Аббат вздохнул. Поднявшись по ступеням, он разжал ладонь. Медальон поблескивал в лунном свете. "Выбросить в реку и все, - сжал он зубы. "Одно движение, - и никто ничего не узнает".
Пьетро занес руку над перилами, и почувствовал сильный порыв западного ветра. Сутана заполоскалась. Он, поскользнувшись, выпустив медальон, упал.
- Позвольте, святой отец, - услышал он голос сзади. Высокий, мощный рыжеволосый мужчина, помог ему подняться. Улыбнувшись, он добавил по-французски: "Ужасная погода. Вы что-то обронили".
Мужчина - в потрепанном, старом сюртуке, - наклонился, и, подняв медальон, застыл.
- Не может быть, - подумал Федор. "Да где это он? Ну, хоть жив, жив, слава Богу. Господи, а повзрослел-то как - лет на десять. Нет, не повзрослел, а постарел. Степа, Степушка, ну что ты, - он увидел усталые, серые глаза брата. "Плакал, - понял Федор. "Мальчик мой, я тебя найду - обещаю".
- Это ваше, - наконец, сказал мужчина. Пьетро, приняв медальон, кивнул: "Спасибо".
- Не стоит благодарности, - коротко, рассеянно ответил тот. Аббат подумал: "А он на меня похож, только глаза голубые. Ну и повыше, конечно".
Мужчина прошел под аркой дворца, и, свернув на набережную Невы, исчез. Пьетро повертел в руках медальон. Вздохнув, он постучал в незаметную дверь.
Императрица лежала, подперев рукой кудрявую, с еще уложенными в прическу волосами, голову. Пьетро разделся. Устроившись рядом, он заглянул ей через плечо. "Бомарше, - улыбнулся Пьетро, и провел губами по нежной коже.
Екатерина отложила брошюру и, повернувшись, пристально поглядела на него: "Ну что?"
- Ее зароют на окраине, на свалке, - Пьетро потянулся и поцеловал выступающую косточку на ключице. "Она ничего не сказала, Катарина".
Женщина сочно выругалась по-немецки: "Проклятая упрямица! Пьетро, - она посмотрела в прозрачные, зеленоватые глаза, - окажи мне услугу".
- Все, что угодно, - он опустил руку. Екатерина, закусив губу, рассмеялась: "И это тоже, но сначала, - она помедлила, - следующим летом - увези ее отродье куда-нибудь подальше. В строгий католический монастырь, например. Я не хочу, чтобы эта девчонка болталась в России, даже в дальней обители".
- Ты могла бы просто задушить ее, - усмехнулся аббат и осекся - Екатерина отстранилась. Императрица едяным голосом ответила: "Обо мне можно услышать все, что угодно, Пьетро, но я не убиваю невинных детей. Даже ее, - она махнула головой в сторону Невы, - убила не я, а чахотка, и паралич".
- Ну конечно, - усмехнулся про себя аббат и притянул к себе женщину: "Прости меня, я не подумал. Я же тебе говорил - я сделаю все для тебя. У меня есть друг, - мужчина поцеловал ее, - во Франции, очень благочестивый человек, аристократ, он содержит пансион для сирот, практически монастырь".
- А как его зовут? - заинтересовалась императрица.
- Маркиз де Сад, - Пьетро перевернул ее на спину. "Старинная семья, прекрасные люди. Так что я все сделаю, не волнуйся".
Императрица томно рассмеялась. Запустив пальцы в его короткие, рыжие волосы, она застыла: "Что это, Пьетро?"
Он поднял голову от ее раздвинутых ног и посмотрел в предутренний сумрак за окном. Холодный, белый огонь осветил воды Невы, и ранние рыбацкие лодки на реке. Пьетро сказал, вспоминая тяжесть медальона в кармане сутаны: "Просто гроза. Ничего особенного, просто гроза. В декабре".
Императрица, устроившись на шелковых подушках, заметила: "Ну, она нас не обеспокоит, милый".
- Нет, - сказал аббат, чувствуя на губах ее сладость, - нет, конечно, Катарина.
Младенец проснулся и, открыв большие глаза - оглядел бедную комнату. Девочка лежала, слушая раскаты грозы, смотря куда-то вверх - на дощатый потолок избы, что стояла рядом с Мытным двором, на Песках.
Она не шевелилась - только крупные, большие слезы текли по нежному личику. Гроза уходила куда-то на запад, к морю. Девочка все лежала, не двигаясь, замерев, - красивая, черноволосая, с дымно-серыми глазами.
Федор посмотрел на обеспокоенное лицо графа Орлова: "Ну как, ваше сиятельство, удалось вам что-то узнать? О моем брате?".
За окном была сырая, вечерняя мгла, слышно было, как совсем рядом свистит ветер. Федор подумал: "Нет, не буду ему говорить, что я Степу видел. Да это ерунда, помстилось что-то, вот и все. Конечно, я же думаю о нем - каждый день. Даже о Марье, упокой Господь ее душу, и то, - он подавил вздох, - меньше вспоминаю. Оно и хорошо".
Жена приходила по ночам, - маленькая, она умещалась вся в его руках, шептала что-то нежное на ухо. Федор, просыпаясь, одевался и выходил на рудничный двор. Над его головой горели, переливались крупные звезды. Он находил глазами Сириус и шептал: "Господи, ну не надо, прошу тебя, не надо. Ведь сил же никаких нет, Господи".
- Нет, к сожалению, - услышал он небрежный голос Орлова. Поднявшись, Федор вздохнул: "Понятно. Ну что ж, спасибо и на том, ваше сиятельство".
- Федор Петрович, - граф тоже встал, - у нас к вам есть еще несколько вопросов, вас не затруднит пройти вот, - Федор увидел, как распахивается дверь, - с господином поручиком.
- Куда? - угрюмо поинтересовался мужчина, разглядывая с десяток солдат, что стояли в передней.
- Тут, по соседству, - промямлил Орлов. Он застыл, почувствовав мощную руку у себя на плече.
- Голову разнесу, ваше сиятельство, - холодно сказал Федор, приставив к напудренному, аккуратно подстриженному виску, - изящный пистолет, украшенный слоновой костью.
Бронзовые часы с музой Уранией размеренно пробили четверть десятого.
- Еще чего не хватало, - зло сказал себе Федор, глядя на шпагу поручика, что растерянно озирался вокруг. "Знаю я эти вопросы, они в Петропавловской крепости их задают. Господи, да что там Степа натворить мог? Или они меня подозревают, да вот только в чем?".
- Господин инженер, - робко начал поручик, оглядывая огромного мужчину, - право, я не понимаю…, у нас приказ его превосходительства генерала Чернышева…
- Ну нет, - разъярился Федор. Легко, одной рукой подхватив испуганно дернувшегося графа Орлова, он вышвырнул его в огромное, выходящее на Мойку окно.
Раздался звон стекла. Федор, еще успев услышать: "Огонь!", перескочив через сочно матерящегося Орлова, что поднимался с мостовой, вытирая окровавленное лицо - шагнул прямо в темную, обжигающе холодную воду Мойки.
- Прямо и потом сразу направо, - вспомнил он, ныряя. "Мягкая зима, а вода все равно - ровно лед. Долго я в ней не продержусь, конечно. Ничего, до какого-нибудь пустыря бы доплыть, а там разберусь. Исчезну, пока все уляжется, напишу Александру Васильевичу, он поможет".
Он высунул голову из воды и увидел над собой стены Зимнего дворца. "Сейчас прямо в крепость приплыву, - попытался усмехнуться Федор, стягивая тяжелый, пропитанный водой сюртук, чувствуя, как стучат зубы, - в руки коменданту Чернышеву, так сказать".
Федор увидел вдалеке очертания рыбацкой лодки, и разозлился: "Будь, что будет. Ну, не подыхать же мне здесь, мне Степана найти надо".
Он добрался до борта. Задыхаясь, схватившись за него обледеневшими пальцами, мотая мокрой головой, он крикнул сорванным голосом: "Помогите!"
Мужик, - по виду чухонец, белобрысый, в грязном армяке и заячьем треухе, - протянул неожиданно сильную руку. Федор, перевалившись на дно лодки, измучено, тяжело задышал.
Чухонец, не говоря ни слова, накрыл его своим армяком. Порывшись в мешке, он достал оловянную флягу, щелкнув себя по горлу.
Федор выпил залпом водки, даже не почувствовав ее вкуса. Пытаясь согреться под свистящим, злым ветром, он заметил, как рыбак ловко ставит парус.
Лодка полным ходом пошла вниз по Неве, к плоскому, чуть волнующемуся горлу Финского залива.
- Как тепло, - подумал Федор, не открывая глаз. "Господи, как тепло". Он поднял ресницы и вздрогнул, оглядевшись. Он лежал на высокой, узкой койке, прикрытый меховой полостью, в переносной, медной жаровне на полу тлели поленья.
Давешний чухонец повернулся. Взглянув на Федора, коротко улыбнувшись, он сказал по-французски: "А, проснулись. Откуда у вас этот пистолет? - он кивнул на стол.
Федор посмотрел на разобранное оружие: "Он будет стрелять?"
- А отчего бы нет? - удивился чухонец. "Хорошая немецкая работа. Просохнет, и получите обратно. Так откуда? - он присел на деревянный табурет и подпер рукой небритый, в светлой щетине подбородок.
- А вы кто такой? - хмуро поинтересовался мужчина.
- Раз мы говорим на французском, - чухонец поднялся и достал из рундука бутылку рома, - можете называть меня - месье Жан.
- Это пистолет моего друга, ученого, - Федор устроился удобнее и взял серебряный стаканчик, - он погиб в пугачевской смуте. В крепости Магнитной, я там служил горным инженером. Когда Пугачева поймали, я с ним, - Федор поморщился, - перемолвился парой слов, и генерал Суворов мне этот пистолет отдал, он у Пугачева был. Как память, - неизвестно зачем, добавил он: "Господи, да отчего я все это рассказываю?".
- Вот и все, - вздохнул про себя Джон, выпив. "Можно подумать, что ты не верил? Не верил, до конца не верил. А это тот инженер, о котором Эйлер написал, я же помню. Вот оно как бывает".
- Мне очень жаль, - мягко сказал он вслух. "А что это вы вдруг решили зимним вечером по Неве плавать, господин инженер? Как вас зовут, кстати?"
- Месье Теодор, - Федор подавил желание закрыть глаза. Он добавил, по-русски: "Федор Петрович Воронцов-Вельяминов. Меня хотели арестовать".
- Рассказывайте все, - велел мужчина, что сидел напротив него. Федор, глядя в пристальные, светло-голубые глаза, подчинился.
Выслушав, Джон помолчал: "Вот что, месье Теодор, уезжайте-ка вы отсюда - и подальше". Увидев, как Федор открыл рот, герцог поднял руку: "Знаю, все знаю. Вам надо найти вашего брата. Сидя в крепости, а тем более - на каторге, вы этого все равно не сделаете".
- Мой брат может приехать в Санкт-Петербург, - неуверенно начал Федор, - искать меня…
- Ваш брат, - отчеканил Джон, - по молодости и незнанию влез в интригу, которая не вчера началась. Теперь вы меня послушайте, месье Теодор.
Федор молчал, отхлебывая ром. Потом, он, растерянно, сказал: "Мой брат хотел на ней жениться…"
- Видимо, да, - пожал плечами Джон: "А ведь там еще что-то было, в октябре, в крепости. Врач туда ездил, несколько раз. Наверное, болела она. Сейчас уже не узнать, конечно. Пусть упокоится с миром, бедная женщина".
- Так вот, - продолжил он, вслух, - императрица Екатерина, наверняка, подозревает вашего брата в шпионаже. И вас, заодно, тоже. Уж больно профессия у вас подходящая.
- Какая ерунда! - резко сказал Федор, - я докажу…
- В Пелыме доказывать будете? - ядовито поинтересовался Джон. "Послушайте, вам сколько лет?"
- Двадцать пять, - неохотно ответил Федор.
- Тем более, - Джон подошел к столу. Взяв листок чистой бумаги, мужчина стал что-то писать. "Бесполезно, - смешливо, подумал он. "Я же вижу - предложи я ему работать на меня, он мне голову разобьет, а то и похуже. И брат у него, наверняка, такой же. Ничего, посмотрим, что через пять лет будет".
- Я хотел обратиться к Суворову, он друг моего отца, покойного, - вдруг сказал Федор.
- Суворов сам в опале, - Джон убрал письмо в конверт и запечатал его: "Запомните. Я вам ссужу денег. Доберетесь до Або, оттуда ходят корабли в Гамбург. А уж в Германии, с ее шахтами - не пропадете".
- Я там учился, в Гейдельберге, - Федор все смотрел в непроницаемую черноту за бортом корабля. "Я не хочу бежать из своей страны".
- Никто не хочет, - хмыкнул Джон. "Но иногда приходится. Вы еще вернетесь, не волнуйтесь. Так вот, - он засунул руки в карманы матросской куртки, - захотите отдать долг, или просто выпить кофе, приедете в Лондон, и придете к собору Святого Павла. Там улица - Ладгейт Хилл. Трехэтажный дом по правой стороне, синяя дверь. Отдадите привратнику".
Федор повертел в руках конверт и покраснел: "Я не знаю английского".
- Может, еще выучите, - рассмеялся Джон, - у нас тоже хорошие шахты. Тут написано просто: "Мистеру Джону, в собственные руки".
Федор посмотрел на печать со львом и единорогом: "Хорошо, я запомню".
- Вот и славно, - Джон поднялся и велел: "Спите. Сейчас мы снимемся с якоря и пойдем в Або, ветер хороший, дня через два будем там. Я вас ссажу на берег, и распрощаемся, месье Теодор. Уж не знаю, на сколько, - он развел руками.
Федор зевнул: "А что вы делали на реке?"
- Рыбу ловил, - развел руками Джон. Он вышел, закрыв за собой дверь каюты. Уже на палубе герцог велел капитану: "Как будем подходить к шведским берегам, поднимите флаг. Все-таки суверенная страна, у нас с ними мирный договор. Неудобно, еще за контрабандистов примут. А потом вернемся сюда, - он взглянул на плоский, едва заметный в сумерках, поросший соснами берег залива и задумчиво добавил: "Вернемся, и закончим дела".
Матросы почти неслышно подняли якорную цепь. Бот, накренившись, поймав ветер, пошел на север.
Интерлюдия
Иерусалим, декабрь 1775 года
Мужчина проснулся еще до рассвета. Открыв глаза, он лежал, глядя в каменный потолок комнаты. За деревянными ставнями падал легкий, горный, сухой снег. Горел очаг, было тихо. Он, вымыв руки, пробормотав молитву - стал одеваться.
- Тридцать пять, - подумал он, выходя из своей спальни. Он прислушался - в комнате дочери раздавалось какое-то шуршание.
- Я сейчас, папа, - раздался веселый, девичий голос. "Сейчас спущусь и сварю тебе кофе. Возьми, пожалуйста, завтрак, он на столе лежит".
- Спала бы еще, - усмехнулся Исаак Судаков. Подняв свечу, он пошел вниз, по узкой, каменной лестнице. На кухне было почти тепло. Он, подбросив дров в очаг, посмотрев на огонь, вздохнув, пробормотал: "Что-то не так".
Лея просунула черноволосую голову в дверь: "Доброе утро, папа, я за водой".
- Хорошо, деточка, - Исаак все смотрел в окно, на тонкий слой снега, что лежал на булыжниках двора. "Днем растает, - сказал себе он. "Какая зима холодная. Господи, ну почему я - все чувствую, зачем ты меня избрал для этого?".
Запахло кофе. Дочь, наполнив медную кружку, строго велела: "Садись".
- Я сегодня пойду к госпоже Альфази, - сказала девушка, подперев ладонью щеку, - отнесу цдаку, что мы ей собрали, с детьми помогу, и вообще, - она помолчала, - пусть хоть на улицу выйдет, а то она целыми днями плачет, бедная.
- Может, и вернется еще ее муж, - Исаак пригладил ладонью темные, побитые сединой пряди волос, - все же с осени не так много времени прошло. Караван мог заблудиться.
- Он каждый год в Каир ездит, - черносмородиновые глаза дочери погрустнели, - наизусть дорогу знает, папа. Он же торговец. Госпожа Альфази говорит - наверное, бедуины на них напали.
- Упаси Господь, - Исаак поднялся, и взял холщовую салфетку: "Я в ешиве пообедаю, деточка. Ты заниматься сегодня будешь?"
- Да, - Лея вылила остатки кофе в свою чашку, - мы сейчас Псалмы читаем, с комментариями. Папа, - она подняла глаза, - что-то случилось, да? Я же вижу.
Исаак только тяжело вздохнул, надевая плащ: "Ты будь осторожнее, деточка, скользко на улице".
Выходя на улицу, он обернулся - дочь стояла, прислонившись к воротам, улыбаясь, глядя ему вслед.
- Господи, - подумал Исаак, спускаясь по еще темной, тихой улице Ор-а-Хаим вниз, к ешиве, - двадцать три года. У подруг ее уже дети. Единственная дочь, единственная дочь, Господи. Но нельзя, же неволить девочку, а пока ей никто по душе не пришелся. Уже и сваты не ходят, слышал я, что говорят - мол, разборчивая очень, отец- глава ешивы, слишком много о себе возомнила. Ерунда! - он поцеловал мезузу и толкнул тяжелую, деревянную дверь. "Просто девочка хочет любви. А кто же ее не хочет? - Исаак вошел в еще пустой, маленький, прохладный зал синагоги.
- Тридцать пять, - повторил он, беря молитвенник. "Так не может долго продолжаться, сказано же: "В каждом поколении есть тридцать шесть праведников, ради которых Божественное Присутствие осеняет мир. Если умирает кто-то из них, то его место сразу же занимает другой".
- Сразу же, - подумал Исаак, шепча молитвы. "Как тем годом, двадцать пять лет назад. А с тех пор никто из них не умирал, и вот теперь… - он прервался и посмотрел на Ковчег Завета. Бархатная, расшитая серебром завеса, что покрывала его - чуть колебалась.
- Ветер, - сказал себе Исаак. "Кто-то пришел, дверь приоткрылась. Просто сквозняк".
- Господи, - внезапно прошептал он, - не оставь нас милостью своей. Говорят же: "Славьте Бога, ибо он вечен, бесконечна доброта его". Пожалуйста, - попросил Исаак. Подышав на руки, он опустил глаза к пожелтевшей странице молитвенника.
Лея Судакова втащила плетеную корзинку с едой в кухню, и, разогнулась: "Госпожа Альфази, милая, вы вот что - оденьтесь, и пойдите, прогуляйтесь. Уже не так холодно. А за маленькой я погляжу, пока готовить буду, она мне и поможет. Да, Двора? - девушка подмигнула.
- А где папа? - раздался тихий голос ребенка, что сидел на коленях у женщины. "Он скоро приедет?"
Госпожа Альфази незаметно стерла слезу со щеки, и, вздохнула: "Конечно, Двора. Скоро, очень скоро".
Дочь слезла с ее колен и помялась: "А можно, тетя Лея, я хлеба кусочек возьму?"
Лея, наклонившись, потрепала девочку по косам: "Сколько угодно, милая. Беги, поиграй пока".
Женщина подождала, пока дверь захлопнется и горько, отчаянно разрыдалась. Лея села рядом, и, пристроила ее голову у себя на плече: "Не надо, госпожа Альфази. У вас четверо детей, не надо, я прошу вас".
- Я не смогу, - женщина смотрела куда-то в беленую стену кухни. "Я не смогу, без него, без Давида. И так уже - она скомкала глухой ворот домашнего, темного платья, - кредиторы приходили, с расписками. Мне же надо будет дом продать, Лея, чтобы расплатиться. А мальчики? - она всхлипнула. Лея, взяв покрасневшую, сухую руку, шепнула:
- Папа сказал, госпожа Альфази, что об этом - вам уж совсем не надо беспокоиться. И платить за них не надо будет, и обедами мы их будем кормить. А расписки, - девушка помолчала и бодро закончила, - придумаем что-нибудь. Рав Азулай в следующем году вернется из Европы, привезет денег на общину. Вы только не плачьте, пожалуйста.
- Я молюсь, - женщина вытерла лицо. "Каждую ночь встаю и молюсь, Лея. Хожу к стене, читаю Псалмы, соседке помогаю, вы знаете, она почти не видит. Господи, - внезапно, страстно сказала госпожа Альфази, - только бы он вернулся! Пусть хоть раненый, хоть больной - я его выхожу, Лея. Двадцать лет в этом году, двадцать лет, как мы с ним под хупой стояли, - она покачала головой. Девушка вспомнила тихий голос отца: "Сейчас все будет не так, Лея, все не так. Пока не родится один из них".
Она тогда посмотрела на горящие субботние свечи: "Но, папа, ты, же говорил - не бывает так, чтобы их было меньше тридцати шести".
Отец закрыл глаза, и будто к чему-то прислушался: "Не бывает. Просто, - он помедлил, - люди рождаются по-разному".
- Все будет хорошо, - Лея, поцеловав мокрую щеку женщины, встала: "Стучит кто-то. Я открою, вы не волнуйтесь".
Она распахнула дверь в капель и тающий снег, в яркое, голубое небо, в пронзительный свет низкого, зимнего солнца, и ахнула: "Госпожа Альфази! Сюда, быстро сюда!"
- Давид! - женщина уже бежала во двор. "Давид, Господи, мы и не чаяли!"