Лея посмотрела на высокого, с утомленным, усталым лицом мужчину, что поддерживал торговца. Тот поднял голову и попытался улыбнуться: "Ты не волнуйся, милая, просто заболел. На караван напали бедуины. Только мы со Стефаном, - он кивнул на своего рыжебородого спутника, - и спаслись. Он меня спас, - добавил Давид.
- Пойдем, пойдем, - захлопотала вокруг него жена, - пойдем, сейчас согрею воды, и отдохнешь.
- Стефан, - обернулся торговец, - ты тоже останься, поешь у нас. Пожалуйста.
- Мне надо идти, - сказал мужчина на неуверенном, с ошибками ладино. "Я тебя довел до дома, как обещал, а теперь - мне надо идти".
Он чуть склонил непокрытую голову, и вышел на улицу. Лея проводила глазами блеск драгоценных камней на эфесе сабли, темную, арабского покроя одежду: "Он из Каира, господин Альфази?"
- Из Марокко, - тот подставил лицо солнцу: "Христианин. Но очень хороший человек, очень".
- Христианин, - шепнула Лея, вглядываясь в толчею на улице. Рыже-золотистой головы уже не было видно. Она, чуть помолчав, весело сказала: "Давайте-ка, госпожа Альфази, я займусь обедом, как и обещала".
Муж и жена зашли в дом. Лея все стояла, слушая щебет воробьев на крыше, смотря вверх, в бесконечное, просторное небо Иерусалима.
- Храм Гроба Господня, - вспомнил Степан, пробираясь через полуденную толчею на улицах. Город был окружен мощной стеной. Он вспомнил, как, остановившись на склоне горы, его спутник показал рукой вниз: "Иерусалим".
Он лежал в низине, весь белый, покрытый снегом, чуть сверкающий под слабым, предрассветным солнцем. Степан услышал, как торговец шепчет: "Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет моя правая рука. Я дома, Стефан, я дома…"
- Я же обещал тебе, - мягко сказал Степан. Опустив глаза, он посмотрел на свою правую руку - на то, что от нее осталось. "А все равно, - внезапно, весело подумал мужчина, когда они с Альфази уже шли по вьющейся по холмам дороге, - все равно, я и с одной рукой хорошо сражаюсь. И сабля при мне. Вот только жаль, что к штурвалу мне уже не встать".
Он оглянулся и понял, что зашел в самую глубину города. "Как медина в Рабате, - хмыкнул Степан. "Или те кварталы, в Каире, у рынка, где мы ждали каравана. Одни закоулки, ничего не разберешь". Людской поток подхватил его и понес по каменным ступеням вниз.
Степан прошел под какой-то аркой и увидел маленькую, запруженную людьми площадь. "Альфази же рассказывал, - вспомнил он, - это она. Стена".
Она уходила вверх, - высокая, мощная, сияющая под солнцем. Степан, сделав шаг вперед, вдруг почувствовал слезы у себя на лице.
- Я не могу больше, - шепнул он, прижимаясь щекой к камню, положив левую руку на молчащий, холодный медальон. "Не могу, Господи, за что, за что?"
Он проснулся в середине ночи, глядя на еле теплящийся огонь в очаге. Альфази спал, измучено что-то бормоча, и Степан подумал: "Еще три дня пути до Иерусалима. Доберемся. Господи, где же ты, любовь моя, что с тобой, полгода я тебя не видел…"
Мужчина вздрогнул - медальон нагрелся. Степан услышал тихий голос: "Я ухожу, милый, а ты - ты будь счастлив. Спасибо, спасибо тебе за все…"
- Нет, - пошевелил он губами, увидев каменные, сырые своды, изможденное, больное лицо женщины. "Нет, нет, не надо, Господи, зачем ты так!"
- Прощай, - она все улыбалась. Степан, протянув руку, было, хотел прикоснуться к ее щеке. "Нашу девочку зовут так, как меня, - Елизавета смотрела на него огромными, серыми глазами.
- Ханеле, - повторил он, - Ханеле.
- Да, милый, - она пошевелила пальцами. Степан увидел, как ее рука тянется куда-то. "Пожалуйста, - взмолился он, - пожалуйста. Один раз, один только раз - дай мне к ней прикоснуться. Прошу тебя".
Ее рука упала в бесконечную, вязкую, черную тьму.
Тогда он тихо плакал, отвернувшись к стене, а потом, на одно, мимолетное мгновение, увидел брата. "Жив, - подумал Степан, - все хорошо, Господи, он жив. Он в Санкт-Петербурге. Как только доберусь до Иерусалима - напишу ему. Ханеле, доченька моя, где же мне тебя искать?"
После этого была только ночь - он закрывал глаза, и, кладя руку на медальон, просил: "Господи, ну где же она, где наша девочка?". Он не видел перед собой ничего - только непроницаемую темноту.
Он очнулся от мягкого прикосновения руки к своему плечу. Высокий, изящный, мужчина лет пятидесяти, в скромной, темной одежде, взглянул на него прозрачными, серыми глазами. Улыбнувшись, он протянул Степану бархатную кипу.
- Я не еврей, - сказал Степан на своем несмелом, выученном от Альфази ладино.
- Спасибо, - он вытер лицо, и мужчина утвердительно сказал: "Вам надо поесть, отдохнуть и найти место для ночлега. Пойдемте".
- Я не еврей, - повторил Степан. Он увидел, как улыбаются глаза незнакомца. "Все равно пойдемте, - коротко велел тот.
- Мне надо найти одного человека, - сказал Степан, когда они, молча, поднимались по каменным ступеням в Еврейском квартале. "Его зовут Исаак Судаков".
- Это я, - ничуть не удивившись, сказал мужчина. Он распахнул деревянную дверь, что вела в чистый, прибранный двор маленького дома. "Сейчас я вас накормлю, и вы мне все расскажете. Вас как зовут?"
- Стефан, - вздохнул мужчина, и, неизвестно зачем, добавил, по-русски: "Степан".
- Ну и хорошо, - Судаков повернулся к нему, и Степан застыл на пороге дома: "Откуда вы…"
- В моей семье всегда говорили по-русски, - усмехнулся Судаков. Обведя глазами кухню, он добавил: "Уже двести лет".
- Вот, - он отодвинул скамью, - садитесь, сейчас я накрою на стол, а вы отдыхайте.
Над очагом побулькивал котелок. Судаков улыбнулся: "Вот, и суп у нас есть, и мясо. Хлеб свежий. Вина хотите? Я вам согрею".
- Я ему никто, - подумал Степан. "Он меня сегодня в первый раз увидел".
Судаков вымыл руки над медным тазом, и, пробормотав что-то себе под нос, стал разливать суп. "Я тоже поем, - сказал он смешливо, - не один вы проголодались. Хлеб берите, у нас хороший пекарь, к нему весь квартал ходит".
- У него горе, - сказал себе Судаков, глядя в запавшие, усталые глаза. "Господи, бедный, это он так выглядит - на тридцать, а то и больше. Он ведь еще юноша совсем. Мальчик. Большое горе, - он прислушался и вздохнул: "И совсем недавно случилось".
- Вы вот что, - Судаков, убрал со стола грязную посуду, - мы с вами завтра поговорим, Степан. Я вас отведу в ешиву, где преподаю. У нас там есть место для ночлега. Ложитесь и спите, прямо сейчас, а то на вас лица нет.
Мужчина посмотрел на него: "Я же не еврей, наверное, нельзя…"
Судаков пожал плечами и, рассмеявшись, чуть прикрыл веки: "Он возвел очи свои и взглянул, и вот, три мужа стоят против него. Увидев, он побежал навстречу им от входа в шатер поклонился до земли, и сказал: Владыка! если я обрел благоволение пред очами Твоими, не пройди мимо раба Твоего; и принесут немного воды, и омоют ноги ваши; и отдохните под сим деревом, а я принесу хлеба, и вы подкрепите сердца ваши".
- Это об Аврааме и ангелах, - Степан посмотрел в серые глаза мужчины. "Я помню".
- Ну вот, - Судаков поднялся, - праотец не спрашивал - кто к нему пришел. А вы помните, - он внезапно остановился, с плащом в руках, - куда потом направились ангелы?
- Разрушать Сдом, - Степан тоже встал: "Авраам просил у Бога за жителей города, и Господь сказал: "Ради десяти не истреблю. Десяти праведников".
- Ну вот, - Судаков стал одеваться. Взглянув на блеск сапфиров, он, весело, заметил: "Я же не знаю, куда вы потом собираетесь, Степан. А привечать незнакомца - это наша заповедь. Саблю свою можете оставить тут. У меня в кабинете, ее никто не тронет. Наверх и направо, первая дверь. Я вас во дворе подожду".
Степан проводил его глазами и поднялся наверх - в маленькой, простой комнате стоял деревянный стол с раскрытой на нем огромной, в старом переплете книгой. Рядом лежала рукопись, и десятки, сотни таких же книг были расставлены на полках, вдоль беленых стен.
Он осторожно положил саблю на старую, придвинутую к столу скамью и, заглянув в книгу, вздрогнул - со страницы на него смотрели те же странные, будто детский рисунок, значки, что были нарисованы на его амулете. "Я ничего не знаю, - понял Степан. "Ничего, ничего не знаю. А мне надо найти дочь, у нее никого нет, кроме меня. Ханеле, - он вздохнул и повторил: "Ничего не знаю".
Судаков стоял во дворе, разговаривая с высокой, стройной девушкой. Степан посмотрел на ее кудрявые, черные, спускающиеся на спину волосы, на чуть влажный от растаявшего снега подол скромного платья и сказал: "Я готов".
- Это моя дочь, Лея, она тоже говорит по-русски, - улыбнулся Судаков.
Девушка повернулась. Чуть покраснев, опустив черносмородиновые глаза, она взяла отца за руку: "Папа, этот человек спас господина Альфази, в пустыне, когда на их караван напали бедуины. С господином Альфази все хорошо, приходил врач, сказал, что это - простуда, ему надо отлежаться. Спасибо вам, - она взглянула на Степана. "Вы, идите, отдыхайте, устали ведь".
Когда они уже вышли на узкую улицу, Степан, было, хотел что-то сказать, но Судаков положил ему руку на плечо: "Завтра, все завтра. Вот, - он толкнул низкую дверь, - это наше общежитие, но сегодня Шабат. Ученики ушли по домам. Тут сироты живут, - добавил он, указывая на широкие лавки, что стояли вдоль стен. "Колодец во дворе, там же все остальное, вот свободная лавка. Ложитесь и спите. Завтра вечером встретимся".
- Куда же они ушли, если они сироты? - спросил Степан, оглядывая большой стол, с разложенными по нему книгами.
- По домам, - Судаков улыбнулся: "Каждый человек должен встречать субботу дома, Степан. Ну, я пойду. Мне еще надо дочке помочь, с уборкой".
- Дома, - повторил мужчина, услышав скрип двери. Он подошел к окну и посмотрел на золотое, медное, сияние закатного солнца. "Ради Иерусалима не успокоюсь, доколе не взойдет, как свет, правда его и спасение его - как горящий светильник, - тихо сказал Степан, вглядываясь в пустеющие улицы города.
Легкий снег завивался над Масличной горой, серое, утреннее небо, едва освещалось полосой рассвета на востоке.
- Вот, - сказал Исаак Судаков, наклоняясь, кладя камешек на серую, плоскую плиту, - это Авраам Судаков, мой предок. Ты видел, на родословном древе. Он - первый из нас, кто здесь похоронен. Ну, и все остальные, - мужчина обвел рукой могилы, - тоже. И я, - он чуть улыбнулся, - когда придет время, лягу в эту землю.
Степан тоже поднял камешек, и, повертел его в руках: "Я понял, да. Внучка Авраама Судакова, Марфа, вышла замуж, и у нее были дети. Сын Федор, - он помолчал, - у нас всегда в семье было это имя. Значит, мы ее потомки. Но ведь она не была еврейкой, - Степан посмотрел в серые глаза Исаака: "Мы с ним родственники. Только очень дальние".
- Откуда тогда это? - Степан коснулся рукой серебряного медальона у себя на шее. "У нас в семье есть предание - его привезли из Польши".
- Из Польши, - задумчиво повторил Судаков и подтолкнул Степана: "Пошли, не след о таком на кладбище говорить, пусть мертвые спокойно ждут прихода Мессии".
Когда они уже оказались на улице Ор-а-Хаим, Исаак повернулся к мужчине: "Не думал я, что хоть раз в жизни увижу такое, - он показал на медальон. "Сейчас выпьем кофе, и я тебе все расскажу".
На кухне было тепло, пахло какими-то сладостями. Судаков улыбнулся, глядя на медное блюдо: "Дочка печенья напекла. Бери, оно с медом, с орехами…"
- А где она? - вдруг спросил Степан, присаживаясь.
- Либо на занятиях, с другими женщинами, они сейчас Псалмы учат, либо, - Исаак задумался, - полы моет у стариков. У нее есть подопечные, Лея ходит им готовить, убирает у них. Одинокие люди, мы им помогаем, общиной.
- Так вот, - он разлил кофе по медным кружкам, - это очень старый амулет. Больше сотни лет. Раньше, - Исаак вздохнул, - когда больше людей знало, как их делать, они чаще встречались. Раввин в Марокко тебе, верно, сказал - он для близких людей. Сына, жены, брата. Их сейчас больше не пишут, да и не умеет никто. Да и…, - Исаак замялся: "Может, не надо? Мальчик не еврей, для чего ему это?"
Степан послушал тиканье простых, некрашеных часов на стене и просительно посмотрел на мужчину.
- А почему не делают…, - Исаак поднялся и, сняв с очага котелок с кипящей водой, - наклонил его над кофейником, - потому что сотню лет назад появился у нас человек по имени Шабтай Цви, называвший себя Мессией. Народ раскололся на две части, люди в Европе бросали все, и шли за ним, рушились семьи, дети отрекались от родителей и родители - от детей.
- И вот тогда, - мужчина стал размешивать кофе, - люди начали использовать свои знания не на благое дело, - он кивнул на медальон, - а совсем наоборот. Если этот амулет написан правильно - он помогает людям, если нет, - Исаак помолчал, - убивает. Вот и запретили их делать, навсегда. Но ты не волнуйся, - он улыбнулся, - с твоим амулетом - все хорошо.
- Почему я ничего не вижу? - вдруг спросил Степан. "Елизавета…Хана - поправился он, - я уверен, она отдала медальон нашей дочери. Почему вокруг - только темнота?"
Исаак подпер ладонью щеку и ласково посмотрел на него. "Сколько сейчас маленькой? - спросил он. Степан ярко покраснел и пробормотал, глядя куда-то в сторону: "Я считал, если все хорошо было, то в октябре она родилась".
- Ну, вот видишь, - вздохнул Исаак, - совсем дитя. Пройдет два, или три года, Ханеле начнет что-то понимать, и увидит тебя. И ты ее тоже.
- А если, - Степан помолчал, - если амулет ей не отдали? Что тогда?
- Тогда тот, кто забрал его - испытает всю силу гнева Господня, - Исаак посмотрел в серые, прозрачные глаза мужчины. "Я же тебе говорил - он один такой на свете остался, этот амулет. Польша, Польша…, - Судаков покачал головой.
- Уж откуда твой предок взял этот амулет - не знаю. Был один человек, он умер недавно, четверть века назад, Шмуэль Горовиц. Праведник, хасид, как у нас говорят. Жил в горах, в Галиции, работал дровосеком. Был пожар в его избе, и вся семья сгорела. Вот он умел писать такие амулеты. И еще один старик, раввин, в Измире, это в Турции, но его потомки перешли в магометанство. А Горовицы, - Исаак задумался, - этот Шмуэль был последним. Когда-то была большая семья, знаменитая. Но сначала - старший сын стал отступником, был врачом у этого Шабтая Цви, потом другие, а потом…, - он не закончил и махнул рукой.
- Что? - тихо спросил Степан.
- Есть у нас еще один отступник, Яков Франк, да сотрется имя его из памяти людской, - неожиданно зло сказал Судаков. "Тоже Мессией себя объявил, в Польше. Недавно его из тюрьмы выпустили, при нем какой-то Горовиц подвизается. Наверняка, из потомков тех. Даже и говорить о них не хочу, - Судаков нехорошо усмехнулся, - чем они там занимаются. За такой амулет, а лучше за обе его части, - Франк бы правую руку отдал, - задумчиво сказал Судаков и спохватился: "Прости".
- Ничего, - Степан вдруг улыбнулся. Посерьезнев, он спросил: "Зачем им амулет, этим людям?"
- Я же тебе говорил, - Исаак допил свой кофе, - вот уже полтора века никто такого амулета и в глаза не видел. А если этот Горовиц - из тех Горовицей, то, получив твой, он сможет сделать новый. У них это знание из поколения в поколение передается, хотя непонятно - от кого. Их прародитель, рав Хаим был против всего этого, - Судаков помолчал, - амулетов, и так далее. Если только…, - он не закончил и, наконец, сказал: "Нет, ерунда, такого и быть не может. Ты письмо-то брату написал?"
- Да, - Степан кивнул. Не глядя на собеседника, он добавил: "Я хочу остаться. Тут, в Иерусалиме, рав Судаков. Когда я найду Ханеле, она должна жить со своим народом. И потом, - он указал глазами на свою искалеченную руку, - в море я уже никогда не вернусь. Наймусь каменщиком, - Степан улыбнулся, - я хоть и медленно пока работаю, но аккуратно".
Дверь распахнулась. Лея, стоя на пороге кухни, озабоченно проговорила: "Что же вы печенья не едите, папа, я для вас пекла".
Исаак посмотрел на покрасневшие щеки дочери и рассмеялся: "Отчего же не едим? Очень вкусное. Холодно на улице?"
- Хорошо, - тихо сказала Лея, опустив глаза. "Очень хорошо, папа".
Когда ее шаги затихли наверху, Степан, помолчал: "Рав Судаков, если можно…я бы хотел учиться. Только я совсем ничего не знаю, ничего".
- Все мы когда-то, - Исаак поднялся и потрепал его по плечу, - ничего не знали. Как обустроишься - приходи, посмотрим - что у нас получится.
- Тридцать пять, - сказал себе Исаак, закрывая калитку, глядя на следы в тающем снегу. "И еще долго так будет. Но когда-нибудь, - он поднял голову и посмотрел на зимнее солнце, - изменится".
Степан оглядел свою маленькую, подвальную комнату, и улыбнулся: "Для каменщика и такое, конечно, роскошь. Федя поймет, не может не понять. А потом, когда я найду девочку - мы с ним встретимся. Саблю ему отдам, мне-то - он погладил рукой эфес, - она уже не понадобится".
Он присел на лавку и, поморщившись, подвигал левым плечом. "Ничего, - Степан откинулся к стене, - это поначалу непривычно, потом - пройдет. Однако надо и собираться". Он задул свечу и вышел на темнеющую, вечернюю улицу.
В большом зале ешивы было шумно, в фонарях, развешанных по стенам, трещали свечи, пахло табачным дымом. Исаак поднял глаза от большого тома, и выбил трубку: "Тут не курить не получается, к тому же говорят, табак помогает думать. Держи, - он подал Степану какой-то лист.
- Что это? - спросил тот, присаживаясь напротив.
- Алфавит, - рав Судаков затянулся. "Сначала это, а потом - все остальное. С Божьей помощью, - добавил он и вернулся к своей книге.
- С Божьей помощью, - шепнул Степан, и, шевеля губами, стал медленно повторять буквы.
Пролог
Англия, весна 1776
- Mademoiselle Joséphine, quel est le temps qu'il fait aujourd'hui? - раздался монотонный голос гувернантки.
Джо Холланд посмотрела на залитое дождем окно классной комнаты. Почесав карандашом голову, она вздохнула: "Aujourd'hui, le mauvais temps". Девушка сладко улыбнулась: "Μais, ca me fait chier!"
Гувернантка побагровела. Джо, спохватившись, пробормотала: "Je m'excuse".
- La leçon est terminée, - сухо сказала женщина. Обернувшись к закрывшейся двери, Джо высунула язык. Поднявшись, - она была высокая, тонкая, с уложенными надо лбом, темными косами, - девушка подошла к выходящему во двор особняка окну.
Ливень барабанил по стеклу, бот мотался у пристани на Темзе. Джо прижалась лбом к холодному окну: "Господи, сбежать бы отсюда - куда угодно. Только бы в море".
Она осторожно открыла дверь классной комнаты и прислушалась. Было тихо, по соседству раздавалось только скрипение пера.
Джо взбежала наверх и прошмыгнула в свою спальню. Высокая, узкая кровать была покрыта простым тонким, одеялом. У окна, на треноге, красовалась бронзовая подзорная труба. На полках, вперемешку с книгами по навигации, были расставлены модели кораблей.
Девушка опустилась на голые доски пола. Расправив серое, шерстяное платье, она потянулась за "Лондонской Хроникой".
- Вести с полей сражений, - прочитала она. "Наши победоносные войска отразили атаку повстанцев на Квебек. Генерал Карлтон сообщает, что в сражении погибло более ста солдат-колонистов, включая командующего армией, Монтгомери. С реки действия армии поддерживали наши военные корабли, под командованием капитана Стивена Кроу.