Он помотал головой. Старик, вздохнув, присев рядом, с трудом подбирая французские слова, сказал: "Плохая рука. Очень плохая".
Степан взял у него свечу и заставил себя посмотреть на рану. Края воспалились, и он поморщился: "Кисть совсем не двигается".
- Кость, - старик рубанул рукой по воздуху. "Не спасти". Черные, быстрые глаза взглянули на Степана. Мужчина вздохнул: "Жарко-то жарко, только это еще и я - весь горю. Ну, так тому и быть".
Он нащупал левой рукой эфес клинка, что лежал рядом с ним, и спросил: "Как?".
Старик подпер подбородок худой, сильной рукой и ласково улыбнулся: "Будешь спать. Долго. Я тебя вылечу".
- А что тут? - спросил Степан, указывая на потолок.
- Печь, - старик, наклонившись, взяв пальцы Степана - положил их на медальон. "Какой он прохладный, - пронеслось в голове у мужчины.
- Вот так, - сказал врач, поднимаясь. Помявшись на пороге, он добавил: "Потом человек расскажет, - старик кивнул на медальон, - об этом. Когда ты отдохнешь. Я все принесу". Он вышел. Степан, перекрестившись, взглянул на распухшие, пылающие жаром пальцы на правой руке. "Чертов араб, - подумал мужчина бессильно, - еще и лежать тут придется, куда я пойду, после ампутации?"
- Слоновая кость, - старик поднес к его губам медную чашку с темным, пахнущим травами настоем. "Будет новая рука. У нас хорошие мастера".
- У кого - у нас? - еще успел спросить Степан, проваливаясь в мгновенный, сладкий, тягучий сон.
- У евреев, - вздохнул старик. Погладив мужчину по небритой, поросшей золотисто-рыжей щетиной, щеке, он положил его левую руку на медальон. Длинные, сильные пальцы внезапно сомкнулись, сжав руку врача. Тот подумал: "Здоровый мальчик. И молодой совсем. Он справится, все будет хорошо".
Старик проверил пульс на левой руке. Разложив на земляном полу, чистый холст с инструментами, он стал промывать рану.
- Холодно, как холодно, - Степан вздрогнул. Он увидел низкое, туманное небо, серое море, плоские льдины, что медленно плыли по проливу. "Зунд", - вспомнил он. На датском берегу, вдали, поднимались вверх крепостные стены. Раздался пушечный залп. Женщина, что лежала ничком, уткнувшись в подушку, подняла черноволосую голову, вытирая слезы, что текли по лицу. "Еще немного, - попросил ее Степан. "Пожалуйста, любовь моя. Я вернусь, я обязательно вернусь". Красивая рука накрыла золотой медальон на шее. Она, что-то зашептав, подалась вперед.
- Не вижу, - он помотал головой. "Не вижу. Что она говорит, что?".
- Тихо, тихо, - услышал он успокаивающий голос врача. "Все. Теперь выпей это и опять спи". Степан с трудом поднял веки и посмотрел на аккуратно перевязанную руку - то, что от нее осталось. Он выпил теплого вина, - опять запахло травами, и старик вздохнул: "Смерть хуже".
- Хуже, - он попытался усмехнуться. Уже засыпая, Степан подумал: "Я должен жить. Ради Елизаветы. Пока она жива - я должен жить и спасти ее".
Степан потерял счет дням. Старик приходил, бережно ухаживая за ним, промывая обрубок какими-то настоями, меняя повязки. Как-то раз, он улыбнулся: "Теперь ешь сам, уже есть силы".
Степан поставил миску на колени, и, попробовал ароматное, нежное мясо: "Есть. Спасибо вам".
Врач все смотрел на него. Поднявшись, забрав пустую миску и флягу с вином, он коротко проговорил: "Человек".
Невысокий, плотный, бородатый молодой мужчина шагнул в комнату, обменявшись со стариком поклоном. Он опустился на ковер рядом со Степаном, и, сказал по-французски: "Меня зовут Рафаэль. Раввин Рафаэль Бердуго. Я приехал из Мекнеса, это наша бывшая столица - поговорить с вами".
- Придет человек, - вспомнил Степан слова старика, - расскажет об этом.
Раввин посмотрел на него темными, красивыми глазами: "Этим должен заниматься мой отец, однако он болеет. Мне еще нет сорока, господин, - он вопросительно посмотрел на Степана.
- Стефан, - улыбнулся тот.
- Так вот, - продолжил раввин, - до сорока лет нельзя и учить такое, но что уж теперь делать, - он пожал плечами и утвердительно добавил: "Вы не еврей".
Степан помотал головой. Рафаэль почти жалобно попросил: "Можно посмотреть? Я видел в книгах, но никогда еще…, - он не закончил и благоговейно принял серебряный медальон.
- А где вторая часть? - поднял он голову.
- У моей жены, ее похитили, - Степан закрыл глаза и увидел перед собой только непроницаемую черноту. "Правильно, - подумал он, - амулета же у меня нет. Когда он со мной - я ее вижу. И она меня, наверное, - тоже. Бедная девочка, пусть только не волнуется".
Раввин, едва дыша, коснулся кончиком мизинца пустого места на пергаменте. "Это единственное, что можно трогать, - сказал он задумчиво, наклоняясь над Степаном, застегивая цепочку на его шее. "А вам надо в Иерусалим. Не сейчас, а когда окончательно оправитесь".
- Мне надо найти мою жену, - зло ответил мужчина. "И еще одного человека, нас вместе с ней взяли в плен".
- Расскажите, - попросил Рафаэль. Наверху, над ними, гудела печь, раввин слушал, подперев подбородок кулаком, а потом вздохнул: "Девушку искать бесполезно, ее могли увезти куда угодно - на юг, в те страны, что лежат за пустыней, в Стамбул, в Индию. Мне очень жаль. Наши посланники ездят выкупать евреев из рабства. Я, конечно, передам им сведения, но надежды мало".
- Почему? - вдруг спросил Степан. "Почему они выкупают людей из рабства?"
- Это заповедь, - удивился Рафаэль. "Называется "пидьон швуим". Сказано, - он чуть улыбнулся, - "Тот, кто может освободить пленного, и не делает этого, нарушает запрет Торы: "Не стой на крови брата твоего". Тот, кто выкупает пленного, - как будто спасает осужденного на казнь, и нет другой заповеди, подобной этой". Это писал Рамбам, наш великий законоучитель, - добавил раввин, - давно, пять сотен лет назад".
- Но ведь они - не семья, - удивился мужчина. "Зачем им заботиться о других?".
Раввин усмехнулся и повторил: "Не семья. Это как посмотреть, господин. А в Иерусалим вам надо потому, что там - ваша родня".
- Откуда? - спросил Степан. "Нет, нет, вы ошибаетесь, не может быть!"
Раввин вздохнул и посмотрел на тусклый блеск серебра. "Я видел много амулетов - но такой впервые. Слышал, конечно, что они есть, но думал, - это предание, легенда. У нас тоже, - он вдруг улыбнулся, - их много, преданий. Так вот, - Рафаэль помолчал, - этот амулет - он только для близких людей. Самых близких. Вы правильно сделали, что отдали вторую половину своей жене - так и надо".
- А ведь это Елизавета указала мне на линию, - вспомнил Степан. "Я и не смотрел на него, не обращал внимания. Так, суеверие какое-то".
- В Иерусалиме живет человек, - тихо сказал раввин, - который всю жизнь занимается этим, - он взглянул на амулет. "Очень мало осталось людей, которые умеют их писать, по пальцам пересчитать можно. Он - один из них. Может быть, - он ваш родственник, может быть - и нет, я не знаю. Поезжайте, поговорите с ним".
- Но как? - устало спросил Степан.
- Когда вы окрепнете, мы отправим вас в Каир, с нашими торговцами, а оттуда - в Иерусалим, - ответил Рафаэль. "Это безопасно. Магометане не обращают на нас внимания, мы тут, - он обвел рукой комнату, - живем уже сотни лет".
- Но зачем? - Степан все смотрел в темные, обрамленные длинными ресницами глаза. "Зачем вы со мной возитесь?"
- Это заповедь, - повторил раввин и, легко поднялся: "А еще сказано: "И соберу остаток стада Моего из всех стран, куда Я изгнал их, и возвращу их во дворы их; и будут плодиться, и размножаться, - вспомнил он. "Может, я и неправ, может, он и не еврей вовсе, однако отец сказал - нас слишком мало, чтобы бросать брата нашего в беде".
- Отдыхайте, - сказал Рафаэль вслух. "Отдыхайте и поправляйтесь. Мы с вами еще увидимся, Стефан".
- А как его зовут? - спросил Степан, когда раввин уже открывал дверь. "Того человека, в Иерусалиме? Кто он?"
Раввин погладил бороду: "Исаак Судаков. Он - Рафаэль помолчал, - он учитель. Вы скоро с ним встретитесь".
Степан закрыл глаза, и, устало, кивнул: "Спасибо вам". Он услышал, как мягко захлопывается дверь. Опустив голову на левую руку, он задремал - без снов, как будто погрузившись в теплую, темную, убаюкивающую его воду.
В огромной, светлой комнате приятно пахло апельсином. Изабелла откинула шелковое покрывало и огляделась - широкие, каменные ступени спускались прямо в сад. Она робко вышла наружу и ахнула - бирюзовое, маленькое озеро было окружено цветущими, высокими деревьями. Пели птицы, изящные арки были увиты розами. Девушка скинула сафьяновые туфли. Встав на траву, она пробормотала: "Роса". Откуда-то издалека, - она вскинула голову, - доносился крик муэдзина. Черный котенок, с золотым бубенчиком на шее, выпрыгнул из-за кустов, и, мяукнув, стал тереться об ее ноги.
- А тебя, - Изабелла подняла котенка на руки и поцеловала его между ушами, - я назову "Гато", дорогой мой. Да кто же тут живет?
Она оглянулась на комнату: "Так много книг, и хорошие. Данте, Петрарка, Мольер, Расин, рассказы о путешествиях, атлас. Даже Витрувий с Палладием есть. Альбомы, карандаши, краски…, - она выпустила котенка. Тот, нежась на солнце, зевнул. Девушка услышала ласковый голос: "Вот, мы и встретились".
Мужчина стоял, прислонившись к увитой цветами колонне, разглядывая ее. Он чуть вздрогнул. Изабелла поспешно опустила покрывало: "Простите".
- Нет, нет, - он вышел в сад и опустился на ступени, - можешь открыть лицо. Это я тебя купил, - добавил мужчина.
- Он старик, - испуганно подумала Изабелла, рассматривая смуглое, в резких морщинах, решительное лицо, бороду темного каштана - побитую сединой, пристальные, внимательные глаза. "Ему не меньше шестидесяти. Господи, нет, никогда, я не смогу, не смогу…Я ведь ничего не знаю".
Мужчина увидел, как блестят зеленовато-серые глаза и тихо попросил: "Не бойся, пожалуйста. Я пришел, - он помолчал, и наклонил голову, - будто разглядывая ее, - поговорить".
- Откуда вы знаете итальянский? - спросила Изабелла.
- Была возможность выучить, - сильные губы усмехнулись, - а я никогда не отказываюсь от таких возможностей. Я видел, - он указал рукой на комнату, - твои пометки в арабской грамматике. Очень хорошо, что ты начала заниматься языком. Надеюсь, мы скоро сможем объясняться. Я еще знаю французский, - добавил мужчина.
Изабелла посмотрела на его непокрытую, почти седую голову, на золотой эфес кинжала за поясом: "Где мы? Я знаю, что на юге от Рабата, - она задумалась, - примерно в двух сотнях миль, но где?"
- А как ты высчитала? - заинтересовался мужчина. "Расстояние".
- Меня отец научил, - оживилась Изабелла. "Покойный. Он был архитектором, мы с ним всю Италию изъездили. Средняя скорость лошади умножается на время, проведенное в пути, вот и все. Или средняя скорость верблюда, - девушка широко улыбнулась и спохватилась: "Простите…"
- Ничего страшного, - мужчина тоже улыбнулся, - а это, - он указал рукой куда-то вдаль, - Марракеш, столица моего султаната.
Изабелла открыла рот. Зардевшись, девушка пробормотала: "Простите, я никак…". Она мгновенно поднялась и мужчина усмехнулся: "Нет никаких причин вскакивать. Садись, пожалуйста, мы просто разговариваем. Меня зовут Мохаммед".
- Изабелла, - она опустилась поодаль.
- Я знаю, - он смотрел на бирюзовую воду озера. "Тут есть золотые рыбки, - рассмеялся он, - тебе будут приносить для них корм. Ты знаешь, откуда они, эти рыбы?"
- Из Китая, - кивнула Изабелла. "В прошлом году я планировала сад для частной виллы, под Флоренцией, там был целый каскад прудов. Очень хорошо получилось, - гордо добавила она.
- Мир очень велик, - задумчиво сказал Мохаммед. "Кто бы мог подумать, еще две, три сотни лет назад, что рыбы из Китая будут резвиться в озере, в центре Марокко. Ты охотишься? - спросил он.
Изабелла кивнула и султан улыбнулся: "У нас в горах отличная охота, даже есть львы. А в пустыню мы выезжаем с прирученными гепардами и ловчими соколами. Я знаю, у вас в Европе, так уже давно не охотятся. Но я тебя научу".
Изабелла помолчала и робко спросила: "Скажите, а как узнать, - что случилось с человеком, вместе с которым мы попали в плен? Его звали капитан Стефано".
- Ты любила его? - темные глаза султана испытующе оглядели Изабеллу.
- Как отец, - вдруг подумала девушка. "Мы с ним тоже - обо всем разговаривали. И совсем не стыдно".
Она поиграла бирюзовым кольцом на тонком пальце, и вздохнула: "Да, но это было детское. Он любит другую женщину, очень любит. Я просто, как друг, спрашиваю…"
Мохаммед вздохнул и погладил ее по каштановым волосам: "Его убили, когда он хотел бежать из тюрьмы. Мне очень жаль, девочка, но так бывает".
Он услышал сдавленные рыдания, и, пристроив ее голову у себя на плече, шепнул: "Ты поплачь, конечно, поплачь, милая. Пусть это будет последним горем у тебя".
Изабелла вдохнула запах его одежды - сосна и какие-то травы, - свежие, чистые, - и разрыдалась еще сильнее.
Наконец, она шмыгнула носом. Вспомнив большое, низкое, устланное шелками и шкурами ложе, Изабелла мрачно подумала: "Чем быстрее это случится, тем лучше. Незачем тянуть".
- Простите, ваше величество, - сказала она вслух. "Вы не за тем сюда пришли, конечно".
Мохаммед посмотрел на еще влажные, белые щеки и поинтересовался: "А зачем я сюда пришел?"
Изабелла зарделась и опустила голову: "Вы же меня купили, значит, надо…"
Мужчина улыбнулся: "Милая моя, мне шестьдесят пять лет, у меня пятеро сыновей, и, - он задумался, - шестнадцать внуков. Я тебя купил, не как наложницу".
В кронах деревьев шелестел ветер, звонко пела какая-то птица. Девушка, помолчав, спросила: "Тогда зачем я вам?".
- Я видел твой альбом, - Мохаммед поднялся. "Я тебя купил, - он улыбнулся, - потому что мне нужен архитектор. Пойдем, - он кивнул на комнату, - я кое-что принес, посмотришь".
Изабелла взглянула на планы и карты, что были разложены на большом, мозаичном столе: "Но я еще только учусь. В Европе женщины не могут строить, открыто".
- Тут, - султан подмигнул ей, - не Европа, дорогая моя. Вот, - он положил сильную, сухую ладонь на карту, - называется Эс-Сувейра. Я начал его строить десять лет назад. У меня был архитектор, француз, однако он уехал, - Мохаммед хмыкнул, - мы ему не по душе пришлись, наверное.
Девушка задумчиво сказала: "Вам нужен порт на атлантическом побережье. Для прямой торговли. Я понимаю. Товары с юга туда возить удобнее, не надо пересекать пустыню. Отличные фортификации, - она подняла голову от планов, - но я не вижу торгового квартала.
- Его еще нет, - усмехнулся Мохаммед: "Тебе надо будет, конечно, жить там, так удобнее. Заодно возведи себе виллу, и распланируй сады при ней".
Девушка повертела в руке очиненный карандаш: "Но как, же это? Мне надо будет наблюдать за стройкой, говорить с десятниками. У вас так не принято, - она указала на свое покрывало.
- Приезжай в паланкине и наблюдай, сколько угодно, - развел руками султан. "Говорить можно через евнухов, у тебя их будет столько, сколько надо".
Изабелла, было, потянулась засучить рукава, но, посмотрев на окутывающий фигуру шелк, расхохоталась. "Я прямо сейчас и начну, - она взяла альбом. "Скажите, а тут есть учителя? Я хорошо знаю математику и геометрию, но хотелось бы заниматься дальше".
- У тебя будет все, что ты захочешь, - мягко ответил султан. "Летом мы поедем в Эс-Сувейру, к тому времени твою виллу уже возведут, и ты сможешь заняться городом. А завтра, - он широко улыбнулся, - нас ждет охота в горах".
- Очень хорошо, - пробормотала Изабелла, быстро, аккуратно, рисуя. "Океан, - подумала она, - вилла должна выходить к нему фасадом. Тут не годится палладианская архитектура, тут все другое. Вот и хорошо, - она погрызла карандаш и наклонилась над альбомом.
- Я могу называть тебя Зейнаб? - услышала она мягкий голос султана. "Это имя напоминает твое".
- Так звали двух жен пророка Мохаммеда, - рассеянно ответила Изабелла. "Конечно, если вам так удобнее".
- Спасибо, - дверь тихо затворилась.
Он спустился по широким ступеням и обернулся - высокие, в три человеческих роста, кованые, железные двери надежно защищали вход в дом. Сад был обнесен огромной, каменной стеной.
- Ваше величество, - раздался шелестящий голос. "Охрана ждет за внешними воротами".
- И очень правильно, - сварливо сказал султан Марокко, Сиди Мохаммед, обернувшись, разглядывая высокого, с глубоко посаженными, черными глазами, мужчину. "Ты молодец, Малик, - он стянул с руки алмазный перстень. "Все, как надо. Служанки все немые, я надеюсь?"
Малик только поднял бровь и чуть улыбнулся. "Далее, - велел Сиди Мохаммед, принимая поводья белого, изящного жеребца. "Нам нужен евнух - учитель арабского языка, и евнух - учитель математики. Не болтливые, разумеется. К завтрашнему дню подготовь горную резиденцию, - мы едем охотиться, а летом она отправится в Эс-Сувейру. Я, разумеется, буду ее навещать - часто".
Когда они уже шли к внешним воротам, Малик осторожно сказал: "Ваше величество. Все же молодая, красивая девушка. А если с ней случится то же, что и с принцессой Зейнаб, да упокоит Аллах ее душу в садах райских?"
Султан остановился и холодно взглянул на мужчину. "Если с ней случится то же, что с принцессой Зейнаб, - процедил Мохаммед, - ты будешь молить о смерти, как об избавлении, Малик. Ты, и вся твоя семья. Сделай так, чтобы она не увидела ни одного мужчины рядом с собой - никогда. Кроме меня, разумеется. Поехали, совет уже ждет, нам надо обсудить эти новые торговые соглашения с Францией".
Внешние, тяжелые ворота виллы захлопнулись. Мохаммед, выезжая на дорогу, что вела к Марракешу, обернулся: "Тут сотня человек охраны, круглые сутки они на страже. Да и не сбежит Зейнаб, я дал ей возможность заниматься любимым делом, она будет счастлива. И я, - он вздохнул, - тоже".
Вечером он вышел в сады своего дворца, и, вскинув голову, посмотрел на Млечный Путь. Звезды играли, переливались, на воде пруда лежала лунная дорожка. Мохаммед, пройдя по изящному каменному мостику, остановился у мавзолея белого мрамора, что стоял на маленьком острове.
Он открыл дверь и прошел внутрь. В лунном сиянии стояли два саркофага. Он коснулся ладонью левого и шепнул: "Спи спокойно, любовь моя, ты мне оставила Зейнаб, спасибо, спасибо тебе".
Мохаммед помолчал и взглянул на правый саркофаг. "Два года назад, - прошептал он. "Зачем ты мне не сказала, доченька, зачем, милая моя? Я бы понял, я бы все понял. Пятнадцать лет тебе было, всего пятнадцать…"
Он вспомнил мертвенно-бледное лицо дочери, посиневшие губы, и быстрые, летящие буквы на развороте Корана: "Прости меня, папа".
- А его так и не нашли, - зло подумал Мохаммед, - этого мерзавца. Зейнаб, Зейнаб, доченька, счастье мое…, - он приник щекой к саркофагу: "Одна дочь у меня была, одна только дочь, одна женщина, которую я любил - и обеих забрал Аллах. Теперь хоть эту, - он тяжело, болезненно вздохнул, - хоть эту ты мне оставь, прошу тебя".
Он услышал призыв к молитве, который несся над крышами Марракеша, и застыл, чувствуя слезы, что текли из глаз на прохладный, резной мрамор саркофага дочери.