- Пойду, отдам, - твердо сказал Мустафа: "Девчонку успокой, ты же умеешь с ними обращаться".
Салих улыбнулся: "Сейчас выплачется и можно будет с ней разговаривать".
Мустафа спустился в темную, непроницаемую, дурно пахнущую пропасть трюма. Приняв от матроса свечу, моряк наклонился над избитым лицом мужчины.
- Я принес вам амулет, - едва слышно сказал он на ладино, наклонившись к его уху. Мужчина молчал. Мустафа, одной рукой застегнув на его шее цепочку, так же тихо спросил: "Кому мне написать в Ливорно? Ваши родственники соберут денег на выкуп?".
- Изабелла, - губы разомкнулись, - что с ней?
Мустафа вспомнил золотой крестик на шее девушки. Сухо ответив: "Забудьте о ней", он поднялся вверх, на палубу.
Изабелла проснулась от мужского, спокойного голоса: "Выпей. Это кофе, сразу взбодришься".
Девушка села на высокой, узкой койке. Яростно блеснув серо-зелеными глазами, выбив из руки Салиха серебряную чашку, она потребовала: "Немедленно отпустите нас! Где капитан Стефано?"
- Вот что, - задумчиво сказал бербер, разглядывая пятно на выцветшем ковре, - у тебя есть выбор, милочка.
- А у него неаполитанский акцент, - поняла Изабелла.
- Вы итальянец, - гневно проговорила она. "Да как вы смеете, я подданная венецианского дожа…"
- Я слышу, - лениво отозвался Салих. "Так вот, милочка, ты венецианка, у тебя хорошая голова на плечах. Предлагаю подумать - либо я тебя прямо сейчас отправляю в трюм, где тебя насилуют всю дорогу до Рабата, а там - продают в бордель, либо, - он погладил короткую бороду, - ты плывешь, как аристократка, в холе и неге, и в Рабате тебя выставляют на закрытый аукцион. Сколько тебе лет?"
- Семнадцать, - шепнула Изабелла. Оглядевшись, собрав на груди шелковую рубашку, она спросила: "Где мое платье?"
- Тебе оно больше не понадобится, - небрежно ответил Салих. "Ты девственница?"
Девушка ярко, мгновенно покраснела.
- Еще лучше, - подумал капитан и спросил: "Ну, так что, решила?".
Девушка свернулась в клубочек, подтянув колени к животу и тихо, горестно заплакала.
- Ну, ну, - Салих погладил ее по голове и добавил: "Это все не так уж и страшно, поверь, я тоже - начинал с раба на галерах. Немного ума, добавь к нему хитрости - и с тобой все будет хорошо. Я тебя запру, отдыхай вволю".
Он полистал брошенный в ногах койки альбом: "Я велю принести тебе карандаш, можешь и дальше рисовать, у тебя отлично выходит".
- Где капитан Стефано? - она подняла каштановую голову.
- Он твой жених? - усмехнулся пират. Изабелла молчала.
- Брат? - Салих поднялся.
Она все молчала. Капитан, коротко бросив: "Забудь о нем", - вышел из каюты. Изабелла закусила зубами край холщовой подушки и, горько застонав - разрыдалась.
Бригантина шла на юго-запад, в кромешной тьме зимней ночи.
Интерлюдия
Марокко, март 1775 года
Ему снилась Елизавета. Женщина положила прохладную ладонь ему на лоб. Наклонившись, она прошептала: "Я здесь милый, я с тобой, не надо, не надо…"
- Плачешь, - раздался рядом хриплый голос. "Ну, скоро прекратишь".
Степан открыл глаза. Сосед по тюрьме - провансальский крестьянин, говоривший с таким акцентом, что Степан его едва понимал, - вздохнул: "Жену звал".
- Жену, - Степан обвел глазами низкий, грязный каменный зал. В маленькое, забранное решеткой оконце под самой крышей было виден кусочек заходящего солнца. "Нашего консульства тут нет, - вспомнил Степан. "Только в Стамбуле. Да и какое консульство. Тут даже султан Марокко бессилен, в Рабате и окрестностях правят пираты. Пока до Феди письмо дойдет, меня и продадут уже. Я убегу, конечно, вот только клинок…, - он поморщился, как от боли.
Пахло потом, специями, из окошка доносился постепенно стихающий шум базара. Степан поднял руку и посмотрел на свои кандалы. "Их не разобьешь, даже камнем, - он вспомнил холодный голос Салих-рейса: "О сабле своей можешь забыть, такое оружие - не для раба, что будет таскать тяжести и мостить улицы".
Когда их выводили из трюма бригантины, в Рабате, Степан все оглядывался, ища глазами Изабеллу. Палуба была пуста, только помощник капитана, Мустафа, стоял, прислонившись к мачте, засунув руки в карманы холщовой, матросской куртки, провожая взглядом вереницу рабов. Он увидел глаза Степана, и, разведя руками, - отвернулся.
- Надо ее спасти, - спокойно подумал мужчина. "Только для этого надо самому быть свободным. Решено".
Он откинул голову к стене и прикрыл веки.
Селинская ласково запустила пальцы в его волосы: "Рыжий".
- Вот мой старший брат, - Степан лежал, устроив ее на себе, - он рыжий, ты увидишь". Он поцеловал вороную прядь, и спросил: "А как ты узнала? О том, что ты дочь императрицы".
- Кароль Радзивилл сказал, - она взяла его руку. Степан, почувствовав горячую, обжигающую влагу, сквозь зубы сказал: "Правильно, левой у меня лучше получается".
- И правой рукой тоже хорошо, - протянула женщина и добавила: "Только я в это не верю, конечно - что я ее дочь. Я думаю…, - она внезапно оказалась на боку. Степан, прижимая ее к себе, раздвигая длинные ноги, спросил: "Что думаешь?"
- Думаю, - задыхаясь, ответила Елизавета, - что я тебя люблю, капитан.
- Я тоже, - он застонал, целуя белое плечо. Услышав ее крик, он шепнул: "И так будет всегда, всегда, пока мы живы!".
- Говорят, если ислам принять, сразу на свободу отпускают, - провансалец шмыгнул смуглым, перебитым носом. "Врут, я тут у одного спрашивал, он давно в плену. Так он сказал, что хозяин его потрепал по плечу и рассмеялся: "Молодец, мол, что стал правоверным, а теперь иди, чисть отхожее место". Суки, одним словом, - мрачно добавил крестьянин и спросил: "А ты откуда, акцент у тебя незнакомый".
- Из России, - вздохнул Степан.
- Далеко тебя занесло, - присвистнул провансалец. Степан согласился: "Далеко". Дверь загремела, на пол поставили корзину с лепешками и двое дюжих мужиков внесли ведра с водой.
- Может быть, сейчас? - сказал себе Степан. "Нет, там, наверху, их еще несколько. Я же видел, когда нас сюда привели. Да и города я не знаю, сразу поймают. Нет, надо дождаться аукциона, и потом бежать - уже по дороге".
Он вспомнил карту. "Тут же пустыня везде, - вздохнул мужчина. "А ближе всего - Испания, туда и надо пробираться, через пролив. Тут недалеко, со шлюпкой я управлюсь. Только сначала узнать, где синьора Изабелла. Только вот как?"
Степан разломил лепешку: "А женщин где держат?"
- А кто ж их знает, - горько сказал крестьянин, пережевывая сухой хлеб. "Ты поменьше жену вспоминай, все равно, - он махнул рукой, - не увидитесь больше, зачем себе сердце рвать".
Закатное солнце в окошке сменилось черной полосой ночи. "Сириус, - подумал Степан, глядя на белую, яркую звезду. Он поднял руку, загремев кандалами, и положил ее на серебряный медальон - прохладный, как ее ладонь.
- Вода, - увидел Степан. "Кто-то бежит к борту корабля, прыгает. Серая вода, северная. И порт незнакомый, - черепичные крыши домов, много судов на рейде. Английские флаги. Пытается плыть, но холодно, слишком холодно. Шлюпка подходит, человека вытаскивают, он кашляет, вырывается, опять пытается прыгнуть. Господи, да кто же это?"
Серебро стало ледяным, как зимний ветер. Степан, отдернув пальцы, шепнул: "Елизавета".
Железная дверь подвала открылась, и он услышал два голоса, что говорили по-арабски. Высокий, мощный мужчина с короткой, черной бородой, с фонарем в руках, наклонился к Степану и велел, на ломаном, французском языке: "Пойдем".
Тюремщик разомкнул кандалы. Степан, поднявшись, сдержал стон. "Конечно, - угрюмо подумал он, поднимаясь по узкой, скользкой лестнице, - почти неделю тут сижу, без движения". Мужчина велел что-то тюремщику. Тот, поклонившись, подобострастно распахнул перед ними низкую дверцу.
Над очагом висел котелок с чуть побулькивающей смолой, на деревянном столе были разложены ножи, и, посреди них Степан увидел, в свете очага - блеск драгоценных камней. Он сдержался, чтобы не протянуть руку к сабле, и посмотрел на мужчину. В глазах того промелькнул смех. Он махнул головой - тюремщик закрыл дверь.
В открытое окно веяло томным, жарким ветром пустыни, переливался Млечный Путь. Степан услышал ленивый голос: "Где ты украл этот клинок?"
- Я не воровал, - он потер освобожденные от оков руки. "Он был в моей семье с незапамятных времен, передавался от отца к сыну".
- С незапамятных времен, - повторил мужчина, и, провел ладонью по седеющим волосам: "Я купил его, - он указал на саблю, - я торгую старинным оружием. Откуда твоя семья взяла этот меч?"
- Не знаю, - Степан пожал плечами: "Верните его мне".
Араб расхохотался - весело, звонко, и вынул саблю из ножен. "Этот клинок, - сказал торговец, - любуясь серой, узорной сталью, - стоит больше чем все вы, - он топнул ногой по полу, - там, внизу. Такое в жизни можно увидеть только раз, и вот, - он улыбнулся и поцеловал меч, - я увидел, Аллах наградил меня. Это дамасская сталь. Такой мои предки разрубали доспехи христианских собак, воюя в Святой Земле. Этому мечу пять сотен лет, а то и больше. А вот эфес…, - он погладил сапфиры, - это другая история, раб, совсем другая".
- Я не раб, - упрямо сказал Степан. Темные глаза араба презрительно оглядели его с головы до ног. "Ты смердишь, и на тебе отрепья, - коротко сказал он. "Завтра тебя продадут, и ты до конца дней своих будешь мостить дороги, под палящим солнцем и ударами плети. Но я хочу, чтобы ты знал - в конце концов, кто тебе еще расскажет об этом чуде из чудес? - он нежно прикоснулся к эфесу.
В фонарях на стене потрескивали свечи. Степан услышал, как во дворе тюрьмы перекликаются стражи.
- Смотри, - сказал араб, поднося свечу к рукояти сабли. "Ты видишь эти значки?"
- Это рисунок, - сказал Степан, глядя на символы, что вились между драгоценных камней.
- О нет, - почти ласково улыбнулся торговец. "Я уже встречал такое. Это руны, такими писали люди с севера, в незапамятные, как ты говоришь, времена. "Меч Сигмундра, сына Алфа, из рода Эйрика. И да поможет нам Бог, - прочел он: "И вправду, - клинок, достойный руки монарха. Эфес старше, чем сама сабля. На севере были прямые мечи, а не изогнутые".
- Это наш меч, - сжав зубы, сказал Степан. "Нашей семьи. Верни его мне". Он вспомнил себя, пятилетнего, на коленях у отца, и его благоговейный голос: "Наш предок, варяг, служил великому князю Ярославу Мудрому, в Киеве, он и похоронен там, в Лавре".
- За такой меч не жаль отдать правую руку, - задумчиво сказал араб.
Степан посмотрел ему в глаза и спокойно положил на стол правую кисть. Торговец рассмеялся: "И вправду, видна хорошая кровь. Вот только ты, - он почесал в бороде, - без руки сдохнешь еще быстрее, да и зачем мне она? Мне нужны деньги. Но раз ты настаиваешь, раб… - он одним, неуловимым движением рубанул своей саблей по столу.
Темная, быстрая кровь брызнула из раны. Степан, схватив левой рукой клинок - вонзил его в смуглую шею торговца. Тот захрипел, сползая по стене. Мужчина, не обращая внимания на резкую боль в правой руке, - вылил котелок кипящей смолы прямо в лицо арабу.
- Я левша, - спокойно сказал Степан, наклонившись над выжженными глазами араба, отрубая ему голову. В глазах на мгновение потемнело от боли. Степан, не глядя, выплеснул остатки смолы на свою руку. Запахло паленым мясом, и он подумал: "Плохо дело, пальцы и не двигаются вовсе. Потом, все потом".
За дверью раздались голоса стражи. Степан, даже не думая, придерживая левой рукой клинок, - спрыгнул из окна на спину лошади, что была привязана во дворе. Он рванул поводья правой рукой, и чуть не упал - боль заполнила все вокруг. "Надо, - сказал себе мужчина. Пришпорив коня, перескочив низкую, глинобитную стену, слыша сзади крики охранников, он скрылся в путанице узких, извилистых переулков медины.
Во дворе, вымощенном мрамором, было прохладно и тихо, чуть журчала вода фонтана. Изабелла подумала: "Очень разумная архитектура. Защищает от солнца и обеспечивает свободный поток воздуха. Жаль, что никак не зарисовать, - она посмотрела на свои руки, над которыми трудились две смуглые, молчаливые девушки.
Третья вынула ее узкие ступни из серебряного таза. Вытерев их шелковой салфеткой, она спросила по-французски, с резким акцентом: "Почему у тебя все пальцы на руках в пятнах?"
- Потому что я - художник, - коротко ответила Изабелла, и, закрыв глаза, раздула ноздри: "Все равно я убегу, рано или поздно. Доберусь до Европы, нельзя тут жить".
В медной, большой клетке щебетали яркие птицы. Девушка стала аккуратно массировать ей ноги - запахло чем-то горьким, тревожным. Она подняла глаза: "Апельсин. Фатима сказала, что это твой запах, ты такая же резкая, как он. Ты понравишься мужчине, который любит объезжать диких лошадей и усмирять непокорных женщин".
- Очень надеюсь, что я никому не понравлюсь, - пробурчала Изабелла. Она услышала ядовитый голос сзади: "Ты родилась не для того, чтобы прозябать в гареме какого-то торговца".
- Я вообще - родилась не для гарема, - Изабелла поджала губы.
- Я тоже, - вздохнула седоволосая, худая пожилая женщина, и взяла гребень слоновой кости, - в пятнадцать лет, дорогая моя, попав сюда из Генуи, думала так же. А потом, - темные глаза усмехнулись, - привыкла. Полвека здесь. И ты привыкнешь. За тебя, - она медленными, ласкающими движениями расчесывала каштаново-рыжие волосы, - будут отчаянно торговаться. Тут есть евнухи из Стамбула, Дамаска, Каира, Багдада. Купцы с юга, из тех стран, что лежат за пустыней, там живут чернокожие короли…
- У нее маленькая грудь и узкие бедра, - презрительно заметила девушка. "Она умрет первыми же родами".
Фатима усмехнулась. "Все еще вырастет, дорогая моя. Тебя-то, - она посмотрела на девушку, - гложет зависть, ты до конца жизни будешь подстригать ногти тем, кто будет приносить наследников престола".
Девушка покраснела, и, пробурчав что-то, - замолкла.
- А как вас звали раньше? - спросила Изабелла, разглядывая мраморный фонтан. "Надо зарисовать, - сказала себе она. "Очень изящная форма, я такого не видела в Италии".
- Не все ли равно? - пожала плечами Фатима. "Тебя тоже будут звать по-другому". Она обернулась к высокому, полному мужчине с лысой головой, что зашел во двор, и сказала по-арабски: "Она готова".
- Встань, - шепнула Фатима Изабелле, - и дай сюда покрывало.
- Это же мужчина, - девушка покраснела.
- Это евнух, - вздохнула Фатима. "Как наши кастраты, в папской капелле".
Мужчина оглядел белое, отливающее перламутром тело. Евнух спросил у Фатимы по-арабски: "Что она знает?"
- Что мужчины и женщины устроены по-разному, - лукаво усмехнулась та. "А больше ничего".
- Вот и славно, - пробормотал евнух. "Она созрела для деторождения?"
Старуха кивнула и евнух велел: "Скажи ей, чтобы шла за мной. С бросовым товаром мы закончили, сейчас будут три жемчужины - две белых, и одна черная".
Фатима закутала Изабеллу в покрывало и шепнула: "Ты их и не увидишь, они сидят на галерее. Так что ничего страшного". Она улыбнулась и добавила: "Bona fortuna!"
- Вы тоже венецианка, - изумленно обернулась девушка. Увидев непроницаемые, темные, большие глаза, она, молча, опустила голову.
Большой, круглый зал опоясывала деревянная галерея. Изабелла стояла на возвышении, обнаженная, подняв глаза, рассматривая каменную кладку. "Ложный свод, - подумала девушка, - его еще египтяне ввели в обиход. Отличная обработка камня, арабы всегда славились своей тщательностью. И окна красивые, арочные. Интересный, какой аукцион - тишина, будто в церкви".
Она вспомнила двух девушек, что сидели с ней в маленькой, убранной коврами комнате, и едва слышно вздохнула: "Написать бы эту негритянку, фигура у нее отменная была, конечно. Не то, что у меня".
Еще один евнух, что стоял внизу, щелкнув пальцами, широко открыл рот. "Точно, как на базаре, - зло подумала девушка, оскалив красивые, ровные зубы, встряхнув распущенными волосами.
Давешний полный, лысый мужчина, внезапно оказавшись внизу, кивнул. "Все, - поняла Изабелла, - вот и все, Ничего, я убегу, дайте мне только понять - куда меня везут". Она сошла с возвышения. Евнух, окутав ее покрывалом, тихо усмехнулся: "Много денег, ma petite poulet, очень много денег. Покупатель с большим вкусом".
- Вы говорите по-французски! - возмутилась девушка, идя за ним по выложенному мозаичной плиткой, широкому коридору.
- И еще на четырех языках, птичка, - евнух распахнул перед ней низкую, резную дверь. "Сейчас за тобой пришлют паланкин".
- А кто? Кто меня купил? - Изабелла отбросила покрывало и взглянула на него серо-зелеными, требовательными глазами.
Евнух аккуратно закрыл ее лицо. Наклонившись, он шепнул: "Я видел девушек, которым отрезали язык за один такой вопрос. Ты все узнаешь".
- Когда? - было, поинтересовалась, Изабелла, но дверь уже захлопнулась, и она услышала поворот ключа в замке.
Девушка грустно опустилась на ковер и увидела свой альбом, с заложенным в него карандашом. "Слава Богу! - обрадовалась она и стала по памяти набрасывать очертания фонтана.
- Еще этот двор, - пробормотала Изабелла, - арочные окна, башню, которую я видела, когда меня везли из порта. Кто бы меня ни купил, надеюсь, у него осталась сдача на бумагу, а то здесь уже страницы заканчиваются".
Она погрызла карандаш и погрузилась в работу.
- Да, - подумал мужчина, что разглядывал ее в потайной глазок, - я все правильно сделал. Он останется доволен. Пора и домой, - мужчина потянулся. Бросив в рот истекающий соком инжир, он сказал евнуху: "До следующего года, дорогой мой, увидимся".
- Обычно вы покупаете больше, - умильно отозвался тот, распахивая дверь. "Паланкин уже готов, ее проводят".
- Я купил все, что хотел купить, - усмехнулся мужчина, - высокий, в драгоценном шелковом тюрбане, с глубоко посаженными, горящими черными глазами. Он спустился вниз и, заглянув в паланкин, пробормотал: "Лимонад, фрукты, орехи - все, как надо. И все остальное, конечно, - он вскочил на белого, красивого жеребца, и увидел, как евнухи выводят во двор закутанную с ног до головы девушку.
Оказавшись в закрытом со всех сторон паланкине, устланном шелками, Изабелла почувствовала, как его поднимают вверх. Она откинула покрывало и ахнула: "Книги! Чистая бумага!"
Девушка повертела в руках GrammaticaArabica. Пробормотав: "Ну, это потом", раскрыв французский перевод Корана, она погрузилась в чтение. Высокие ворота распахнулись. Маленький караван двинулся к дороге, что вела из Рабата на юг.
Степан поднял веки. Едва слышно застонав, он спросил по-французски: "Где я?". В низкой, подвальной комнате, без окон, - горел очаг, и было невыносимо жарко. Он стер левой рукой пот со лба и попытался поднять правую руку - она сразу же упала. "Я свалился с лошади и полз…, - вспомнил мужчина. "Господи, тут столько улиц, тупиков и закоулков, что я и не помню - куда. Да и темно было, самая ночь. А тут почти как в бане, только жар сухой".
Незаметная дверь отворилась. Седобородый, легкий старик в тюрбане, со свечой в руках, проскользнул в комнату и спросил что-то у Степана.
- Тот же язык, на котором этот Мустафа говорил, на корабле, - вспомнил мужчина. "И как теперь с ними объясняться? Арабского-то я не знаю, и этого - тоже".