- Я больше не съем, - запротестовал Джованни. Федор, оглянувшись на жену, что наклонилась к печи, подмигнув Джованни, вытащил из сундука бутылку зеленого стекла.
- Разве что немного, - вздохнул мужчина. Федор, разливая по стаканам водку, хохотнул: "Как раз столько, чтобы и на гуся хватило, и ядра мы бы с тобой отлили".
Джованни вдохнул запах пороха, свежей зелени, ветра с реки, что дул в открытые ставни: "Надо будет Констанцу сюда, потом привезти. Уж больно тут хорошо".
Федор поднял стакан, и рассмеялся: "Как говорили у нас в Гейдельберге - Zum Wohl, Иван Петрович!
- Zum Wohl, - согласился Джованни и, выпив, покрутил головой: "Уже и отвык тут от вина, Федор".
- Все равно, - мужчина стал разрезать гуся, - в Петербурге тебя так не покормят. Я хоть там и родился, а все равно - Федор широко улыбнулся, - лучше здешних гор ничего нет. Да, Марья Михайловна? - он смешливо поднес белую, маленькую руку жены к губам.
- Нет, - согласился Джованни. Марья вздохнула: "Хорошо, что Иван Петрович здесь до конца лета. Можно Мишу не с обозом отправить, а с ним - все же свой человек уже нам стал, присмотрит".
- Еще по одной, - сказал Федор. Поймав укоризненный взгляд жены, он покраснел: "Ей-богу, Марьюшка, нам двоим сия бутылка - только горло промочить".
- Ешьте лучше, - велела девушка. Забрав бутылку, Марья спрятала ее обратно в сундук.
Федор улыбнулся и, подтолкнул Джованни: "Ничего, мы вот следующим летом в гости к Ивану Петровичу наведаемся. Там уже, Марьюшка, ты так не похозяйничаешь".
- Обязательно приезжайте, - ответил Джованни: "Хорошо, что комнаты у меня совсем рядом с Летним садом. Будем там с Констанцей гулять, как привезу ее".
- Ну, все, - он улыбнулся и отодвинул тарелку, - пойдем, Федор, посмотрим - что там у нас в оружейной. Спасибо вам, Марья Михайловна, - Джованни чуть поклонился.
- Вы там осторожней, - сказала девушка, когда они уже выходили из сеней. Марья стала убирать со стола и вдруг застыла, опустив ручник. Она повернулась к красному углу. Перекрестившись на маленькую, в серебряном окладе икону Богородицы - с прозрачными, большими зелеными глазами, девушка тихо сказала: "Заступница, Владычица, отведи ты от нас эту смуту, прошу Тебя".
Изба вздрогнула, и Марья успокоила сбя: "Пушки пробуют, каждый день комендант велел это делать. Ничего страшного".
Она сложила грязные тарелки в деревянное ведро. Взяв гусиное крыло, девушка стала сметать крошки со стола.
В комендантской избе было накурено и крепко пахло потом. Поручик Тихановский бросил на стол бумаги, и устало потер небритый подбородок: "Башкиры говорят, Пугачев уже в тридцати верстах отсюда. Веры им нет, конечно, у страха глаза велики, но дозорных, господа, мы теперь и на ночь оставлять будем".
- Ночи теперь теплые, - зевнул кто-то из офицеров, - все же май месяц на дворе, не простудятся.
- Федор Петрович, - Тихановский взял перо, - а что у нас сейчас с вооружением?
- Сто сорок семь снарядов с картечью и почти семь сотен ядер, Сергей Сергеевич, - Федор отхлебнул чаю. Тихановский подумал: "Ну и вымахал наш инженер, кружка вроде большая, а в его ладони - ровно игрушка детская".
- Мы с Иваном Петровичем до конца недели еще три сотни отольем, - добавил Федор. "Ружья, пули - это все в полном порядке. Пушек, жаль, маловато".
- Пушки взять уже неоткуда, - вздохнул Тихановский. Помолчав, он сказал: "Ей-богу, Федор Петрович, отправил бы ты этого немца куда подальше, я же за него перед столицей отвечаю".
- Да куда я его отправлю? - горько отозвался мужчина. "Ежели одного его из крепости отпустить - так это все равно, что убить средь бела дня, сами знаете, что у нас тут вокруг делается. И он не немец, англичанин".
- А то Пугачев будет в сем разбираться, - сочно заметил Тихановский.
- Вот еще что, господа, - Федор, оглядевшись, захлопнул дверь в сени, где сидел наряд солдат, - надо нам часть пороха и оружия в шахтах спрятать. В тайности, понятное дело.
- Это еще зачем? - недовольно спросил один из офицеров.
- Затем, - комендант набил трубку, - что ежели Пугачев все же тут появится, лучше, чтобы у нас запасной арсенал был. Федор Петрович, только это с надежными людьми делать следует, - Тихановский поднял на него голубые, чуть покрасневшие глаза.
- Рабочих возьму, и, - Федор улыбнулся, - Ивана Петровича, мы с ним все под землей излазили. Ходы там, как свои пять пальцев знаем. Сегодня на рассвете и займемся.
- Ладно, - комендант широко, отчаянно зевнул, - пора и на покой, господа. Будем надеяться, что Емелька нас стороной обойдет, а ежели нет - так зубы об нас обломает.
Федор вышел на крыльцо избы и вскинул голову - звезды были крупными, чистыми, сиял, переливался Млечный Путь. Он услышал умоляющий, мальчишеский голос: "Теперь я смотрю! Иван Петрович, скажите ему, чтобы вперед всех не лез. А что это за звезда?"
- Сириус, - раздался мягкий голос Джованни. "Древние называли его Песьей звездой, псицей, а китайцы - "Небесным Волком".
Федор, даже не думая, нашел глазами блестящую точку, и вздохнул: "Сенека и Птолемей писали, что Сириус - красный. Правильно: "Когда пучки лучей этой звезды меняют цвет, на земле появляется множество воров и разбойников".
Он перекрестился и, пройдя по чистому, выметенному двору крепости, толкнул дверь своей избы.
Марьюшка сидела при свече, чиня одежду. Федор сдвинул синий платочек, и поцеловал белокурые, пахнущие свежестью волосы: "В баню ходила, я видел, солдаты топили. А я - Федор посмотрел на свои большие руки, покрытые царапинами с въевшейся в них темной, рудничной пылью, - я грязный".
- Это ничего, - жена взяла его руку и, приложив к щеке, на мгновение застыла. "Ничего, Федя. Почты не было?"
- Да какая почта, - он махнул рукой, - сама же помнишь, как повенчались мы с тобой, на Покров, так последнее письмо от Степана и пришло. Он же на корабле, не с руки ему писать.
Марьюшка легко поднялась. Пробежав по горнице, девушка принесла малахитовую шкатулку. "Я почитаю, - сказала она, улыбаясь. "Уж больно красиво, Федя, а ты там никогда не был?"
- В Венеции, - он посадил жену к себе на колени, - нет. Я же учился, не было времени у меня туда-сюда разъезжать. Читай, - он сбросил с ее головы платок и распустил косы - белокурые волосы упали тяжелой волной ему на плечо.
- Город сей весь стоит на воде, - начала Марья, - на лошадях тут не ездят, а только пешком ходят, или на лодках - длинных, черных, они называются - "гондолы". Церковь святого Марка Евангелиста вся выстроена из белого мрамора. Утром, когда выходишь на площадь, и слышишь, как щебечут, перекликаются птицы - чувствуешь себя, как в раю. Здесь я бы и хотел жить, но, конечно, - она остановилась и улыбнулась, - до этого мне надо стать адмиралом и выйти в отставку.
- Федя, - она сложила письмо и поцеловала мужа в щеку, - это что же получается, мы с братом твоим и не увидимся, долго?
- Это еще отчего, - удивился муж, - придет же когда-нибудь Степана эскадра обратно. Мы с тобой, Марья, тоже не век на Урале сидеть будем, я еще поучиться хочу. Так что увидишь ты свою Венецию, обещаю.
В избе было тихо, у ворот крепости сменялся караул, и Федор подумал: "Господи, на Покров повенчались только - а как будто я ее всю жизнь знал, Марью. Как же мне повезло".
В полутьме ее глаза горели, переливались, как звезды за распахнутыми ставнями. "Словно Сириус, - вдруг сказал Федор. "Твои глаза - такие же яркие". Он поцеловал сначала один, потом второй. Марья вдруг рассмеялась: "Ты, как на завод приехал, я на тебя сразу глаз положила. И матушка покойница, помню, все меня наставляла - у сего мужика будешь, как за стеной каменной".
- Наставляла, значит, Катерина Ивановна, - усмехнулся Федор. "А что еще она говорила?"
- Разные вещи, - томно выдохнула жена. Повернувшись к иконам, она спросила: "А эту Богородицу твой прадед из Италии привез, как царь Петр его туда отправил?"
- Угу, - Федор провел губами по белой шее и стал медленно расстегивать ей платье. "Как деда моего Бирон лишил поместий, чинов и дворянства, и в Пелым сослал - оставили только икону эту и саблю, что у Степана. Потом, правда, дворянство вернули, а остальное нет. Ну и батюшка наш - он же военным инженером был. Там и погиб, на поле боя, так что тоже - не до поместий ему было".
Марья закинула нежную, белую руку ему на шею и что-то прошептала. Федор тихо рассмеялся, и поднял ее на руки: "А вот сейчас и увидишь - как я устал. Мне, правда, еще до рассвета вставать, однако ночи сейчас короткие, можно - он открыл дверь в спальню, - и не ложиться".
Она внезапно оказалась в одной простой, льняной рубашке, - горячая, обжигающая, вся его, до последнего дыхания. Федор, усаживая ее на кровать, встав на колени, еще успел подумать: "Нет, не допустим мы сюда Пугачева, не бывать этому".
Марья прижала к себе его голову и потребовала: "Еще! Еще, пожалуйста!"
- Будет, - пообещал он, укладывая ее на спину, целуя нежные, круглые колени. За полуоткрытыми ставнями мерцал свет звезд - неверный, призрачный, шелестела листва деревьев. Где-то наверху, в темном, бескрайнем небе - вились, хлопали крыльями прилетевшие с Яика чайки.
- Вот так и сидите, Иван Петрович, - велел Миша. Покусав карандаш, мальчик стал быстрыми, уверенными движениями набрасывать портрет.
- А вам, сколько лет? - спросил Миша.
В степи было жарко, и Джованни подумал: "Какая весна в этом году хорошая, как здесь говорят - дружная. Вон, и просохло все уже".
Он почувствовал спиной тепло камня. Протянув руку, сорвав какую-то травинку, Джованни прикусил ее зубами. С речки доносились крики купающихся мальчишек. "Надо будет вечером тоже сходить, окунуться, - решил Джованни. "Все утро под землей ползали, но порох и боеприпасы - теперь там. На всякий случай, хоть Федор и говорит, что Пугачев к нам и не сунется".
- Двадцать два летом будет, - улыбнулся он. "На два года младше зятя твоего".
- И вы такой умный, - восторженно сказал мальчишка. "Так много знаете, как Федор. Я тоже - ученым буду".
- Не художником? - лукаво спросил Джованни, глядя на маленькие, ловкие, с обгрызенными ногтями руки.
- Сие баловство, - Миша рассмеялся. "Федор тоже рисует. У него глаз хороший, он и меня учит. Матушка наша говорила - отец мой тоже рисовал".
- А ты его помнишь, отца? - осторожно спросил Джованни.
Мальчик подпер кулаком подбородок и вздохнул: "Как он погиб, я не родился еще, поэтому меня Михаилом и крестили. А Марье пять лет о сию пору было. Вот, - он повернул к Джованни страницу альбома, - смотрите, Иван Петрович.
- Глаз хороший, - вспомнил Джованни. "Тебе учиться надо, Миша, - он полюбовался четкими, изящными линиями. "Поступишь в Академию Художеств, сможешь в Италию поехать".
- Нет, - мальчишка встряхнул белокурой головой, - я, Иван Петрович, инженером буду. А рисунки, - Миша сунул альбом в карман кафтанчика, - это же для себя, баловство. Пойдемте, - он махнул рукой в сторону крепости, - Марья сегодня пироги с рыбой печет, вы оных и не пробовали никогда.
Джованни обернулся - в степи была видная темная, быстро приближавшаяся к ним точка. Всадник на гнедом, низеньком коне пронесся мимо, даже не остановившись. Миша озабоченно сказал: "Башкир, должно. Вести о Пугачеве принес. Только все равно - не пустим мы его сюда".
Мужчина посмотрел на вышки крепости: "Восемь пушек всего лишь. Мы с Федором больше бы и не отлили - тут же не завод, тут рудник, оружейная маленькая. Еще хорошо, что ядра успели сделать".
- Давай-ка, Миша, - подогнал он мальчика и спросил: "Ты стрелять умеешь?"
- Я на прииске рос, - ребенок широко улыбнулся, - с пяти лет ружье в руки взял. И Марья тоже умеет. У нас иначе нельзя, места-то дикие. А вы, Иван Петрович? - голубые глаза мальчика озабоченно взглянули на него.
- Умею, - вздохнул Джованни, вспомнив свой небольшой, отделанный слоновой костью пистолет. "Надо будет у Федора ружье взять, - напомнил он себе, заходя на двор крепости, где уже строились солдаты.
Федор стоял у вышки, и, взглянув на них, дернул щекой: "Мишка, быстро домой. Носа с Марьей на улицу не высовывайте".
Мальчишка, было, открыл рот. Увидев холод в голубых глазах зятя, Миша только кивнул: "Ладно".
- Нечего ему в двенадцать лет тут отираться, - Федор указал рукой на стоявшие вдоль бревенчатого частокола ружья. "Бери любое. Ты уж прости, твой пистолет здесь не сгодится".
- Да я знаю, - усмехнулся Джованни, и, взвесил на руке ружье: "Хорошо, что я в русском платье, оно удобней". Федор оглянулся и сказал по-немецки: "Он уже в трех верстах отсюда. Сейчас сам увидишь".
Офицеры столпились на вышке. Комендант, завидев Джованни, покраснел: "Иван Петрович, вы простите, что мы ваш телескоп забрали, все же научный инструмент…"
- Ну что вы, - Джованни с высоты своего роста посмотрел на побледневшее, усталое лицо поручика Тихановского. "Конечно, Сергей Сергеевич, он лучше, чем ваши подзорные трубы".
- Немецкой работы, - восторженно сказал кто-то из мужчин, гладя блистающую под лучами полуденного солнца бронзу.
- Его в Англии построили, - поправил его Джованни: "Это моя покойная жена сделала, подарок мне на свадьбу". На вышке повисло молчание. Тихановский, наконец, сказал: "Да. Вы посмотрите, Иван Петрович, посмотрите".
Он наклонился. Степь на востоке была темной, и Джованни сразу не понял, - что перед ним. "Тот башкир говорил, - услышал он голос сзади, - их там тысяч пять".
- Врет, наверное, - ответил ему испуганный голос. Джованни, вгляделся в темные очертания всадников, обозов, и телег: "Не врет".
- А пушки с ядрами у них, откуда? - не отрываясь от телескопа, спросил он.
Федор сочно выматерился: "Тут же не одна наша крепость, Иван Петрович, должно - уже на заводе каком-то побывали".
Джованни распрямился: "А сколько у нас солдат, Сергей Сергеевич?"
- Двести, - вздохнул комендант. "Еще рабочие, конечно…"
- Из них никто стрелять не умеет, - зло сказал Федор. "Они же крестьяне, землепашцы, их сюда помещики продают. Они отродясь в руках ружья не держали".
- Как бы ни отдали они нас Емельке с потрохами, - заметил Тихановский. "Он же землю и волю обещает. Позвольте, Иван Петрович, - он взглянул в телескоп: "В боевой порядок развертываются. Федор Петрович, готовьте пушки, от них какой-то всадник скачет".
- Сейчас мы его снимем, - один из офицеров вскинул ружье.
- Погодите, - велел Тихановский. "Он кричит что-то".
Вороная лошадь заплясала у ворот крепости. Мужчина - чернобородый, в старом армяке, крикнул: "Его императорское величество Петр Федорович приказывает вам сдаться и своей царской милостью сохранит вам жизнь! Откройте ворота!"
Вышка задрожала - одновременно ударили все восемь пушек Магнитной. Джованни подумал: "Федор отлично стреляет, метко".
- Ага, - воскликнул Тихановский, - уже и телескопа не надо. Хорошо мы их картечью посекли. Комендант поднял ружье и спокойно прицелившись - снес всаднику половину головы. Испугавшаяся лошадь поднялась на дыбы. Развернувшись, пытаясь сбросить труп, она поскакала в сторону лагеря Пугачева.
Джованни посмотрел на зацепившееся сапогом в стремени тело - из расколотого черепа лилась кровь, окрашивая траву в жирный, темный цвет. Он почувствовал на плече руку коменданта: "Идемте, Иван Петрович, - мягко сказал Тихановский, - сейчас нам любой сгодится, кто стрелять умеет".
Джованни, молча, взял свое ружье и стал спускаться по деревянной лестнице на двор крепости.
На стенах избы горели факелы, пахло смолой и порохом. Марья, встав на колени, наклонившись над раненым солдатом, велела: "Миша, чистых тряпок подай".
- Хорошо, что у нас колодец в крепости, - подумала девушка, осторожно смывая запекшуюся кровь с руки. "Ничего, голубчик, - сказала Марья ласково, перевязывая рану, - пуля навылет прошла, скоро в строй вернешься".
- Марья Михайловна, - раздался шепот сзади. Девушка обернулась - жена поручика Тихановского стояла со свечой в руках на пороге казармы, где лежали раненые. В темных, красивых глазах женщины играли искорки огня. Изба затряслась, с потолка посыпалась какая-то труха. Марья услышала крик со двора: "Еще ядер подносите".
- Миша, присмотри тут, - попросила она, и вышла на крыльцо: "Как детки ваши, Настасья Семеновна?"
- Плачут, - вздохнула комендантша, - матушка Прасковья за ними присматривает, ее-то чада - тоже не спят. Да и как тут заснешь, - она обернулась, и проводила глазами батюшку: "Почти два десятка человек убито уже, Марья Михайловна, и вон - соборуют еще. Сергей Сергеевич говорит - не выйти нам из крепости более, бунтовщики ее окружили.
- Пятеро деток, - вспомнила Марьюшка. "У нее двое, и у матушки Прасковьи трое, младшая-то девочка еще грудная. И Миша мой. И еще рабочих дети. Господи, - она невольно перекрестилась, - помоги нам".
- Значит, - она потянулась и взяла руку женщины, - держаться надо, Настасья Семеновна. Один штурм отбили, и еще отобьем. Федор Петрович же не зря порох и оружие в шахтах спрятал - выстоим, ничего страшного. А там и помощь придет.
Женщина горько сказала: "Да откуда, Марья Михайловна? Мы же тут одни, на сотни верст вокруг нет никого". Она стерла слезы с глаз и Марьюшка шепнула: "Вы идите к деткам, Настасья Семеновна, побудьте с ними. Все же маленькие, страшно им. А мы с Мишей за ранеными поухаживаем".
Она посмотрела вслед прямой, в темном, скромном платье спине. Марья сжала тонкие пальцы: "Ничего. Все обойдется".
- Марья! - брат высунул голову из двери. "Воды принеси, тут просят еще". Девушка приняла ведро, и пошла через двор к колодцу. Сверху раздался свист, ядро пронеслось над ее головой. Марья, бросившись на землю, прикрыв голову руками, увидела, как запылали купола церкви.
Комендант стер пот с грязного, испачканного порохом лица и обернулся к Федору. Мужчина стоял, придерживая правой рукой левую руку - перевязанную.
- Пулей по локтю чиркнуло, - отмахнулся он. "Как они там, Сергей Сергеевич? - Федор кивнул на зарево костров в степи.
- Отошли, - Тихановский вздохнул. "Боюсь я, что сейчас они на отряды разделятся и начнут наши заплоты разбирать. Частокол-то ядрами ихними основательно порушило. Сколько пороха у нас осталось?"
- Не так, чтобы много, - помолчав, ответил Федор, глядя на вершину Магнитной горы. "Пока тихо, Сергей Сергеевич, я бы людей взял, и сходил в шахту, принес бы еще. Днем они наверняка атаковать будут".
- Опасно сие, - коротко сказал комендант. "Впрочем, другого ничего не остается. Ты только осторожней, Федор Петрович". Он помялся и подумал: "Может, женщин с детьми заодно вывести? Да куда там - их много, ежели заметят, сразу стрелять начнут. Пусть пока в крепости сидят, а там посмотрим".
- Федор Петрович, - наконец, сказал поручик, - ты, ежели опоздаешь, так знаешь - что с порохом делать надо.
- Знаю, конечно, - спокойно ответил мужчина. Чуть поклонившись, он быстро спустился во двор.
- Федор, - подбежал к нему Миша, - возьми меня в шахту!
- В тайности, - зло подумал Воронцов-Вельяминов. "Уже всем разболтать успели".
- Еще чего не хватало, - отрезал он. "Сиди тут, за сестрой присматривай, раненых вон полная изба. Где Иван Петрович?"