснев, пробормотал Орлов.
- Такое, - вздохнул Джон, - что до вас эта дама принимала подарки еще от десятка мужчин, и никого, - он поднял вилку, - никого не удостоила своей благосклонностью. Так что не обольщайтесь, ваше сиятельство, она не побежит с вами под венец.
Орлов вспомнил дымно-серые глаза и капризный, требовательный голос: "Когда я захочу вас видеть, граф, я об этом вас извещу. А пока, - женщина поднялась во весь свой рост, - я намереваюсь заняться музыкой. Всего хорошего".
- И потом, - осторожно заметил отец Франческо, - если вы с ней обвенчаетесь, это может создать ненужные осложнения, вы понимаете, о чем я. Вряд ли императрица будет рада.
Орлов стиснул зубы и нарочито вежливо спросил: "Хорошо, и как вы предлагаете заманить ее на корабль?"
- Очень просто, - Джон промокнул губы салфеткой: "Удивительно нежная форель, как я понимаю, ее еще живой сюда привезли, с гор?"
- Разумеется, - ответил отец Джузеппе, - у меня отменный повар.
- Так вот, - Джон усмехнулся, - консул Дик пригласит ее на обед. Там зайдет речь о морском параде, что ваша эскадра устраивает для жителей Ливорно…
- Какой еще парад? - недоуменно спросил Орлов.
- Тот, который вы устраиваете для жителей Ливорно, - терпеливо повторил мужчина, - так вот, жена консула пригласит нашу подопечную на морскую прогулку. Она скажет, что парадом лучше любоваться с борта корабля. Вашего, флагманского, "Три иерарха". Адмирал Грейг, - Джон тонко улыбнулся, - мы, на него право, не в обиде, что он предпочел британскому флоту - ваш, - поднимется с ней на борт, а там уже все просто.
- Может быть, Грейг? - подумал Джон. "Хотя нет, он усерден, но до невероятия туп. Пусть плавает под российским флагом, такого не жалко. Я бы, конечно, капитана Стивена Кроу отправил в Санкт-Петербург, но ведь он предпочитает перехватывать корабли колонистов у берегов Новой Англии. Жаль".
- Мне тоже надо быть на корабле? - спросил Орлов.
- Вам бы я советовал покинуть Тоскану по суше, - коротко ответил Джон, отпив кофе. "Как можно быстрее. Герцог Леопольд посчитает это, - он помолчал, - мероприятие грубым нарушением международного права, в конце концов, вы арестовываете его подданную в его территориальных водах".
Орлов нахмурил лоб.
- Почитайте труд голландского юриста де Гроота, - вздохнул Джон, - там все очень подробно разъяснено, о водах, я имею в виду. Называется "Свободное море". И не волнуйтесь, адмирал Грейг доставит нашу даму в Санкт-Петербург. Порт Плимута уже предупрежден о том, что там будет стоять ваша эскадра.
- Если она выпрыгнет в море…, - Орлов поиграл салфеткой.
- Мы ее выловим, - успокоил его Джон. "Так что собирайтесь, ваше сиятельство. Я вам рекомендую ехать через Венецию и Вену - эрцгерцогиня Мария Терезия следит за дорогами в своем государстве, чего нельзя сказать о короле Людовике, - мужчина тонко улыбнулся.
- Это не я ее арестовываю, - вдруг сказал Орлов, наливая себе еще кофе, - это вы…
- Я? - удивился Джон. "Я просто поговорил с британским консулом, вот и все. У него масса визитеров, он меня и не вспомнит. Господа, - он поднялся, - вы мне разрешите воспользоваться кабинетом? Я привез письма для его святейшества Папы, от моего монарха, хотелось бы их разобрать, в тишине. Спасибо за приятную беседу".
- Разумеется, - аббат Франческо тоже встал. "Значит, мы обо всем договорились".
- Мы просто завтракали, - усмехнулся Джон, ныряя вслед за аббатом в незаметную дверь.
- Не попросишь же его уйти, - зло подумал мужчина, устраиваясь за столом, краем глаза следя за священником, что углубился в Библию. "Я бы с удовольствием тут пошарил, не зря этот отец Джузеппе, даром что толстый и лысый - был доверенным исповедником покойного генерала Ордена. И новый генерал уже действует, только в Польше. Так что наверняка тут, - Джон незаметно обвел глазами кабинет, - есть много интересного".
Он посмотрел на зеленое сукно стола. Разложив письма по стопкам, аккуратно перевязав их лентами, Джон вздохнул про себя: "Нет, все-таки отец Джузеппе зря жалуется на подагру. На перо он нажимает отменно, даже слепой разберет. Вот и славно".
- Закончили? - спросил отец Франческо.
- Да, - Джон поднялся, широко улыбаясь, и протянул письма священнику, - я знаю, что вы без труда доставите их в Рим. Всего хорошего, святой отец.
На Пьяцца деи Мираколи было тихо. Джон, обернувшись, услышал голос Орлова: "Может быть, вас как-то вознаградить…"
- Ставь благо государства превыше собственного, - на тонких губах мужчины заиграла улыбка. "Британия заинтересована в сильной России, ваше сиятельство, век раздоров давно прошел. А вознаграждает меня мой монарх, - он поднял бровь, - если посчитает меня достойным".
- Или подвезти… - Орлов покраснел. "У меня карета…"
- Спасибо, - легко отозвался Джон, - я намерен полюбоваться красотами Пизы. Желаю вам приятной дороги.
Он посмотрел вслед всадникам. Засунув руки в карманы, глядя на кренящуюся в сторону башню белого мрамора, Джон пробормотал: "Ваш брат во Христе Пьетро Корвино. Приятно познакомиться".
Гавань Ливорно сверкала под вечерним, низким солнцем. Корабли, стоявшие на рейде, казались отсюда, с большого, беломраморного балкона - детскими игрушками.
Графиня Селинская посмотрела в подзорную трубу: "Вижу, капитан. Вон флагман эскадры - "Три иерарха", а неподалеку и ваш - "Святой Андрей".
Белые, с косыми синими крестами полотнища флагов чуть колыхались под легким, западным ветром. Женщина закуталась в шубку и спросила, разливая кофе: "А почему вы решили стать моряком, Стефан? У вас, кстати, уже неплохой итальянский - вы схватываете языки".
Юноша покраснел, и принял от нее серебряную чашку: "Я люблю корабли, ваше сиятельство. С детства любил, я же вырос на море, в Санкт-Петербурге. Даже странно - мой старший брат горный инженер, он очень далек от всего этого, - Степан указал на гавань, - а я всегда хотел плавать. И вот, - он мимолетно улыбнулся, - сбылась моя мечта".
- Вы так молоды, - задумчиво сказала Селинская, - и уже капитан. Я знаю, - она рассмеялась, - мы с вами ровесники, мне тоже - двадцать два, однако я чувствую себя гораздо старше.
Степан посмотрел на распущенные по плечам, тяжелые волосы, на белоснежную кожу шеи - золотой крестик чуть поднимался в такт ее дыханию, и горько подумал: "Да оставь ты все это. Федя бы сказал - не по себе дерево клонишь, и был бы прав. За ней граф Орлов ухаживает, и вообще…, - он тяжело вздохнул. Селинская вдруг, пристально посмотрев на него, протянув руку - коснулась его пальцев.
Степан вздрогнул и она попросила: "Расскажите мне о своей шпаге, капитан. Очень красивый эфес".
- Она семейная, - юноша осторожно вытащил клинок. Тяжелая, дамасская сталь заиграла серыми искрами. Степан сказал себе: "Вот так же - и ее глаза. Господи, ну почему я так хочу ее видеть, как будто яд какой-то. Я и не нравлюсь ей вовсе, ей никто не нравится".
Женщина погладила холодные, острые сапфиры на рукояти и услышала его голос: "Это не шпага, конечно. Сабля. Она очень старая, ей, наверное, - Степан вздохнул, - лет триста, а то и больше. Она всегда была в нашем роду, ваше сиятельство, даже когда моего деда лишили чинов и дворянства, и отправили в ссылку".
- За что? - тихо спросила она, любуясь блеском драгоценных камней.
- Он пошел против Бирона, был у нас такой, - Степан поморщился, - временщик. А потом императрица Елизавета, - он внезапно покраснел, - восстановила наше доброе имя. Ваша…
- Моя мать, - дымно-серые глаза смотрели куда-то вдаль. "Меня тоже зовут Елизавета, капитан".
- Я знаю, - он помолчал. "Простите, ваше сиятельство…"
- Елизавета, - повторила она и поднялась: "Пойдемте, капитан, уже прохладно. Я вам сыграю Корелли, нет ничего лучше итальянской музыки".
Селинская присела за изящное, палисандрового дерева, маленькое пианино. Положив длинные пальцы на клавиши слоновой кости, она задумалась. "Вот это, - наконец, встряхнула она черноволосой головой: "Сарабанда".
Он слушал, стоя у большого, выходящего на гавань окна. Музыка была, - подумал Степан, - как море, вечная, неизменная. Как шуршание волн, набегающих на берег, она плыла куда-то вдаль, умещаясь в кончиках ее нежных пальцев.
Селинская закончила мелодию. Повернувшись к нему, женщина вскинула серые, огромные глаза: "В Библии Господь говорит сынам Израиля: "Постройте мне Храм, и я буду обитать среди вас". Когда я была ребенком, я спросила своего наставника, прелата: "Зачем Богу Храм, если он, - Селинская обвела рукой комнату, - везде, в самом малом дыхании, в самом незаметном камне, в каждой травинке? И он ответил, - женщина вздохнула, - Господь жалеет человека, дитя мое, и становится близким к нему. Храм нужен людям, не Богу".
- Пожалейте меня, - вдруг, едва дыша, попросил Степан. "Пожалуйста, Елизавета. Я не могу, совсем не могу жить без вас. С того, самого первого раза, как я вас увидел, я не могу думать ни о чем другом. Я знаю, что…"
Она пересекла комнату и, потянувшись, - как она ни была высока, Степан был выше, - приложила палец к его губам.
- Вы ничего не знаете, капитан, - сказала Селинская. Взяв его руку, она приложила ладонь к своей щеке - нежной, прохладной, - будто ветер с моря.
- Один раз, - сказала себе женщина, целуя пахнущие солью губы, - один раз. А потом я взойду на престол и забуду его. И он меня тоже.
Она вспомнила тихий, вкрадчивый голос Кароля Радзивилла: "Лучше это буду я, чем какой-то проходимец, дитя мое. Все будет быстро, и без последствий, обещаю тебе. Ты ничего не почувствуешь".
- И потом тоже - Селинская вздохнула про себя, - я ничего не чувствовала. Господи, ну дай ты мне узнать, что это такое. Один раз, один только раз.
Тяжелые, черные волосы упали шелестящей волной, - почти до пола. Он шепнул, подняв ее на руки, прижав к себе, вдыхая запах роз: "Любовь моя…Господи, я не верю".
- Поверь, - попросила женщина, прижавшись головой к его груди. "Поверь, пожалуйста".
В опочивальне было темно. Она, чуть пошевелившись, почувствовав его руку, что обнимала ее за плечи, приподнявшись, - зажгла свечу.
- Ты вся светишься, - сказал Степан, тихо, осторожно касаясь отливающей перламутром груди. "Как будто ты вся - сделана из звезд, любовь моя. Из луны".
Ее глаза заблестели серебром. Селинская вдруг улыбнулась: "Ты и вправду - очень меня любишь".
- Тебя нельзя не любить, - Степан прижал ее к себе. "Невозможно. Это как не любить Бога, такого не бывает".
- Да, - тихо, закусив губу, сказала она. "Да, еще, пожалуйста!". Женщина потянулась. Поймав губами маленький, серебряный медальон, она спросила: "Что это у тебя?"