- Странно, - подумал иезуит, - он головой рисковал из-за этой булавки, а теперь и не носит ее. И здесь ее нет - во всяком случае, я не нашел. Да я вообще ничего не нашел, пора и уходить - светает скоро, не ровен час, он решит пораньше из Дворца вернуться. Нет, - священник встал, - ничего подозрительного. У отца Альфонсо просто мания какая-то - всех проверять. Хотя так безопасней, конечно.
Иезуит обвел взглядом комнату: "Следов я, конечно не оставил, он ни о чем не догадается". Он провел рукой по корешкам книг: "Тут тоже - ничего запрещенного, одна математика и астрономия".
Наклонившись к столу, отец Амио наугад раскрыл одну из тетрадей и отпрянул - на полях, рядом с чертежом машины Вербиста была искусно нарисована еще не распустившаяся, маленькая, скромная роза.
- Любовь моя, - прочел иезуит неуверенно написанные иероглифы. Священник пробормотал: "Вот оно значит, как. Ну что ж - остается только исправить свою ошибку".
Император посмотрел на планы, что лежали перед ним. Подняв голову, он увидел бесстрастное лицо Хушэня.
- Хорошо, - Хунли потрещал пальцами. "Пусть начинают ремонт. Я не хочу, чтобы она носила ребенка здесь, в столице. Слишком много завистливых глаз, слишком много баб, - он скривился, - да и вообще, - людно, шумно. Пусть живет в уединении, под присмотром врачей. Я к ней буду приезжать".
Из раскрытого окна тянуло вечерней прохладой. Хунли поднялся и вышел в пустынный, тихий сад. Мэйгуй сидела на мраморной скамье, держа на коленях собачку, что-то говоря - ласково, нежно. Рядом - Хунли пригляделся, - стояла маленькая игрушка - эмалевый, изукрашенный драгоценностями, дракон.
- На подушке сидит, - подумал император. "Надо, чтобы она зашла в комнаты - май на дворе, все же ветрено".
- Завтра я сделаю официальное объявление о беременности благородной дамы Мэйгуй, - не поворачиваясь, сказал император. "Пока для двора. В конце лета разошлем гонцов в провинции. Я хочу, чтобы страна порадовалась".
Хушэнь низко поклонился. Разглядывая прямую, жесткую спину императора, чиновник подумал: "Правильно, пусть он ее держит вдалеке. С завтрашнего дня я за ее жизнь и ломаного гроша не дам. У нас сейчас нет императрицы. Госпожа Дун надеялась, что ее возведут в ранг, в прошлом году, но у нее родилась девочка.
- Если у этой - он посмотрел на красивый профиль Мэйгуй, - появится здоровый сын, то она непременно станет императрицей. Дун взбесится, конечно. Она чистая маньчжурка, но что, же делать, если у нее из всех детей выжила одна дочь. Да и ей тридцать лет уже. А этой семнадцать, никакого сравнения. Мэйгуй еще десятерых родит, успеет".
- Подготовь указ, - велел Хунли, все еще глядя в сад. "Я хочу, чтобы госпоже Мэйгуй было выделено имение, на случай моей смерти. Имение и денежное содержание".
Хушэнь посмотрел на длинные, сухие пальцы императора, что лежали на рукояти кинжала: "Ваше величество, даже в случае, если она не принесет ребенка?"
- Ты, кажется, оглох, - кисло ответил Хунли. Он усмехнулся, повернувшись к чиновнику. "Если у госпожи Мэйгуй не будет детей, моим наследником станет Юнъянь. Вряд ли он будет заботиться о бывшей наложнице своего отца. Все, принеси мне бумаги завтра с утра. Более пусть мне никто не мешает".
Хунли спустился по ступеням. Хэшень, собирая папки, вздохнул: "Кто же знал, что она так ему по душе придется? Хотя, конечно, ее отец только и делал, что высмеивал его величество. Понятно, почему император так хотел заполучить ее в гарем. Хоть после смерти, а унизить Ли Фэньюя. Посмотрим, может, она еще и выкинет".
Он подхватил бумаги под мышку и бросил взгляд в сад - Мэйгуй сидела, сложив руки на коленях. Девушка, опустив голову, внимательно слушала императора.
Хунли улыбнулся, глядя на то, как игрушечный дракон машет крыльями. "Я рад, что ты не скучала в мое отсутствие, - он погладил склоненную, белую шею Мэйгуй. "Врачи говорят, что все хорошо, но я велел перевезти тебя в более уединенное место".
- Обратно в Летний Дворец, мой господин? - тихо спросила Мэйгуй.
- Нет, - император подобрал палочку и бросил ее в конец, выложенной мраморной крошкой дорожки. Наньсин пошевелился. Укоризненно посмотрев на Хунли, песик, медленно, переваливаясь, пошел за палкой.
Император расхохотался: "Нет. У меня есть дворец на юге, в трех днях пути отсюда. Я сейчас приказал привести его в порядок. Поедешь туда, на следующей неделе. Там же и будешь рожать".
- На следующей неделе ты будешь уже мертв, - холодно подумала Мэйгуй, так и не поднимая головы. "Я буду скучать о вас, - она взяла в руки дракона. "Надеюсь, вы сможете меня навещать, хотя бы иногда".
- Разумеется, - Хунли поднялся. "Врачи против того, чтобы ты грустила, так что, - император полюбовался цветущими розами, - я буду приезжать к тебе. Возьми с собой евнухов, книги, твое эрху…,- он повел рукой. Наклонившись, взяв палочку, что Наньсин положил к его ногам, он добавил: "И его тоже, конечно. Завтра переночуешь со мной, в шатре".
- Врачи же говорят…, - девушка мгновенно, ярко покраснела.
- Я слышал, - ворчливо ответил Хунли, погладив седоватую бороду. "Сделаешь то, чему я тебя учил, это можно. Все, - он поднялся, - возвращайся к себе, уже роса выпала".
Он проводил глазами стройную спину в расшитом, узком халате: "До следующего лета придется потерпеть, обойтись теми, кто уже есть в гареме. Надо будет заранее найти несколько здоровых кормилиц. Мэйгуй пусть рожает дальше".
Девушка уходила, прижимая к груди дракона. Остановившись, поцеловав его поднятую, с рубиновыми глазами, голову, Мэйгуй сказала себе: "Ты ведь хотела - просто с ним переспать, а потом послать его на смерть. И святые отцы тоже - если все откроется, их казнят. Хунли не будет разбираться, кто виновен, а кто - нет. Но нельзя оставлять начатое, Братство мне этого не простит. Сестра, что меня причесывает - не колеблясь, отравит меня. И вообще, - она вдруг улыбнулась, - о чем это я? У нас дитя, все хорошо, а когда этот умрет - мы уедем в Кантон. Будет неразбериха, нас не поймают".
Мэйгуй подставила лицо лучам нежного, заходящего солнца. Она застыла, слушая пение птиц. Над распустившимися розами жужжали пчелы, едва заметные волны набегали на плоский берег озера. Девушка, посмотрев на темно-синюю гладь, вспомнила: "Остерегайтесь воды".
- Все это ерунда, - она оглянулась на закрытые окна дворца. Сбросив туфли, подняв полы халата, Мэйгуй зашла по щиколотку в воду. "Я никогда не видела моря, - поняла девушка. "Джованни рассказывал - оно огромное, без конца и края. Надо будет плыть на корабле, долго. Но ведь он будет со мной, а с ним я ничего не боюсь. Господи, скорей бы".
Уже у себя в покоях, вынимая шпильки из волос, она посмотрелась в ручное, оправленное в серебро зеркальце. "Еще и не заметно ничего, - хмыкнула Мэйгуй, разглядывая свой живот, и вспомнила: "Завтра переночуешь со мной, в шатре".
- Я даже записку не могу послать, - она все вертела в руках шпильку. "Это опасно, никого не выпускают за ворота. Нельзя откладывать, все готово. Ничего, - девушка, открыв тайник в шкатулке, ласково прикоснулась пальцем к золотой булавке. "Он меня зовет только к полуночи, а к тому времени все будет закончено".
Мэйгуй надела простой халат серого шелка. Распустив волосы по плечам, она взяла поднос с ужином. Отдельно, на фарфоровом блюдце, лежали пилюли из трав.
- Пошли, - свистнула она Наньсину. Устроившись на подушке, смотря на закатное солнце, что висело над стеной сада, девушка налила себе чая.
- В январе, - посчитала Мэйгуй на пальцах. "В январе мы уже будем далеко отсюда, милый". Она потрепала собаку по голове. Положив перед ним кусочки вареной курицы, Мэйгуй с аппетитом начала есть.
Джованни лежал на животе, подперев голову руками, разглядывая аккуратную пирамиду мешков с порохом. "Сначала уголь, - подумал он, - он будет медленно нагревать воду в трубах, только в этом месте. Солнце отлично светит. Тот медный резервуар, что я видел в служебном дворе - он и так теплый. Вода в бассейне будет постепенно все более горячей, но не так, чтобы вызвать подозрение. А потом в ход пойдет порох".
Китаец потрогал его за плечо. Рабочий указал на пропитанный горючим составом шнур, что уходил куда-то в недра подвала.
Он поднес свечу к веревке. Джованни сварливо заметил: "Разумеется, дурак будет тот, кто тут останется. Тут же все, - он показал руками, - может на воздух взлететь, надо поджигать издали".
Вдвоем с китайцем они насыпали углей в медную жаровню и установили ее прямо под трубами.
Рабочий достал из-за пазухи халата глиняную бутылку. Джованни, щедро полив угли жидкостью, велел: "Давай свечу".
Пламя весело взвилось вверх, а потом опало. Джованни посмотрел на тлеющие угли, и услышал голос рабочего: "Завтра ночью".
- Да, - улыбнулся мужчина, - завтра ночью она станет свободной. Станет моей. Сразу уедем, в столице начнется хаос, лучше вообще пропасть из виду. Тысяча миль до Кантона. Ничего, до конца лета доберемся. Вот только куда плыть? В Италию, наверное, или во Францию - других языков-то я не знаю".
Он почувствовал жар углей, - совсем рядом с собой, и еще раз повторил: "Завтра".
Мэйгуй стояла на коленях, опустив голову, раздвинув ноги, чувствуя твердую руку императора. Она чуть застонала. Хунли, придерживая ее затылок, рассмеялся: "Молодец, не останавливайся".
- Надо уйти, - подумала девушка. "Почему он позвал меня раньше? Что-то подозревает? Невозможно, никто ничего не знает. А как уйти? Он хочет, чтобы я тут переночевала, чтобы с утра была под рукой. Скажу, что мне надо принять снадобье, перед сном. Так хорошо, он меня отпустит. Господи, ну скорей бы уже все закончилось".
Хунли сжал зубы. Откинув голову, слыша, как давится девушка, император улыбнулся. В дверь покоев кто-то поскребся. Он, тяжело дыша, поднимаясь, посмотрел на Мэйгуй. Та сглотнула. Оставаясь на коленях, она робко сказала: "Мне надо выпить пилюли, мой господин, они у меня в покоях. Перед сном".
Хунли откинул полог шатра и зашел в бассейн: "Какая вода горячая. Конечно, день был солнечный".
- А кто сказал, что ты будешь спать? - хохотнул он, вытираясь, надевая халат. "Иди сюда, поможешь мне".
Мэйгуй завязала ему пояс. Хунли погладил ее по голове: "Я сейчас вернусь. Уж не знаю, что там случилось, на ночь глядя. Вернусь, и продолжим. Потом велю принести твои пилюли. Я тебя закрою, - он показал ей ключ, - ложись и отдыхай, жди меня".
- Нет, - хотела крикнуть Мэйгуй, но Хунли уже запирал бронзовые, высокие двери.
Девушка подняла голову вверх - раздвижной потолок был закрыт. "Тут ни одного окна, - обреченно подумала она, разглядывая резные стены. "Ничего, я сейчас постучу. В конце концов, скажу ему, что мне стало страшно, привиделось что-то".
Вода в бассейне чуть заметно бурлила, от нее поднимался белый, густой пар.
Хэшень ждал его в раззолоченном коридоре, низко склонив голову, сложив пухлые ладони на груди.
- Я бы никогда не посмел, ваше величество, - забормотал чиновник, искоса глядя на недовольное лицо императора, - но там поймали рабочего…
- С фарфоровой табакеркой в кармане? - ядовито осведомился Хунли. "Пусть отрубят ему руку. Не надо меня беспокоить из-за каждого вора, Хушэнь".
- У него была бутылка с горючей жидкостью, ваше величество, - осторожно ответил Хушэнь. "Он из тех рабочих, что занимаются отоплением и уборкой нечистот. Однако скоро лето, печи были затушены еще месяц назад".
Хунли тяжело вздохнул: "Ладно, пойдем, я его спрошу - зачем он болтается по дворцу с такой ношей".
Император обернулся на запертые двери внутреннего двора: "Конечно, никакого сравнения с первым разом. Не зря я ее учил. Вернусь - до утра у меня на коленях простоит".
Он потер руками лицо: "Пусть чаю, что ли, принесут, раз уж ты меня поднял с ложа, Хушэнь. Рабочий этот где - в твоем кабинете?"
Чиновник подобострастно кивнул, и они ушли, - Хушэнь на шаг сзади, - по широкому, пустынному коридору, с отполированным, блестящим полом.
Хунли подождал, пока чиновник откинет шелковый полог и шагнул в комнату. Невысокий, худощавый мужчина в темном халате стоял, опустив глаза, держа перед собой связанные руки.
Император посмотрел на глиняную бутылку, что поднес ему Хушэнь. Наклонившись, понюхав, резко он спросил у рабочего: "Зачем тебе это?"
- Разжигать печи, ваше величество, - услышал Хунли тихий голос. Достав из-за пояса кинжал, приставив его к смуглой шее, император зловеще заметил: "Печи уже месяц, как потушены, о чем ты должен знать. Ответь мне еще раз - для чего тебе нужна была эта бутылка?".
- Надо, чтобы он вернулся в свой шатер, - подумал китаец. "Прямо сейчас, нельзя тянуть. Огонь скоро доберется до пороха".
Он вскинул черные, узкие глаза. Сделав одно быстрое, неуловимое движение, дернув шеей, рабочий покачнулся и упал.
Хунли брезгливо поморщился. Глядя на алый фонтан, бьющий из перерезанной артерии, повернувшись к Хушэню, он приказал: "Приберите тут". Китаец сполз вниз, в расплывающуюся на шелковом ковре темную лужу.
Хунли пнул его в висок: "Проверить все. Где он жил, где ел, где его семья, с кем и о чем он разговаривал. Чтобы послезавтра я знал о нем больше, чем его родная мать". Он посмотрел на свой испачканный рукав:
- А ты говорил, Хушэнь, что "Красное солнце" - это выдумки. Как видишь, - он указал на труп, - никакие не выдумки. Принесите мне что-нибудь переодеться, - велел Хунли евнухам, - не могу же я расхаживать по дворцу в окровавленном халате.
- Ваше величество, - осторожно сказал Хушэнь, когда евнухи ушли, - может быть, это одиночка…
Хунли присел на край резного стола и налил себе чаю.
- Хорошо заварен, - заметил он, вдыхая легкий аромат. "Нет, Хушэнь, я чувствую - "Красное солнце" тут, во дворце". Он погладил бороду и проворчал: "Зато мы теперь это знаем, и нам будет легче. Полетят головы, - Хунли присвистнул, и посмотрел на бледное, бескровное лицо трупа: "Как и "Белый лотос" - тоже предпочитают смерть пыткам. В этом я с ними согласен".
Отец Амио вышел из дворцовой библиотеки, и, спустившись в темный, безлюдный сад, нырнул в центральный павильон: "А ведь Джованни молод. Он может совершить какую-нибудь глупость. Тогда мы все ляжем на плаху - император никого не простит. Отправить бы его отсюда подальше, чтобы он не видел эту наложницу - но как? Да и не поедет он никуда, раз влюблен, - хмыкнул иезуит, - себя, что ли, не помнишь в двадцать пять лет?"
Священник вышел в безлюдный коридор и вздрогнул - из-под бронзовых дверей внутреннего двора выливалась горячая вода, над полом стоял легкий пар.
Он услышал стук и отчаянный, девичий голос: "Пожалуйста, кто-нибудь! Это госпожа Мэйгуй, я тут одна, позовите его величество! Быстро!"
Отец Амио вздохнул и перекрестился. Подняв сутану, он поспешил к выходу из павильона. "Пожалуйста! - бился ему в спину крик - высокий, протяжный. "Кто-нибудь, пожалуйста!"
Священник, не оборачиваясь, распахнул двери. Он исчез в ночной прохладе, торопясь к пристани на канале, где была привязана его лодка.
Хунли скинул окровавленный халат. Ожидая пока евнух завяжет ему пояс, император поднял голову вверх. "В этом крыле, Хушэнь, - заметил он сварливо, - крысы уже не только в подвалах бегают, но и на чердаке - тоже. У тебя какая-то труха с потолка сыпется, сам посмотри".
- Ваше величество…, - начал чиновник, но тут деревянные стены затряслись и они услышали грохот взрыва.
Отец Лоран поклонился китайскому врачу, что ждал его у двери покоев. Тот развел руками: "Зайдите к ней, конечно, уважаемый господин, но по нашему мнению - надежды нет".
В комнате пахло травами и, - тяжело, давяще, - горелым мясом. Священник посмотрел на закутанную в тончайший шелк худенькую фигурку, что вытянулась на ложе. В углу комнаты, не двигаясь, уткнув нос в лапы, не поднимая головы, лежала маленькая собачка.
- Кипящая вода, - вспомнил иезуит, осторожно садясь рядом. "А потом - пожар, весь внутренний двор выгорел. Ее нашли в подвале, пол провалился. И она уже выкинула, еще третьего дня. Господи, да как она еще живет?"
Обожженные, распухшие губы задвигались в прорези повязок. "Не надо, милая, - наклонился отец Лоран к девушке. "Не говорите, вы вдохнули раскаленный пар, вам больно".
- Шкатулка, - услышал он шелестящий голос, - пожалуйста…
Отец Лоран обернулся и увидел простую деревянную шкатулку, что стояла на золоченом, лакированном, с рисунками птиц и цветов, комоде.
- Нажмите на выступ в замке, - ее глаза были скрыты шелком, и отец Лоран подумал: "Еще и ослепла. Нет, конечно, зачем так мучиться? Но она даже отвар опиума не сможет проглотить - у нее все горло сожжено".
Он провел пальцами по медному замку и вздрогнул - тайник открылся. Отец Лоран посмотрел на тусклый блеск золотой булавки. Наклонившись к Мэйгуй, священник прикоснулся губами к высокому, окутанному шелком лбу.
- Я передам, милая, - иезуит почувствовал смертельный, лихорадочный жар ее тела. "Все передам".
- Скажите…, - услышал он дуновение ее голоса. Потом она застыла, впав в забытье. Отец Лоран, спрятав булавку, вышел из комнаты.
Император стоял, прислонившись к укрытой шелковыми панелями стене, рассеянно слушая врачей.
Отец Лоран низко поклонился. Не поднимая глаз, священник проговорил: "Ваше величество, я согласен с моими уважаемыми коллегами - никакой надежды нет. Это просто вопрос времени, а благородная дама Мэйгуй очень страдает…"
- Ну, так дайте ей опиума! - раздраженно сказал Хунли. Под глазами императора залегли темные тени. Священник чуть слышно вздохнул: "Говорят, он приказал отрубить головы всем дворцовым рабочим. Просто так, на всякий случай".
- Ваше величество, - подобострастно ответил один из дворцовых врачей, - благородная дама не в силах проглотить отвар, к сожалению…
- Почему я все должен делать сам? - зло подумал Хунли. Нащупав в кармане халата кожаный шнурок, отстранив врачей, он шагнул в комнату, захлопнув за собой дверь.
Он наклонился над Мэйгуй. Вздохнув, пропустив под забинтованной шеей шнурок, император резко затянул его.
Они шли по берегу моря - огромного, уходящего вдаль, ясно-синего. Под ногами был теплый, белый песок. Мэйгуй, остановившись, почувствовала детскую ладошку, что сжимала ее руку. Мальчик был похож на отца - с темными, большими, ласковыми глазами. Чуть вьющиеся волосы шевелил ветер.
- Папа, - сказал ребенок, указывая на горизонт. "Там папа. Пойдем, мамочка". Сын потянул ее к воде. "Пусть плывет, - Мэйгуй приставила к глазам ладонь. Паруса корабля исчезали в полуденном, жарком сиянии солнца. "Пусть будет счастлив, мой любимый".
- Нам дальше, маленький, - Мэйгуй улыбнулась. "Нам с тобой дальше". Они пошли вдоль кромки прибоя, постепенно растворяясь в дрожащем воздухе. Ласковая вода, набегая на берег, размывала их следы.
В церкви было полутемно. Отец Лоран не сразу увидел человека, что стоял на коленях перед распятием, в боковом притворе.
Пахло воском. Священник, чуть шурша сутаной, наклонился над ним, мягко тронув за плечо. Джованни даже не почувствовал его прикосновения.
- Это все я виноват, я, - думал он, опустив голову в руки, не в силах посмотреть на фигуру Спасителя, в терновом венце. "Я должен был все остановить, спасти ее. Господи, пусть Мэйгуй выживет, я прошу тебя, пожалуйста. Накажи меня, отбери у меня память. Пусть я умру, но пусть она будет жива".