- Тут я, - раздался усталый голос сзади. Федор посмотрел на изорванный, в пятнах крови кафтан: "Ранили тебя, что ли?"
- Пушкаря на нашей вышке убило, - тот махнул рукой. "Мы все - в крови по уши. А меня, - Джованни помолчал, - нет, не ранило".
- Пойдем, - Федор кивнул на угол избы. "Вот что, - сказал он, подняв голову, смотря на горящие купола церкви, - я сейчас беру пару человек, и в шахты иду. Через ту калитку в частоколе, что я тебе показывал. Если я не вернусь…"
- Федор! - возмутился Джованни.
- Если я не вернусь, - Воронцов-Вельяминов поиграл пистолетом в руках, - выведи Марью, Мишку и сколь сможешь женщин с детьми. Идите на Яик, на восток. Там вроде корпус генерала Деколонга был, месяц назад, - Федор горько усмехнулся: "Долго запрягали".
- Что? - не понял Джованни.
- Промедлили, - объяснил Федор и пожал ему руку: "Все, Иван Петрович, на тебя надеюсь". Он вздохнул, и, потерев руками лицо, быстро ушел к рабочим баракам.
- Иван Петрович! - Миша потянулся и потряс его за плечо. "Можно, я ваш пистолет возьму? У вас ведь ружье. Так, - мальчик вскинул подбородок, - на всякий случай".
- Бери, что с тобой делать, - Джованни обвел глазами двор. Он увидел Марью - та стояла, держа за руку мужа, смотря на него снизу вверх.
Когда он подошел к девушке, Марья всхлипнула и сказала, нарочито весело: "Вы не волнуйтесь, Иван Петрович, Федор все сделает, как надо".
- Да, И я тоже - все сделаю, как надо, - ответил Джованни. Взяв ее за плечи, он подтолкнул девушку в сторону казармы: "Все будет хорошо, Марья Михайловна, - крикнул он ей вслед, и пошел к своей вышке.
Из степи загрохотали пушки. Джованни вздохнул: "Это они свои отряды прикрывают. Сейчас начнут частокол разбирать".
Поднявшись наверх, он посмотрел на ядра: "Еще десять выстрелов. А потом - все". Земля под вышкой задрожала. Джованни, обернувшись, увидел, как вспучивается и оседает крыша оружейной.
- Кто-то порох взорвал, - успел подумать он. Потом вышка накренилась, на месте арсенала поднялся к небу столб огня, и он полетел вниз - в обломках дерева, ружей, и раненых, стонущих людей.
- Ворота! - услышал он отчаянный крик коменданта. "Всем к воротам, драться до последнего!" Джованни, было, хотел подняться, поискав на земле ружье, - но голова загудела, в глазах стало темно, и он уже больше ничего не помнил.
- Кресло, кресло сюда принесите! - закричал кто-то, и казаки расступились. Высокий, с темной, чуть седоватой бородой, смуглый мужчина, в порванном, покрытом пятнами бархатном кафтане с позументами, прошел в центр двора. Он усмехнулся, потерев правую, перевязанную руку: "Что, во всей крепости для императора кресла не найдется?"
Пугачев опустился в поспешно подставленное старое, продавленное кресло и махнул рукой: "Начинайте! Кто сие, кстати?"
- Комендант крепости, бывший поручик Тихановский и священник местный, батюшка Никифор, - шелестящим голосом сказал кто-то из казаков, наклонившись к уху Пугачева, указывая на вбитые в частокол крюки. Двое, с холщовыми, окровавленными мешками на головах, стояли на деревянной скамье. Пугачев посмотрел на веревку и улыбнулся, показав крупные, хищные зубы: "Смотрите, чтобы не оборвалась, а то сами там окажетесь".
Скамью выбили, и люди закачались, дергаясь в петлях. Над горящей крепостью пронесся женский крик. Пугачев ухмыльнулся: "С бабами, как все закончат - тако же повесить. Денька через два, мы ведь подождем тут других атаманов, и далее двинемся".
- На Москву! - раздался крик из толпы и казаки зашумели: "На Москву, ваше императорское величество".
- А как же, - смешливо согласился Пугачев, и поднялся: "Катьку узурпаторшу мы на Лобном месте колесуем. Что солдаты здешние? - спросил он, нахмурив брови, глядя на тела, что были навалены во дворе крепости.
- Раненых всех перебили, так же и тех, кто на нашу сторону отказался перейти. А офицеры все погибли, - казак указал на уже замершее тело в петле, и добавил: "Ну, кроме этого".
- Трупы не снимать, - распорядился Пугачев и щелкнул пальцами: "Кто говорил, что оные бунтовщики еще и в руднике оружие спрятали?"
В центр круга вытолкали невидного мужичка. Тот зачастил: "Инженер местный, Федор Петрович, снес туда порох, ружья тако же".
- На колени, когда с государем говоришь, - зло крикнули из толпы.
Мужик покорно опустился на горелую траву: "Ваше императорское величество". Пугачев посмотрел в сторону виднеющейся в утренней, розовой дымке горы: "Так мы туда наведаемся, навестим инженера. Порох нам всегда нужен".
Он прошел мимо разрушенных вышек, - в груде обломков виднелись тела мертвых. Завернув за угол избы, Пугачев поморщился: "Я же сказал, в любое пепелище сих детей киньте. Зачем они у вас напоказ выставлены?"
- Сейчас, сейчас, государь, - засуетились казаки. Пугачев, отбросив сапогом исколотый штыками труп младенца, вошел в избу.
- Чисто, - усмехнулся он, оглядывая накрытый стол. "Тут этот инженер жил? Вот и позавтракаем, - он разлил по стаканам водку, и махнул рукой атаманам: "Садитесь!"
- Так, - сказал Пугачев, разламывая пирог с рыбой. "Долго болтаться нам тут не след. Белобородов придет, башкиры с лошадьми появятся, и двинемся на запад. На рудник народ отправили?"
- Полсотни человек пошли, с провожатыми из рабочих местных, - ответил сидящий по правую руку от Пугачева казак. "Сейчас принесут все".
- А баб тут только двое и было, - задумчиво протянул Пугачев, глядя на зеленые глаза Богородицы, что висела прямо напротив него.
- Как смотрит-то, прямо в душу, - вдруг подумал он. "Хороший богомаз, даже слеза наворачивается".
- Ну, еще жены рабочих, - неуверенно сказал кто-то.
- Сих не трогать, - велел Пугачев, - сие женки честные, нам это не позволено. Жаль - он прожевал пирог и откинулся к бревенчатой стене, потянувшись большим, крепким телом, - что баб более нет. Ладно, потерплю, - он расхохотался и, прислушался: "Это еще что такое?"
- В подполе нашли, государь, - зло сказал казак, стоявший на пороге. "Говорят, это инженерова женка и брат ее. Мальчишка, сука, мне руку прокусил, а она - чуть глаза не выцарапала. Вот, у них взяли, - мужчина протянул Пугачеву изящный пистолет, отделанный слоновой костью.
- Федор должен вернуться, - Марья, опустив голову вниз, рассматривала знакомые до последней щели половицы. "А Иван Петрович там, бедный, мертвый лежит, под обломками вышки. Миша его видел, как ворота трещать стали. Сейчас Федор вернется и все будет хорошо".
- Женка, - протянул Пугачев. Подойдя к Марье, он поднял ее подбородок рукоятью пистолета. Атаман посмотрел в большие, лазоревые глаза: "Вот и славно. Как раз до Казани ее хватит, а в Казани - войску отдам. И молодая, свежая".
- Семнадцать лет ей, - раздался сзади шелестящий, неслышный голос. "А мальчишка-то как смотрит, - подумал Пугачев, - будто волчонок".
- Не тронь мою сестру, - услышал он резкий, ломающийся голос. Удивленно улыбнувшись, Пугачев приставил пистолет к белокурому виску мальчика.
Марья вырвалась из рук казаков и бросилась на колени: "Я прошу вас! - закричала девушка. "Не надо, ему двенадцать лет! Не надо!"
Пугачев нажал курок. Кровь брызнула сильным фонтаном. Мальчик, покачнувшись, упал. Атаман наступил на выпавшую из кармана кафтанчика тетрадь в кожаной обложке и услышал шепот: "Миша! Миша, родной мой, братик мой…"
Девушка поползла к телу ребенка. Пугачев, полюбовавшись пистолетом, заметил: "Себе заберу, уж больно он хорош. И стреляет - лучше некуда".
Марья подняла окровавленное, заплаканное лицо. Прижав к себе изуродованную голову ребенка, она, одними губами спросила: "Зачем?".
- Уберите отсюда, - указал Пугачев на тело, - а ее заприте. Ставни избы вздрогнули, из сеней раздался чей-то возбужденный голос: "А ну пустите!"
Казак ворвался в горницу, и, даже не посмотрев на труп, зачастил: "Взорвал! Инженер этот шахты взорвал, государь. Как наши туда стали спускаться - и взорвал! Теперь и не пройти туда - все завалено!"
Пугачев наклонился к Марье и зловеще сказал: "Слышала? Муж твой полсотни моих людей положил, сука, и сам погиб. Ты мне за это заплатишь, инженерша, - он издевательски рассмеялся, и, легко, одной рукой, оторвав девушку от трупа брата, - потащил ее в горницу.
- Все неправда, - безучастно подумала Марья, услышав, как захлопнулась дверь. За окнами избы поднималось уже жаркое, весеннее, огромное солнце, в раскрытые окна тянуло гарью и пеплом.
- Вот здесь, - сквозь зубы сказал Пугачев, толкнув ее к подоконнику, разрывая подол платья. Магнитная гора дымилась, верхушка ее была снесена взрывом и Марья сказала себе: "Сейчас я закрою глаза, и все станет по-прежнему. Господи, прошу тебя".
Он грубо раздвинул ей ноги. Пригнув голову девушки вниз, запустив пальцы в белокурые волосы, Пугачев, раздув ноздри, прошептал: "Вон она - мужа твоего могила, смотри на нее, смотри!"
Марьюшка лежала, прижимая к щеке иконку, глядя в зеленые глаза Борогодицы.
- Владычица, - сказала девушка, - ну хоть бы Федя не страдал. Миша ведь - и не понял, что случилось, бедный мой, - она нашла пальцами край шали, и, засунув себе в рот, тихо заплакала. "Можешь же ты, Владычица, попроси сына своего, Иисуса, пусть Федя не страдает. Это же шахта…, - она почувствовала комок в горле, и вспомнила себя, пятилетнюю, что, закинув голову вверх, теребила подол платья матери.
- Так и получается, Катерина Ивановна, - вздохнул кто-то из инженеров. "Стучали они, а сейчас уже - третий день замолкли. Мы, конечно, завал разберем, но, сами понимаете…"
- Понимаю, - мать стояла, глядя в темный провал рудника, сложив руки на чуть выступающем животе. Северный ветер шевелил белокурые волосы, что выступали из-под платка. Марья, посмотрев на тучи, что лежали над Исетью, прижалась к матери: "А где батюшка?"
- Там, - Катерина Ивановна показала рукой на деревянную лестницу, что уходила вниз.
Марья подумала: "Он вернется. Батюшка всегда - спускается вниз, под землю, а потом возвращается".
Ночью она услышала, как мать поет по-немецки:
Schlaf, Kindlein, schlaf,
Der Vater hüt die Schaf,
Die Mutter schüttelts Bäumelein,
Da fällt herab ein Träumelein.
Schlaf, Kindlein, schlaf…
Марья нырнула в большую, холодную постель, и подышала куда-то в ухо матери: "Ты ребеночку поешь?"
- Да, - тихо сказала Катерина Ивановна. Девочка почувствовала горячие, быстрые слезы, что текли из ее глаз. "Ребеночку, милая. Твой дедушка, мой отец, он ведь тоже - в забое погиб. Он мне всегда эту песню пел".
- Еще в Германии, да? - спросила Марья, перебирая сильные, жесткие пальцы матери. "Вы там с батюшкой познакомились?"
- В Раммельсберге, - Марья услышала, как мать улыбается. "Он туда на практику приехал, из университета, на наши шахты".
- Батюшка вернется, - уверенно сказала девочка. Поерзав, она попросила: "Спой еще, мамочка". Катерина Ивановна пела, гладя дочь по голове, не стирая с лица слез, а за окном, в дальнем свете факелов текла темная, широкая Исеть.
Дверь открылась. Марья услышала грубый голос: "Чего разлеглась, вставай, избу мыть надо, готовить надо - его величество сейчас трапезовать будет с атаманом Белобородовым и другими соратниками".
Она вдохнула запах бараньего сала, жарящегося мяса, и безучастно подумала: "Башкиры приехали. Вся степь шатрами уставлена, как бы ни десять тысяч их здесь. Он им земли вернуть обещал. Я же слышала, в окно, кричали казаки: "Землю и волю". А Настасью Семеновну и матушку Прасковью повесили, Господи, упокой души их, - она перекрестилась. Подняв глаза, Марья встретилась с темным, тяжелым взглядом Пугачева.
Атаман осмотрел ее с ног до головы: "Завтра с места снимаемся, в Казань идем, инженерша".
Марья отвернулась. Спрятав икону на груди, она сжала зубы: "Похоронили брата моего?"
Пугачев подошел совсем близко, с треском захлопнув за собой дверь. Наклонившись над белокурым затылком, он коротко ответил: "Воронье тут все трупы исклюет, поняла?"
Ненавидящие, холодные, лазоревые глаза посмотрели на него. Она, не говоря ни слова, пройдя мимо - стала накрывать на стол.
Жаркое, полуденное солнце припекало, жужжали мухи. Джованни подумал: "Господи, какой запах отвратительный. Где это я?"
Он пошевелился. Вытянув руку из-под чего-то тяжелого, Джованни поднял веки - он лежал в груде трупов у сожженной избы. Мужчина прищурился и отвел глаза - на остатках частокола покачивались трупы. Он услышал ржание лошадей, скрип колес и крики из степи: "Давай, поворачивайся быстрее! Его величество приказал - чтобы до заката весь лагерь с места снялся".
- Федор, - вспомнил Джованни, посмотрев на горы. Над изуродованной вершиной Магнитной поднимался легкий дымок. Джованни, морщась от боли, поднимаясь, перекрестился. "Взорвал шахты, - мужчина тяжело вздохнул. Засунув руку в карман кафтана, он вытащил оттуда что-то блестящее. "Булавка масонская, - понял Джованни. "Я же ее Мише с утра показывал, перед тем, как все началось".
Он повертел в длинных пальцах булавку и огляделся - в еще дымящихся развалинах крепости было тихо. Только две избы - коменданта и Федора, остались нетронутыми.
- На восток, - услышал он слова Федора, и сказал себе: "Сейчас найду Марью Михайловну с Мишей и детей - ну не могли же они детей тронуть, - и пойдем. Доберемся до Яика, встретим там эти войска, о которых Федор говорил…Господи, упокой душу его, хороший человек был. И Марью Михайловну жалко - вдовой осталась, она такая, молодая".
- Эй, ты! - раздался чей-то голос. Невысокий, с побитым оспой лицом, казак, стоя в разрушенных воротах крепости, пристально его рассматривал.
- А ну пошли, - казак вытащил саблю "Пошли, пошли, - злобно сказал он, - сейчас поговоришь с его императорским величеством".
В степи, у большого, грязного шатра стоял закрытый, черный возок. Джованни бросил взгляд в его сторону и вздрогнул от раздавшегося смеха.
Высокий, смуглый мужчина, что сидел, развалившись, в кресле, у входа в шатер, обернулся к толпе: "А говорили, немец убитый. Вона, видите - живой, воскрес из мертвых. Ну-ка, - он щелкнул пальцами, - трубу эту принесите, что нашли".
Джованни увидел, как мужчине подают телескоп: "Это Пугачев, должно быть. Как его там звали, Федор же говорил мне. Емельян Иванович".
- Емельян Иванович, - вежливо сказал он, и почувствовал, как ему в лопатки упирается сабля. "Ваше императорское величество, - зло сказал ему на ухо давешний казак. "И на колени, когда с государем разговариваешь!"
- Что сие есть? - Пугачев лениво рассматривал телескоп.
- Прибор для исчисления звезд, - спокойно ответил Джованни.
Марья скорчилась в углу возка - через зарешеченное, высокое окошко был слышен возбужденный голос из толпы: "У немца на все струмент есть!"
- Господи, - девушка перекрестилась, - живой Иван Петрович. Господи, ну хоть бы его отпустили, юноша ведь еще совсем.
- А ты умеешь? - спросил Пугачев, прикладывая телескоп к глазу. "Ну, звезды исчислять".
- Умею, - невольно улыбнулся Джованни.
- Вот и повесьте его, чтобы был поближе к звездам, - распорядился Пугачев. Поднявшись, наступив ногой на отброшенный телескоп, он широко зевнул.
- Пошли, немец, - давешний казак связал ему руки за спиной. "Пошли, сейчас в петле подергаешься!"
- Нет! - едва слышно прошептала Марьюшка. Прижав к щеке икону, она тихо заплакала: "Владычица, ну сделай что-нибудь, ведь можешь ты!"
- Как все просто, - подумал Джованни, почувствовав грубую петлю на шее. Он посмотрел вниз - тело священника валялось на земле, над разоренной крепостью кружились, каркая вороны.
- Девочка моя, - одними губами сказал он. "Констанца, доченька".
- Молится, должно, - казак сплюнул на землю, и выбил скамью из-под его ног. Он услышал, как хрипит мужчина. Пугачев, уже на коне, въехав на двор крепости, поморщился: "Еще ждать, пока он тут сдохнет. Езжай - он кинул поводья второй лошади казаку, - я тут присмотрю".
Атаман достал из-за пояса пистолет и выстрелил в сторону виселицы - почти не целясь. Лошадь прянула, Пугачев усмехнулся, и развернул коня, - прах и пепел взвились в томный, вечерний воздух. Атаман поскакал в сторону уходившего на запад, в огненный закат, лагеря.
- Какая она сладкая, - подумал Джованни, ловя губами холодную воду, что лилась ему на лицо. Он дрогнул ресницами. Застонав, мужчина поднес руку к голове, нащупав влажные от крови тряпки.
- Слава Богу! - услышал он испуганный, взволнованный голос и с трудом открыл глаза. Невысокий, невидный, заросший бородой мужичок улыбнулся, показав редкие зубы: "Ох, и молится за тебя кто-то, милок, ох и молится! Емелька-то не смотрел, куда стрелял - а пуля в веревку твою попала, она и порвалась. Ты, головой, конечно, ударился, как падал, однако живой! Тебя как зовут-то? - озабоченно спросил мужик.
Джованни помолчал, прислушиваясь к своим мыслям. В голове было пусто. Наконец, он подумал: "Это я помню. Точно. Иван Петрович".
- Иван П-петрович, - сказал он, заикаясь.
- А меня - Василий. Василий Игнатьевич, - обрадовался мужичок. У него была светлая, свалявшаяся борода и узкие, серые, в морщинках глаза. "Ты вот что, Иван Петрович, - он потормошил Джованни, - ты у частокола посиди, а я пошарю вокруг. Не все же тут сгорело, припасы должны быть, какие-нибудь".
Джованни, опираясь на его руку, поднялся. Вдохнув свежий, вечерний ветер с Яика, он огляделся: "Пожар, что, ли был? - недоуменно спросил он Василия, увидев свежее пепелище.
- Э, - тот приостановился, - да ты не помнишь ничего, что ли?
Джованни вздохнул: "Не помню".
Василий пристроил его на земле, и присел на корточки: "Тут Пугачев стоял, Емелька. Крепость сию взял, она Магнитная называется. А я, - мужчина постучал себя пальцем в грудь, - у него в обозе был. Пошел на реку рыбу ловить, возвращаюсь, - а лагерь с места снялся, и ты на земле лежишь, стонешь. Голова у тебя разбита была, так я ее перевязал".
- Спасибо, - Джованни вскинул на него темные глаза. Василий подумал: "Господи, бедный мужик. За тридцать ему, наверное, виски седые. Рабочим, должно был, руки-то какие, все исцарапанные, в пыли рудничной".
Джованни посмотрел на труп священника, что лежал поодаль и попытался подняться: "Надо людей похоронить, Василий".
Мужчина перекрестился и горько ответил: "Мы с тобой всех тут не похороним, хоша детей соберем, их вместе зароем".
- Зачем, - Джованни опустил голову в руки, - зачем, детей убивать?
- Э, милый, - Василий махнул рукой, - это ты ничего не помнишь, а я - помню. Я сам истинной веры христианской, - он двуперстно перекрестился, - думал, сие царь законный, взойдет на престол, и нам послабление выйдет. Катька-то, чтоб ей пусто было, сюда, в Сибирь нас переселила. Так-то мы с Ветковской слободы, однако же, под выгонку попали. Ну, я и решил - Пугачев землю и волю обещает, надо за ним пойти.
- А как пришел к войску, увидел, что они делают, так, Ванюша - серые глаза мужичка заблестели, - положил саблю на землю: "Сие грех великий, так свободу не берут - чрез кровь и слезы детские". Плетьми избили, и в обоз отправили. Я давно сбежать хотел, вот сейчас - Василий вдруг улыбнулся, - и сбежим. А ты откуда? - он склонил голову набок.