Он поднял постаревшее, с заплаканными глазами лицо и отпрянул - на ладони отца Лорана лежала золотая булавка с циркулем и наугольником.
Иезуит перекрестился: "Господи, дай ей вечный покой в сени присутствия твоего. Отец Амио говорил мне, что ее родители были христиане. Я отслужу по ней мессу".
Джованни прикоснулся губами к золотому крестику у себя на шее. Забрав булавку, не вытирая слез с лица, он спросил: "Отец Лоран…, Она не страдала?"
- Она очень страдала, - сухо ответил иезуит. "У нее было обожжено все тело, она умерла в мучениях".
Священник ушел к алтарю. Джованни, зажав в руке булавку, чувствуя, как колет она ладонь, прошептал: "Господи, ну как мне искупить мои грехи, как? Я ведь сам, своими руками…, - он опустил голову и заплакал - тихо, горестно. Он повторял, знакомые слова поминальной мессы. Шепча: "Requiem æternam dona ei, Domine, et lux perpetua luceat ei", Джованни вспомнил чей-то далекий голос: "Обещаете ли вы жить в христианской вере, по милости Господней?"
- Обещаю, - тихо сказал Джованни. "Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Господи, даруй ей место с праведниками в своем раю, жизнь вечную. Нет мне прощения, - он застыл, положив ладонь на крест. Дверь церкви отворилась, пламя свечей затрепетало. Он, подняв голову, вглядываясь в измученное лицо Иисуса, услышал: "Есть".
Дворцовое кладбище - на склоне холма, над озером, смотрело на восток. Хунли постоял над свежей могилой. Обернувшись к Хушэню, император велел: "Пусть здесь сделают скамейку и посадят кусты роз, в ее память".
- А что…, - Хушэнь кивнул в сторону молодого евнуха. Юноша держал сверток, закутанный в белый шелк. "Только сегодня нашли, ваше величество. Он забился в угол, и не выходил оттуда все эти дни".
- Тут же и похороните, рядом, - император внимательно посмотрел на евнуха: "Что-то я тебя не помню".
- Я из Южного Дворца, ваше величество, - евнух опустился на колени и припал лицом к свежей, зеленой траве. "Меня прислали помочь с переездом благородной госпожи, и вот…, - он не закончил. Хунли рассеянно сказал: "Ну, хорошо. Раз так - оставайся здесь, нет смысла ездить туда-сюда. Пойдем, Хушэнь, нам надо обсудить - где еще во дворце могут прятаться эти, из "Красного солнца".
Евнух так и застыл в поклоне. Когда император скрылся из виду, он, вздохнув, взял заступ и посмотрел на блестящую гладь озера.
Опустив сверток в яму, юноша, засыпал ее. Он постоял несколько мгновений, шевеля губами. "Прощай, сестра, - сказал он, наконец. Взглянув на едва видные, вдалеке, крыши Запретного Города, евнух добавил: "Мы будем бороться дальше".
Отряхнув руки, юноша стал медленно спускаться по ухоженным дорожкам к резным воротам кладбища.
- Ножницы, пожалуйста, отец Альфонсо, - мягко попросил отец Амио. Он поднял прядь темных, вьющихся волос: "Только начали отрастать. Ничего, все к лучшему, к лучшему".
Джованни почувствовал, как падают волосы на его прикрытые коричневой рясой плечи. Он стоял на коленях, опустив голову, скрывая слезы, перебирая простые, деревянные четки.
- Обещаешь ли ты хранить вечный обет безбрачия? - спросил отец Амио, держа перед ним распятие.
- Обещаю, - ответил Джованни.
- Обещаешь ли ты хранить вечный обет бедности? - услышал он ласковый голос иезуита.
- Обещаю, - мужчина вытер лицо рукавом рясы.
- Обещаешь ли ты хранить вечный обет послушания? - отец Амио поднес распятие к его губам.
- Обещаю, - сказал Джованни… Опустив остриженную голову в большие ладони, он замолчал, вздрагивая всем телом. Отец Амио перекрестил его. Возложив руки на голову, иезуит проговорил: "O Bone Jesu, libera nos a peccatis nostris".
- Прости мне мои грехи, - повторил Джованни. Прижимая к губам распятие, он прошептал: "Аминь".
Эпилог
Раммельсберг, Нижняя Саксония, лето 1776 года
Деревянная клеть медленно шла наверх. Федор вскинул руки, разминая уставшие плечи. Он тихо сказал старшему мастеру шахты, Клаусу Рабе, что стоял рядом с ним, рассматривая чертеж новой штольни: "Вы как хотите, герр Рабе, а надо тот участок, - он махнул рукой в черную пропасть, - оштрафовать. Крепления никуда не годятся, вы сами видели".
Рабе поднял некрасивое, смуглое, с длинным носом и большими ушами лицо. Задрав темноволосую голову, - он был много ниже Федора, мужина хмыкнул: "Сами же знаете, герр Теодор, за установку креплений им платят меньше, чем за фунт руды. Вот они и торопятся".
- Торопятся, - Федор выругался. "Потом будем трупы вытаскивать. У них там десяток шахтеров на участке. Вы же едете, завтра в Гослар, в рудничную контору. Поговорите с ними, чтобы платили больше денег за крепления".
- Попробую, - вздохнул Рабе, и упер палец в чертеж: "Надо уже начинать дальше пробиваться, герр Теодор. Мы же с вами оба чуем - там хороший пласт лежит".
Веревки заскрипели. Федор, ловко шагнув из клети, похлопал по плечу ближайшего рудокопа: "Glückauf!"
- Удачи, - повторил Рабе. Они, стоя на краю шахты, проводили взглядами вечернюю смену.
Все вокруг было покрыто серой, привычной пылью. Федор, вытерев лицо рукавом холщовой, пропотевшей куртки, забрал у Рабе чертежи: "Сейчас посижу, рассчитаю - сколько нам пороха понадобится, и на лесопилку надо зайти. В новой штольне, герр Рабе, сразу хорошие крепления поставим".
Они вышли из ворот, и направились вниз, по вьющейся среди елей и сосен дороге. У подножия горы поблескивал рудничный пруд. Рабе приостановился: "Скоро костры будут жечь, герр Теодор, Иванов день. У вас в России тоже его отмечают?"
- А как же, - Федор улыбнулся. "Вы мне скажите, герр Рабе, вы ведь на немца и не похожи, на итальянца, скорее".
Клаус рассмеялся. "Уж не знаю. Мы тут полтора века, в этих горах. Отец говорил - вроде из Англии наш предок приехал, тоже инженером был, как и вы. А у вас сегодня, что на обед?"
- Позавчерашний суп, - буркнул Федор, - сами знаете, у вдовы Беккер только пиво всегда свежее, а еда, - он ухмыльнулся, - не очень.
Они прошли мимо пруда, - босоногие мальчишки носились по воде, мимо башни с черепичной крышей, что возвышалась у лесопилки. Федор, подал руку Рабе: "Удачи вам там, в конторе, поругайтесь с ними как следует. Я сюда заверну, поговорю насчет леса".
- Приходите к нам обедать, герр Теодор, - улыбнулся Рабе. "Фрау Маргарита с утра сосиски с картошкой обещала, и кислая капуста у нас есть. Заодно посидим, я вам с этим - Рабе указал на чертежи, - помогу".
- Спасибо вам, - Федор покраснел и мастер подумал: "Так жалко его. Молодой, мой ровесник, а уже вдовец. Пусть хоть домашний обед, поест. Разве в трактире так накормят, как моя Маргарита готовит?"
- Тут дела закончу, переоденусь, - Федор смешливо подергал полу куртки, - и приду, герр Рабе. Мастер набил трубку и затянулся: "Шнапс у меня есть, хороший. Чего вам одному сидеть, да и шумно в трактире, не поработаешь, как следует".
Федор вдохнул ароматный дым: "Как будто вам рудничной гари не хватает, герр Рабе, тут у шахтеров наверняка - все легкие в свинцовой пыли".
- Не поверите, герр Теодор, когда меня тем годом завалило, - Рабе расхохотался, - больше всего жалел, что трубку с табаком под землю не взял.
- Рудничный газ, - Федор поднял бровь. "Тут его немного, конечно, шахта не угольная, но все равно…, Идите уже, - ласково подтолкнул он Рабе в плечо, - вы же пару месяцев, как повенчались, не след надолго молодую жену оставлять".
Он посмотрел на выпачканную серой пылью куртку Рабе, и, пробормотав: "Крепления, черт бы их подрал, - зашел во двор лесопилки.
Рабе аккуратно поставил рабочие, растоптанные башмаки у порога. Мастер крикнул: "Я пришел!".
- Сразу мыться! - раздался из комнат нежный голос жены. "Сейчас принесу лохань, ты иди в сарай".
Он прошел мимо клумб с цветущими розами, заглянул в курятник - внутри было чисто, в соломе стояла плетеная корзинка с яйцами. Скинув на пороге сарая грязную одежду, мужчина с наслаждением потянулся.
- Почти полмили вниз, - подумал Рабе, открывая дверь, забирая у Маргариты лохань с водой, - и потом еще две мили направо. Как назло, самый дальний участок и такие плохие крепления. Ничего, вернусь из конторы, сам туда схожу и как следует, поругаюсь с Большим Фридрихом. Пусть все заново ставят. А руда там, как на грех, богатая, одна из лучших штолен.
Он поднес к губам руку Маргариты, что намыливала ему голову: "Твой дядя, если не переделает крепления - рискует головой. Не только своей, но и всей бригады".
Жена вздохнула, и, зачерпнув чистой, теплой воды, смыла грубое мыло: "Сам знаешь, моему дяде - хоть кол на голове теши. Он до сих пор ворчит, что незачем руду в клети поднимать, можно как в старые времена - по лестницам карабкаться. Теперь, мол, детей к делу не пристроить, денег не зарабатывают".
- Я сам так начинал, - Рабе все сидел с закрытыми глазами, - сорок фунтов руды в корзинку за плечами, и дуй наверх. А потом вагонетки толкал, ты помнишь.
Маргарита развернула холщовую простыню, и вытерла его: "Когда ты вагонетки толкал, я еще в пеленках была. Зато потом помню, - она наклонилась и поцеловала его в лоб, - когда ты из рудничного училища приехал, я тогда в сортировочной работала. Тринадцать лет мне было, и я в тебя сразу влюбилась.
- Рассказывай, - Клаус нежно коснулся белой щеки. "Ты у меня такая красавица, никогда не поверю".
Косы темного золота, прикрытые чепцом, качнулись, Маргарита прикрыла синие глаза: "Истинная, правда, Рабе, вот чем хочешь, поклянусь. А почему, если вы клеть поставили, в шахте до сих пор лестницы есть?"
- Мало ли, - Клаус стал одеваться. "Вдруг пожар, вдруг водяное колесо сломается, да что угодно. Пусть будут, никому не мешают. Я сегодня герра Теодора на обед пригласил, помнишь, я тебе говорил о нем?"
- Русский, - Маргарита нахмурила белый лоб. "Он ведь инженер?"
- В Гейдельберге учился, - Рабе вытащил лохань во двор и вылил грязную воду в облицованную камнем канаву.
- Хорошо как! - сказала жена, застыв с корзинкой яиц в руках. Над горами Гарца садилось солнце, верхушки деревьев играли изумрудной, чистой зеленью, дул свежий, прохладный ветерок. Рабе, пригладив короткие, еще влажные волосы, привстав на цыпочки - Маргарита была выше, - поцеловал ее в щеку.
- Хорошо, - согласился он, и выглянул за ворота: "Герр Теодор, у нас тоже пиво есть".
- Все равно, - смешливо отозвался Федор, держа в руках глиняный кувшин, - вдова Беккер меня с пустыми руками к вам бы не отправила.
- Фрау Маргарита, моя жена, - нежно сказал Рабе. Она вскинула глаза: "Господи, какой высокий, огромный, как медведь. И глаза - совсем голубые, как небо. Красавец, какой".
- Милости просим, - Маргарита попыталась улыбнуться. Девушка почувствовала, как дрожит у нее голос. "Заходите, пожалуйста, на стол я уже накрыла".
Мужчины прошли в дом. Она все стояла, опустив корзинку на землю, прижав ладони к пылающим щекам.
- Очень вкусно, фрау Маргарита, - Федор передал ей тарелку. "А вы тоже - из старой семьи рудокопов, мне герр Клаус рассказывал?"
- Да, - девушка сложила грязную посуду в деревянное ведро. Смахнув крошки со стола гусиным пером, Маргарита весело добавила: "Сейчас будет кофе и пирог с изюмом!"
- Марья так же делала, - с болью в сердце, подумал Федор, провожая глазами изящную спину в темном, скромном платье. "Тоже так крошки смахивала. Только Марья маленькая была, а эта - вон какая высокая, мужа на голову выше".
Маргарита внесла кофейник. Расставив на столе чашки, девушка улыбнулась: "Можете курить, и обсуждать свои чертежи, я же вижу - вам не терпится".
Рабе незаметно, под столом, погладил ее ногу. Маргарита, вздрогнула, опустив глаза: "Я пойду, по хозяйству. Спокойной вам ночи, герр Теодор".
- Спокойной ночи, фрау Маргарита, - поклонился он.
В раскрытое окно спальни были видны крупные, яркие летние звезды. "Жарко, - тяжело дыша, лежа под мужем, прошептала девушка. "Словно в шахте".
Кровать мерно скрипела. Она, комкая в кулаке угол подушки, подставив ему губы для поцелуя, - опустила веки.
- Сейчас нельзя! - услышал он твердый голос. Вздохнув про себя, Рабе подчинился. Маргарита скользнула вниз. Он, удовлетворенно закрыв глаза, шепнул: "Я тебя люблю!"
- Ты не будешь скучать? - озабоченно спросил потом Рабе, привалившись к спинке кровати, погладив ее по белому плечу, жадно выпив воды из кувшина. "Все-таки я на пару недель уезжаю, там много дел, в Госларе".
- Конечно, - она приняла от мужа кувшин. Маргарита чуть заметно улыбнулась алым, красивым ртом. "Я буду очень скучать, милый".
- Ты моя хорошая, - пробормотал Рабе, засыпая, держа руку на ее теплой, нежной спине. "Я тоже, - мужчина зевнул, - буду скучать".
Маргарита лежала на боку, не двигаясь, смотря на темные силуэты копров над жерлами шахт, вдыхая свежий, ночной воздух.
- Теодор, - шепнула она неслышно. "Нет, Рабе, я не буду скучать".
Федор сел удобнее, привалившись спиной к нагретому вечерним солнцем камню, и посмотрел вниз. У рудничного пруда суетились мальчишки с дровами.
- Иванов день, - вспомнил Федор. Порывшись в кармане рабочей куртки, он достал аккуратно сложенные письма.
- Дорогой Теодор, - читал он, - что ты поехал на шахты, это, конечно, хорошо. Однако я, каюсь, все-таки хочу увидеть тебя в Гейдельберге в качестве своего помощника. Университет, сейчас, конечно, не так богат, как раньше, но здесь все равно - лучше платят, и нет свинцовой пыли вокруг". Он усмехнулся и опустил письмо на колени. "Также ходят слухи, что король Людовик собирается учредить отдельный институт для обучения горных инженеров. Поскольку ты хорошо знаешь французский, я бы мог потом рекомендовать тебя для преподавания там, в Париже. Если надумаешь вернуться в свою alma mater - жду тебя в конце лета, профессор Шульц".
Федор погладил короткую, рыжую бороду и задумался.
- А Степан? - тихо сказал он себе.
Вокруг жужжали пчелы, пахло какими-то цветами. Мужчина, закрыв глаза, вспомнил бесконечную, черную сырость шахты. "Конечно, из Парижа ближе до Ливорно, - вздохнул Федор, - только вот где его там искать, в Италии? Еще, не дай Господь, в Санкт-Петербург соберется".
Он помедлил и развернул второе письмо, вчитываясь в четкие, мелкие буквы.
- Хотел я сказать тебе, Феденька, что ты дурак, - мужчина невольно улыбнулся, - а потом передумал. Хоша я и сам в опале, и отправили меня вот уж истинно - куда Макар телят не гонял, - но все равно удалось мне кое-что узнать. Ее величество очень недовольна, что ты исчез неведомо куда, тако же и Степан. Что ты графом Орловым окно разбил - сие не страшно. Он сам в немилость впал и в деревне сидит. Однако же, императрица, как сам понимаешь, не любит, коли горные инженеры, и военные моряки пропадают без следа. Мало ли, Феденька, вдруг ты кому сведения о наших уральских рудниках продать, намерен, - видно было, как Суворов отложил перо и рассмеялся.
- Сие чушь, конечно, но сиди в Европе, и домой пока не суйся, иначе в крепости сгниешь. Дворянства вас, правда, лишать не собираются. Тем не менее, ты сам знаешь - дворянская голова с плахи катится так же, как и крестьянская. Посылаю тебе свое благословение, твой Александр Васильевич.
Он убрал письма и вздрогнул - сзади послышались чьи-то шаги.
- Хотите земляники, герр Теодор? - Маргарита Рабе присела на траву, чуть поодаль и поставила рядом плетеную корзинку. "Первая, совсем спелая. Я хотела варенье сделать, но тут, - алые губы рассмеялись, - совсем мало. Берите".
От нее пахло солнцем и какими-то травами, толстые косы темного золота спускались из-под холщового чепца на спину.
- Спасибо, - он посмотрел на ягоды, что лежали на узкой, белой ладони и вдруг закрыл глаза.
Она взяла землянику губами и наклонилась над ним.
- Ешь, - протянула Марья, рассыпав вокруг копну белокурых волос. "Пока ты тут спал, в сторожке, я времени не теряла".
Федор притянул ее к себе, и зевнул: "Я тоже времени не терял. Ну-ка, иди сюда, - он легко усадил жену на себя. Девушка застонала, целуя его, прижавшись головой к его плечу.
- Потом поедим, - шепнул он, удерживая ее, ощущая тепло ее тела. Сквозь маленькие окна сияло летнее, закатное солнце, в сторожке пахло сеном и цветами, вдалеке, на заводе, бил колокол - заканчивалась смена. Федор рассмеялся: "Все работают, а я гуляю".
- Ты третьего дня повенчался, - озорно заметила жена, запустив руки в его рыжие волосы. "Завтра и вернешься к своим печам, а пока…"
Он легко перевернул ее, лукошко с земляникой рассыпалось. Федор, потянувшись, взял ягоду: "А пока я знаю одно место, из коего еще слаще, сейчас покажу".
Федор почувствовал на губах вкус леса: "Фрау Маргарита, а вам сколько лет? Что герр Рабе мой ровесник, я знаю…"
- Девятнадцать - она лукаво улыбнулась и вдруг, озабоченно, спросила: "Что такое, герр Теодор?".
- Жене моей покойной столько бы сейчас было, - он встал и поклонился: "Спасибо, фрау Маргарита".
Девушка дрогнула золотистыми ресницами: "Простите меня, пожалуйста, герр Теодор, так неловко получилось…".
- Ничего, - вздохнул он. Еще раз повторив: "Ничего", мужчина стал спускаться по тропинке к деревне. Маргарита медленно разжевала землянику. Облизнувшись, потянувшись, выгнув стройную спину, она рассмеялась: "Что там Рабе говорил? Два года он вдовеет? Ну, герр Теодор, этому помочь можно, прямо сегодня".
Девушка посмотрела на большие поленницы дров, что были приготовлены по берегу пруда: "Прямо сегодня, да".
Федор поднял голову от чертежей - в дверь его комнаты кто-то стучал: "Пожалуйста, фрау Беккер!"
Хозяйка трактира - худощавая, с въевшейся в глубокие морщины серой, рудничной пылью, - внесла поднос с ужином. Женщина, недовольно, проговорила: "Пошли бы к пруду, герр Теодор. Иванов день сегодня, вся молодежь там. Нечего вам над бумагами сидеть".
Федор посмотрел на сильные, большие руки хозяйки: "Она же мне говорила. С восьми лет руду наверх таскала, а потом в откатчицы перешла. С шахты уволилась, только, как замуж вышла".
Фрау Беккер оправила передник, и кисло заметила: "Хотя у них сейчас времени много. Мальчишкам только с двенадцати можно под землей работать, а девчонкам и вовсе нельзя, а на сортировке разве устаешь? Они там день-деньской языками болтают".
Федор вспомнил затянутый свинцовой пылью барак, и закутанные по глаза лица сортировщиц: "Как по мне, фрау Беккер, так я бы вообще женщин на рудники не брал. У нас в России не берут".
Вдова подбоченилась и ехидно ответила: "А как моему старику обвалом голову разбило - кто бы детей моих поднимал, если не я? Конечно, - она посмотрела за окно, на пылающие костры, - девчонки сейчас вон - за мастеров замуж выходят, за инженеров. Работать никто не хочет, это же, - она повертела загрубевшими ладонями, - руки пачкать надо. Вы идите, - внезапно, ласково, велела вдова, подтолкнув его в плечо, - идите, хоть отдохнете немного. Кролик сегодня, - обернулась она на пороге.
- Кролик, - обреченно пробормотал Федор, разжевывая жесткое мясо, - умер от старости, не иначе. Он отставил тарелку: "И, правда, что это я сижу? У меня даже бутылка мозельского была".