Степан внезапно покраснел: "Тоже семейное. Мы это всегда носим, так принято. Смотри, - он открыл крышку и достал свернутый, пожелтевший кусочек пергамента. "Это какой-то мой предок привез из Польши. Еще во времена государя Михаила Федоровича, давным-давно. Отец мне сказал, что это - амулет на долгую жизнь, только выглядит он, конечно, - Степан хмыкнул, - как детский рисунок".
Селинская долго смотрела на испещренную странными знаками записку, а потом, взяв ее в руки, повертела: "На обороте линия. Для того, чтобы разделить его на две части".
- Возьми половину себе, - Степан улыбнулся. "Пусть, - он поцеловал белый, гладкий, высокий лоб, - он и тебя хранит, любовь моя".
Она аккуратно разрезала пергамент серебряными ножницами. Спрятав свою часть в золотой, изящной работы медальон, что лежал на персидском ковре, женщина тихо сказала: "Спасибо. Иди ко мне, милый".
Степан обнял ее, целуя, устраивая рядом. Он почувствовал сладкую, обволакивающую губы влагу: "Она вся - как море. Рядом, руку протяни, и в то же время - далеко, так, что и края его не увидишь. Господи, ну хоть так, мне ничего больше и не надо".
Селинская откинула черноволосую, растрепанную голову. Застонав, крикнув: "Еще!", она привлекла его к себе.
- Как огонь, - сказала себе Селинская. Закрыв глаза, тяжело дыша, она шепнула: "Я вся, вся твоя!".
- Огонь, - вспомнила она. "Костер. Пахнет смолой. Дети, много детей, больше десятка. Всегда голодно, всегда хочется есть. Всегда новое дитя, каждый год. Изба, где все спят на полу. Горы вокруг, - огромные, со снежными вершинами. И люди - приходят каждый день, просят чего-то у отца, приносят то курицу, то мешочек картошки".
Мать ворчит: "В городе за такое золотом платят, уже бы давно дом выстроили".
Отец смущенно улыбается и гладит черную, с проседью бороду: "Я же дровосек, Ривкеле. Дровосек и смолокур, ну что мне делать в городе?"
Мать только улыбается, - нежно. Качая ногой колыбель, она поет песню - протяжную, ласковую. Вечером, при свече, отец учит мальчиков, доставая растрепанные, пожелтевшие книги. Они читают вслух, и маленькая девочка дремлет - еще не зная, что значат эти слова, но уже помня их.
Утром она просыпается раньше все. Выйдя из избы, девочка смотрит на отца, - он молится, повернувшись, лицом на восток. Она слышит, как робко, неуверенно начинают петь первые птицы. Отец замечает ее, и, подхватив на руки, целуя, серьезно говорит: "Всякое дыхание да славит Господа, Ханеле".
Люди все идут, отец рисует на маленьких клочках бумаги какие-то знаки, шепчет. Иногда он вытирает глаза, и говорит матери: "Сколько горя, сколько горя вокруг!"
- Не бери на себя все, - вздыхает она, - не надо, Шмуэль.
- А как иначе? - он ласково улыбается и добавляет: "Зачем тогда жить, милая?".
Потом приходит вечная тьма. Откуда-то издалека девочка слышит слабый, отчаянный крик: "Хана! Ханеле!".
Селинская вздрогнула и услышала ласковый голос: "Плохой сон, счастье мое? Ты шептала что-то, металась. Иди, иди сюда, пожалуйста".
Она ощутила рядом сильную, теплую руку и попросила: "Ты только побудь со мной, хорошо?"
- Я всегда буду с тобой, - спокойно ответил Степан. Гладя ее по голове, покачивая, он добавил: "Всегда, пока я жив, счастье мое".
Изабелла склонила голову набок, и улыбнулась: "Вот и все. Можете взглянуть".
Селинская сошла с возвышения и девушка подумала: "Все-таки удалось поймать это сияние. Жемчуг, чистый жемчуг. Два последних сеанса она вся светилась, даже глаза хотелось зажмурить".
- Вы - прекрасный мастер, - женщина все смотрела в серые, большие глаза на портрете. "Я надеюсь, синьора Изабелла, - вас когда-нибудь изберут в Академию Изящных Искусств. Нет, - Селинская усмехнулась, - я не надеюсь, - я уверена. Куда вы теперь? Обратно во Флоренцию? - она подала девушке прохладную руку.
Изабелла пожала ее: "Я делаю чертежи для одной виллы, под Ливорно, да и благодаря вашему портрету, - она кивнула на холст, - у меня теперь появилось еще два заказа. Людям лестно позировать художнику, который писал будущую российскую императрицу. Так что, - она вытерла кисти, - спасибо вам".
- Императрицу, да, - рассеянно сказала Селинская, натягивая тонкие, вышитые перчатки. "А благодарить надо графа Орлова. Надеюсь, он с вами расплатился?"
- Разумеется, - Изабелла подняла каштановую бровь. "Еще в начале сеансов. Портрет доставят к вам в комнаты, ваше сиятельство".
- Спасибо, - Селинская подошла к зеркалу. Выпрямившись, она откинула голову с высокой, чуть напудренной прической: "Желаю вам удачи, синьора Изабелла, всего хорошего. Вы идете смотреть на парад русской эскадры?"
- С альбомом, - рассмеялась девушка. "Я хочу попробовать себя в батальной живописи. За нее хорошо платят, ваше сиятельство, монархам нравится любоваться своим флотом. Или армией, - она улыбнулась. Выйдя на площадку, услышав стук каблуков по каменным ступеням, девушка вздохнула.
- Так и не пришел, - горько подумала Изабелла, поливая себе на руки из кувшина. "А когда приходил - на прошлый сеанс, - смотрел только на нее, не отводя глаз. Ну и хватит, - она взяла холщовое полотенце и вдруг расплакалась - горько, отчаянно.
- И я больше его не увижу, - девушка высморкалась. "Даже на параде - он ведь там будет, в гавани, на своем "Святом Андрее".
Изабелла вытерла лицо. Покусав губы, сняв простое платье, она подошла к зеркалу. "Конечно, - пробормотала она, - я же коротышка, не то, что Пьетро, или отец. Пьетро говорил, что мама была небольшого роста. А я маму и не помню совсем. И груди нет, вся плоская, как мальчишка. Эх, - она стала одеваться.
Селинская спустилась вниз и сразу оказалась в его объятьях.
- Все, - сказал Степан, целуя ее глаза, - Грейг подписал мое прошение об отставке. Ворчал, конечно, мол, командир эскадры это должен делать, но Орлова вызвали в Петербург, срочно. Так что нашему шотландцу - мужчина усмехнулся, - больше ничего не оставалось.
Она потянулась и, подставила ему губы: "Ты не жалеешь? Ты мог бы стать адмиралом".
Степан расхохотался, и притянул ее к себе поближе: "Нет. Я хочу быть с тобой, всегда, как я и обещал. Так что собирайся, после этого парада мы сразу уедем. Я и брату уже письмо отправил, - он, на мгновение, помрачнел. Селинская мягко сказала: "Я помню, милый. Он ведь жену в этой смуте потерял. Хочешь, - женщина подала ему руку, - мы поедем в Россию, встретимся с ним?"
- Тебе нельзя в Россию, - они вышли на залитую солнцем набережную канала, и Степан подумал: "А она? Она ведь могла стать императрицей".
- Я тоже, - будто услышав его, улыбнулась женщина, - хочу быть с тобой, милый. А это все, - Селинская махнула рукой, - уже неважно, чья я там дочь, и все остальное. А куда мы поедем? - она, на мгновение, приостановилась.
- Хотелось бы, конечно, в Венецию, - Степан ласково коснулся ее руки, - но это опасно, конечно, слишком тут все на виду. Так что, - он помолчал, - в Новый Свет.
Алые губы чуть приоткрылись. Селинская восхищенно сказала: "Но это так далеко!"
- Зато надежно, - пробурчал Степан. "Хорошие моряки везде нужны, а особенно - там. А ты, любовь моя, - он поцеловал ее пальцы, - ты обещай, что будешь мне играть, - каждый день".
- Буду, - она наклонилась и прижалась щекой к пахнущим солью, золотисто-рыжим волосам. "Мы ведь сможем встретиться с твоим братом, да? Потом. Ты ему писал о нас?"
- Нет, конечно, - он вдыхал запах роз. "Просто написал, что вышел в отставку, потому, что хочу жениться. Не стоит такие вещи, - Степан вздохнул, - доверять почте. Пока, по крайней мере. А так, - он улыбнулся, - конечно, встретимся.
- Я не могу не идти на этот обед, - сказала Селинская, когда они уже стояли на набережной, перед гранитными колоннами у подъезда английского консульства. "Я уже приняла приглашение, иначе будет невежливо. Но мы с тобой увидимся сразу же, после парада. Я люблю тебя".
С моря тянуло легким, теплым ветерком, и Степан подумал: "С юга. Из Африки. Ничего, когда приедем в Бордо - сразу наймусь помощником капитана, не пассажиром же мне плыть в Новый Свет. Обвенчаться можно и тут, в деревне какой-нибудь, где ее никто не знает. У католиков, конечно, ну да все равно".
- Я люблю тебя, - он незаметно взял женщину за руку. "Подзорная труба у меня с собой, - Степан похлопал по карману изящного, серого сюртука, - так что я все увижу, и ваши шлюпки - тоже. Море тихое, так что не волнуйся, вас не укачает".
- А ты и шпагу взял, - Селинская увидела блеск сапфиров.
- Я, хоть и капитан-поручик в отставке, - усмехнулся Степан, - но все-таки дворянин, милая моя невеста. Медальон у тебя?
- Всегда, - просто сказала женщина, и, перекрестив его, сжала руку - крепко. Степан вздрогнул: "Как будто огонь".
Он тоже перекрестил ее и Селинская рассмеялась: "Все никак привыкнуть не могу, что ты - левша".
Степан тихо сказал ей что-то на ух. Она, качнув головой, - алмазные серьги засверкали на полуденном солнце, - едва слышно ответила: "Я уже в этом убедилась, милый".
- Ну, вот и еще раз убедишься, уже сегодня - проворчал Степан и велел: "Иди, они там, наверное, уже в гостиной сидят, и ждут, пока ты им поиграешь. Корелли?"
- Он только для тебя, - шепнула Селинская и взбежала вверх по серым, широким ступеням консульства.
Степан посмотрел ей вслед: "Сейчас увижу, как они там, на "Святом Андрее" будут управляться с парусами, без меня".
На набережной уже было шумно. Мужчина, найдя место у гранитных перил, взглянув в подзорную трубу на разворачивающиеся, украшенные знаменами и штандартами корабли, смешливо подумал: "Ну и что? Там, в Новом Свете, тоже будет свой военный флот. Не зря колонисты с англичанами начали сражаться. Грейг под нашим флагом плавает, да и много других моряков из Европы - тоже, а я буду - под тамошним. Интересно, какой он? Свой бот заведем, - Степан почувствовал, что улыбается, - "Елизавета". И детей, конечно".
Он вспомнил разметавшиеся по его груди вороные волосы и ее тихий, ласковый голос: "Конечно, будут, милый мой. Столько, сколько Господь даст, - Селинская приподняла голову и лукаво посмотрела на него.
- Много, - уверенно сказал Степан, чувствуя под руками нежную, как шелк кожу, гладя ее по спине, наклоняя к себе. "Много, любовь моя".
Издалека донеслись пушечные залпы, - корабли стреляли слаженно, - толпа на набережной приветственно зашумела. Корабли, выстроившись в кильватер, стали искусно маневрировать по гавани.
- Красиво все-таки, - вздохнул Степан. "И на "Святом Андрее" молодцы ребята, справляются. Вот и Грейг в шлюпке, с адмиральским штандартом. А за ним - консул. И она, - Степан посмотрел на развевающиеся по ветру черные волосы.
Елизавета наклонилась и что-то сказала британскому консулу. Тот кивнул и указал рукой на возвышающийся над ними борт флагманского корабля. "Сто двадцать пушек на трех палубах, - подумал Степан, - один из самых сильных в здешних водах. И скорость у него отличная, вряд ли кто угонится. Уже и кресла для них спускают".
Он, было, подумал помахать рукой, но вздохнул: "Все равно не увидит, даже в подзорную трубу, тут такая толпа и все машут. А я ее вижу. Лица, конечно, не разберешь, но она там всех выше, Грейгу вровень. Любовь моя".
"Три иерарха" стал разворачиваться и Степан насторожился: "Куда это они?". Флагман на всех парусах шел к выходу из гавани, эскадра следовала за ним. Мужчина, сжав зубы, выругавшись, сбежал по каменной лестнице вниз, к причалу.
- Любой бот, - подумал он, нашарив свой пистолет. "Я их нагоню, "Три иерарха" тяжелый корабль, быстро скорость не наберет. Нагоню, и потребую ее вернуть. Она же не совершала ничего дурного, Господи, любовь моя…". Степан взглянул в подзорную трубу - черных волос уже не было видно. Он, размотав канат какой-то лодки, прыгнул на палубу.
- Капитан! - раздался отчаянный, знакомый голос. Маленькая, изящная девушка бежала вниз, и, - не успел Степан что-то сказать, - ловко оказалась совсем рядом с ним.
- Я, - запыхавшись, тяжело дыша, сказала Изабелла, - из Венеции. Я умею ходить под парусом. Где ее сиятельство?
- Похитили, - Степан, выругавшись, встал к штурвалу и велел: "В галфвинд, быстро! Простите, не сдержался".
- Я выросла на стройке, - сквозь зубы сказала девушка, поднимая парус, - там и похуже услышишь. Не стесняйтесь, капитан Стефано.
- Не буду, - он тряхнул головой. Бот, накренившись, поймав ветер, заскользил по невысоким, с белыми барашками волнам, вслед за флагманом русской эскадры.
Вечернее солнце заливало палубу бота. Степан отступил от штурвала, и устало потер лицо руками: "Бесполезно, синьора Изабелла, эскадра уже в десяти милях от нас, а то и больше - их даже в подзорную трубу не разглядишь".
- И берега тоже, - девушка посмотрела на бесконечную гладь темно-синей воды вокруг них. Дул слабый, теплый ветер с юга.
- Ну, - мужчина невесело усмехнулся, - я как-нибудь доведу шлюпку до гавани, тут недалеко. Не волнуйтесь, - добавил он, увидев, как Изабелла прикусила губу.
- Я не из-за этого, капитан Стефано, - она стояла, взявшись за какой-то канат. "Что вы теперь будете делать?"
- Поеду в Санкт-Петербург, что еще? - он покрутил штурвал и стал разворачивать лодку. "Буду добиваться приема, приду к ее императорскому величеству, попрошу помиловать Елизавету".
Он сказал ее имя так, что Изабелла, вздрогнула: "Господи, как я могла? Он ведь ее любит, больше жизни, он за эти несколько часов на десять лет постарел".
- Простите меня, капитан, - девушка покраснела и стала перевязывать канат. "Я…я хотела вам помочь".
- И помогли, - он все смотрел в пустую, сияющую полосу горизонта. "Я вам очень благодарен. Только все равно, - он горько усмехнулся, - у флагманского корабля - сто двадцать пушек, а у меня - сабля и пистолет. Так что я должен был вас высадить, это слишком опасно".
- Неужели бы они стали по нам стрелять? - удивилась Изабелла. "Если бы мы их нагнали".
- Стали бы, - мрачно ответил капитан, и взял подзорную трубу: "Какие-то паруса на горизонте. Бригантина, двухмачтовая. Надо нам уйти отсюда, и быстрее, синьора Изабелла".
Она застыла на месте: "Но тут рукой подать до берега, капитан. Разве они подходят так близко?"
- Отчего бы и нет? - Степан проверил свой пистолет: "Ну, может, не заметят".
- Я умею стрелять, - сказала девушка, откинув на спину каштановые косы. "Отец меня научил, он любил охотиться".
- Держите, - Степан передал ей пистолет и холодно сказал себе: "Флага на той бригантине я не увидел. И на ней двадцать пушек. Господи, зачем я ее не вытолкнул на причал? Семнадцать лет, ей же всего семнадцать…"
Над их головами засвистело ядро. Изабелла, испуганно пригнувшись, перекрестилась: "Зачем они это делают, капитан?"
- Чтобы разбить нашу шлюпку и потом выловить нас из воды, - жестко сказал он. Бригантина подходила все ближе. Девушка, вскинув пистолет, прицелившись, - выстрелила.
- Хороший глаз, - одобрительно сказал Салих-рейс, разглядывая пулю, что вонзилась в мачту. "Очень метко. Мустафа, сколько их там?"
- Первый помощник пригляделся: "Мужчина и девушка. Увеселительная прогулка, должно быть. Капитан, тут совсем недалеко от Ливорно, может, не стоит…"
Салих-рейс широко улыбнулся в светлую бороду. "Дорогой мой, эти двое окажутся у нас на борту, прежде чем мы успеем сказать "Иншалла". Выпустим еще одно ядро - по их мачте, и тогда они уже никуда не уйдут. У нас хоть и полон трюм - но место для двоих всегда найдется".
- Эту, - медленно сказал Мустафа, глядя на то, как заряжают пушку, - ты вряд ли захочешь отправить в трюм, Салих. Посмотри сам.
Капитан принял подзорную трубу и чуть свистнул: "В наши руки плывет звонкое, звонкое золото. Мужчина тоже - молод, и силен, такого можно дорого продать. Огонь!"
Изабелла взвизгнула. Оглянувшись на разбитую мачту, чуть не плача, она спросила: "Что же теперь будет, капитан?"
- Она не доберется до берега, - подумал Степан, снимая сюртук, закатывая рукава белоснежной рубашки. "Тут больше десяти миль, и все-таки еще зима, - вода холодная. Какой дурак, какой я был дурак. Ладно, может быть, ее не тронут. Хотя, что это я - он едва не выругался и услышал громкий голос, что велел им, по-итальянски: "Прекратить сопротивление!"
С бригантины уже протянулись абордажные крюки. Затрещавший бот стали подтаскивать к борту корабля.
- Нет! - крикнула Изабелла. Салих услышал стон - один из матросов катался по палубе, зажимая рукой окровавленное плечо.
- Царапина, - капитан поднял его на ноги и встряхнул. "Быстро вниз, и не трогать девчонку даже пальцем, хоть пусть она вас всех перекусает".
Помощник капитана, с обнаженной саблей в одной руке, спустился по сброшенному трапу. Он велел, тоже по-итальянски: "Хватит, иначе мы сейчас все тут в клочки разнесем".
Изабелла даже не поняла, как это случилось - только увидела серый блеск клинка. Потом раздался крик боли, и бербер, схватившись за рассеченную кисть - выпустил саблю.
Пират перехватил ее левой рукой и обернулся: "Все сюда!"
- Нет! - крикнула Изабелла, отбиваясь от рук матросов. "Нет!". Вырвавшись, она подбежала к борту лодки. Прыгнув в воду, девушка еще успела увидеть, как Степан, подняв саблю - отступает к обломкам мачты.
Бригантина чуть поскрипывала под легким ветром. В капитанской каюте пахло кофе и хорошим табаком. Мустафа затянулся кальяном. Разглядывая перевязанную руку, он, смешливо, сказал: "До Рабата заживет, ничего страшного. Сильный парень, ничего, новый хозяин его быстро обломает".
Салих погладил сапфиры на эфесе сабли: "Ее и султану носить не стыдно, отличный улов, просто отличный. Жаль, что на девчонке не было никаких драгоценностей, кроме крестика. Впрочем, она сама - жемчужина, каких поискать. А это, - он повертел в руках серебряный медальон, - я выкину за борт, дешевка".
Помощник капитана поднял карие глаза: "Не надо, Салих. Ты видел, что в нем. Верни его этому парню".
- Ты правоверный мусульманин, - усмехнулся капитан, - не след верить во все эти, - губы Салиха искривились, - предрассудки.
- Ты тоже - правоверный мусульманин, - Мустафа отпил кофе. "Тебе напомнить, кому ты молился еще десять лет назад? Святой Мадонне у себя в Неаполе. А мне делали обрезание в измирской синагоге. Мой дед писал такое, Салих, - Мустафа положил ладонь на медальон и вздрогнул - корабль замедлил ход, будто на что-то натолкнувшись.
- Верни его хозяину, - повторил помощник капитана.
- У него все равно его заберут, рано или поздно, - упрямо сказал Салих. "Какая разница?"
- О нет, - Мустафа поднялся и забрал медальон, - никто его не заберет, капитан. А кто заберет - тот сам прибежит к этому парню, возвращать. Я-то знаю, - он вздохнул и вдруг увидел перед собой далекое, почти забытое - сгорбленную спину деда, рисующего что-то на кусочке пергамента.
- Что это, дедушка? - спросил черноволосый, кареглазый мальчик, заглядывая через плечо. "Какие смешные. На буквы вроде не похожи".
- Это не буквы, Михаэль, - вздохнул старик, - впрочем, ты мал еще, - знать такое. Потом научишься, если Господь так решит.