Долго ли, коротко ли мы с ним корешили, но вот и такси загудело, и Аскольд нам из окошка машет. Мы с Вовчиком полезли, а там еще какие-то двое, да с барахлом. Вовчик-то поместился, а у меня ноги наружу. Ну, да уж как-нибудь.
- Как-нибудь это ты на своей будешь ездить, - это шеф, значит, голос подает. Вылез, переложил мои ноги внутрь. Оказывается, нашлось для них местечко. - Вам куда, капиталисты?
- В Росту вези! - пучеглазый орет. - Улица Инициативная, дом семнадцать.
Ну, все помнит, кисанька! А ведь тоже под газом.
- Э, мне в Росту ехать - себе во вред. Смена-то кончается.
- Это не разговор, шеф! - кричит пучеглазый. - Ты сперва счетчик выруби, тогда поговорим. Крути налево! И сам уж там баранку, что ли, вертит.
- Э! Ты мне не помогай.
- Все, шеф, мы тебя любим. Умрем за тебя.
- Не надо, поживите еще. Только у меня пассажиры до Горки, им ближе.
- Не в том дело, ближе или дальше, а мы как будто раньше сели.
Это какая-то гражданка сзади меня. Оказывается, я к ней привалился. То-то мне было мягко. Я к ней повернулся, хотел извиниться за наше поведение, а она мне чего-то руками в грудь уперлась.
- Сидите, - говорит, - спокойно, без этих штук. А то я, знаете, с мужем еду.
Я и на мужа хотел поглядеть, но шея уже дальше не поворачивалась. А муж - он тут же голос подал:
- Действительно, - говорит, - уж если мы ради вас потеснились, так не хулиганьте. А то и милицию можно позвать.
- Хе! - сказал шеф. - Какая теперь милиция! И поехал, родной. Да только мы двинулись - кто-то догоняет, приложился носом к стеклу.
- Ребятки, возьмите кочегара, у меня ребенок болен. Шеф сразу на тормоз.
- Ты, охламон, отстанешь или нет?
- Езжай, - орет пучеглазый, - сам отвалится!
- Куда "езжай", он за ручку держится.
Стали они там объясняться на морозе. Долго руками махали. Потом шеф снова сел и как рванет с места. Кочегар попрыгал, попрыгал и отстал.
- Послушайте, - вдруг эта гражданка говорит, - вы в самом деле счетчик выключили? Там уже сколько-то набито!
- Действительно, - мужнин баритон, - мы уже доедем, потом свои порядки устанавливайте.
- А тебя кто спрашивает? - говорит ему Аскольд. - Ты кто? Приезжий? Ну и сиди, приезжий, не вякай. Мы, если хочешь знать, и за вас можем заплатить. Видишь вот этого, в курточке? А ты думаешь, он кто? А он капитан-директор всего сельдяного флота. Самый главный капиталист!
- Рокфеллер! - кричит Вовчик.
- Про него каждый день в газетах интервью печатают. Он всю страну рыбой кормит. И заграницу всю кормит. Да мы тебя, приезжий, со всеми шмотками купим! Покажи ему, Сеня, какие у нас капиталы!..
Я засмеялся, сунул руку за пазуху и вынул всю пачку. Хотя это была уже не пачка, а ворох - мы же их с Нинкой не складывали впотьмах, совали как придется. Я этот ворох и показал дамочке, и ее мужу, и шоферу тоже показал, пусть не волнуется, на арапа не едем.
- Спрячь, - говорит Вовчик, - ослепнут. Они в темноте светятся.
- Понял, приезжий? - спросил Аскольд. - Тут патриоты едут родного Заполярья. Скромные патриоты! Была бы гитара, я б тебе спел… "Суровый Север нам дороже кавказских пальм и крымского тепла!"
И Вовчик тоже запел:
- "И наши северные ворота - бастионы мира и труда!"
- Газуй, шеф! Крути лапами!
Эх, и парень же был этот пучеглазый! Ну, и Вовчик тоже дай Бог! А машина не шла, а просто летела над улицей, покрышками снега не касалась, и меня так славно стало укачивать… Потом эти приезжие холоду напустили, пока барахло свое вытаскивали. Муж чего-то там платить набивался, а пучеглазый орал шоферу:
- Плюнь ты на ихние трешки, ты тоже патриот! Чаевые в нашем городе не берут!
И только опять поехали, ну минуту буквально - Аскольд меня взбодрил:
- Товарищ капитан-директор, как спали? Платить надо. Я засмеялся, расстегнул "молнию" на куртке.
- Давай плати.
Вовчик сунул руку, вытащил сколько-то там, дал шоферу. А тот, дурень, еще застеснялся:
- Орлы, я с пьяных больше десятки не беру.
- Бледный ты, шеф! - пучеглазый орал. - Плохо питаешься. Тебе капитан-директор премию выдает на поправку. Сень, ты подтверди!
- Ага, - я подтвердил. - Я же у нас добрый.
И правда - так хорошо мне было, счастливо, оттого что они меня все любят, а я их любил, как родных…
А совсем я проснулся - от холода; мотоцикл трещал, и я уже не в такси ехал, а в коляске. Когда ж это я в нее пересел? Просто уму непостижимо.
- Эй, артист! - надо мной товарищ из милиции склонился, в дохе. Сам он сзади сидел, на колесе. - Тебя держать? Не вывалишься?
- Да хулиган он, а не артист! - еще какие-то орали. Мотоцикл медленно выезжал со двора, и целая толпища нас провожала.
- Господи, когда же мы от них город очистим?.. Учти, лейтенант, коллективное заявление у нас готово!..
- Отдыхайте, граждане, - лейтенант их успокаивал. Коллективных не надо, а у кого конкретно стекла побиты. Рядом пучеглазый шел и шептал сиплым голосом:
- Сеня, они же нас не поймут! Вспомни все лучшее, Сеня!..
Что же там лучшего-то было?.. Я какие-то обрывки помнил… По какой-то лестнице летел башкой вперед и парадное пробил насквозь, обе двери, то-то она у меня раскалывалась. И лицо горело, как набитое. Да точно, набитое, с кем-то я еще перед этим дрался… Я по лицу провел ладонью и кровь на ней увидел. Господи, да с корешами же я и дрался, с кем же еще! Вовчик меня стукал, а пучеглазый за локти сзади держал.
Я вспомнил все лучшее и полез из коляски. Аскольд от меня отскочил на шаг. А Вовчика я что-то не видел, друга моего, кореша бывшего.
- Сиди, - лейтенант мне надавил на плечо. - А ты чего? - у Аскольда спросил. - С нами хочешь поехать, свидетелем?
Только пучеглазого и видели.
- Вот так-то. Давай жми, Макарычев, в отделение. Отдыхайте граждане!
Макарычев на меня поглядел с высокого седла.
- Ну, арти-ист! - И прибавил газу.
9
Глаза у меня слезились от нашатыря, лицо горело, пальцы на правой сочились сукровицей. Лейтенант мне какую-то ватку дал прикладывать, посадил на лавку в дежурке, и они с Макарычевым уехали.
Я себе посиживал, а дежурный чего-то пописывал за барьером и на меня не глядел. Я уже подумал, не уйти ли мне по-тихому, но тут зашел старшина в тулупе, роста весьма внушительного, личико кирпичное, и прислонился к косяку. Еще была дверь с решеткой, там какая-то баба стояла патлатая, разглядывала меня сквозь прутья. Не знаю, чем она там провинилась, почему за решетку села. А я - почему на лавке. Дежурному видней.
Он уже был в летах, до майора дослужился, облысел на этом деле. Но пока еще "внутренним займом" пользовался, зачесывал с боков. Я поглядел-поглядел и засмеялся. Тут он и бросил скрипеть перышком.
- Самому смешно? Сейчас расскажешь мне, я тоже посмеюсь.
- С удовольствием, - говорю. - Только дайте вспомнить.
- Это, пожалуйста, дадим. Время у тебя будет, суток пятнадцать. Не возражаешь?
- Да что там… Ведь от этого ж не умирают.
- Как фамилия?
- Ох, - говорю. - А бесфамильного - вы меня не посадите?
- Ныркин, при нем документы были? Старшина перемнулся с ноги на ногу.
- Нету.
Все правильно, я их в общаге в пиджаке оставил.
- А что при нем было?
- Деньги. Сорок копеек.
- Чего-чего! - Я вскочил с лавки, пошел к барьеру. - Каких сорок, вы что-о? У меня тысяча двести было новыми, с рейса остались.
Майор поглядел на меня и ручку закусил во рту.
- Правду говоришь?
- Ну поменьше, я куртку вот купил, в ресторане сидел, на такси тоже потратился. Но тысячу ж я не мог посеять! Майор поглядел на старшину. Тот лишь руками развел.
- Не знаю, как там тебя…
- Шалай.
- Так! Ну, вот и познакомились. Майор Запылаев. Так вот, Шалай. Мы же твои деньги не заначили. Ты же это прекрасно сам знаешь.
Я пошел обратно к лавке. Когда же их у меня заначили? Все какие-то обрывки… Аскольд, задом к двери, молотил в нее ногою, а Вовчик как сунул палец в звонок, так и держал, пока Клавка не приоткрыла на цепочке. "Кого еще черти?.." - "Отпирай, Клавдия, мы к тебе Сеню специально привезли. Жить без тебя не может!" Она там стояла в халатике с красными и зелеными цветами, смеялась. "И что я с вами, тремя идиотами, буду делать?" За ней трехручьевская, в бигудях, что-то ей шептала. "Ты там, Нечуева, не агитируй!" - это Аскольд все орал. Потом он на диване сидел, тренькал на гитаре: "Пришел другой, и я не виновата, что я любить и ждать тебя устала…" И хохотал при этом. Вовчик свою Лидку обжимал, она его шлепала по рукам и шипела: "Не щекочись, мне смеяться нельзя, не видишь - лицо кремом намазано?.." А я сел на пол у батареи. Клавка мне поднесла стопку и чего-то закусить, хотела со мной чокнуться. А я ее ноги увидел, красивые, с круглыми коленками, и чокнулся об ее коленку. Я ее так любил, Клавку, никого в жизни так не любил!.. Где-то я еще в кухне ее обнимал… Ну да, голову пошел мочить… Куда-то я ее поехать со мной упрашивал, потому что бичи меня ограбят, только она одна меня может спасти… "Ах ты, рыженький, я ведь не железная, тоже голову могу потерять. А если мне твоя верная в глаза кислотой?" Чего-то я еще ей бормотал несусветное. Потом она вырвалась, запахнула халатик, ушла из кухни…
- Ты что, - спросил майор Запылаев, - совсем ничего не помнишь?
- Начисто.
- А с кем в ресторане сидел?
- С друзьями.
- На них не думаешь?
Я не ответил.
- И куда на такси ехали, запамятовал?
- К женщине.
- Что за женщина?
А в комнате я ее с Аскольдом застал, чуть не в обнимку. Ну, так мне показалось. И я его с дивана швырнул на пол. А сам к ней подсел, стал ее целовать - в шею, в грудь. Она не вырывалась, только хохотала и дула мне в лицо. И вдруг меня пучеглазый стал душить. А Вовчик вроде бы разнимать кинулся, но сам же первый и стукнул, В коридор они меня вытащили метелить. Но там-то я вырвался и врезал обоим хорошо по разу, а в третий раз в стенку попал, себе же на убыль. И уж они меня без помехи метелили. Аскольд держал, а Вовчик примеривался и стукал. "Это ему еще мало. Это он еще не запомнит. А вот так - запомнит. И вот так". Покамест Клавка не выскочила. "А ну, прекратите, звери! Я вас сейчас всех налажу!" Но их наладишь, когда уж они озверели. Открыли дверь и с лестницы меня - головой вниз…
Баба вдруг подала голос из-за решетки:
- Ты вспомни получше, мальчонка. Милиция - она хорошая, она чужого не берет.
- Сиди, сиди, Кутузова, - сказал ей старшина, - тебя не спрашивают.
- Есть, гражданин начальник. Мне мальчика жалко.
- Нам тоже его жалко. А ты молчи в тряпочку.
Майор Запылаев повздыхал и сказал:
- Так как же, Шалай? Не поможешь мне? Я ведь обязан твои деньги найти.
- Ничего вы не обязаны. Я, по крайней мере, не прошу.
- Напрасно ты так. Тем, кто это делает, крепко может попасть, а ты покрываешь. Что - и фамилии ее не помнишь?
…Когда я эти кирпичики стал кидать - ей в окошко, а попал кому-то другому, тут целый взвод выбежал меня хватать, и мужик какой-то кричал сверху: "Это у Перевощиковой, у Перевощиковой шпана собирается. Я эту квартиру давно на заметку взял!" А Клавка из подъезда: "Больше тебе делать нечего! Смотришь, кто ко мне ходит? А я женщина свободная. Может, мне тоже жизни хочется". Ну, и голосок же был у моей возлюбленной!..
Но я еще и про Нинку вспомнил: бичи-то ведь знают, что я на Абрам-мыс ездил, милиция докопается, а вдруг у нее деньги в сенях остались, даже наверняка остались, и Нинку вполне замести могут, потом мне ее и самому не выручить. А если и бичей заметут с Клавкой - все равно, какие б они ни были, не стоили эти деньги, чтоб люди из-за них сели в тюрягу. Я всего двадцать суток на губе сидел, больше не сидел, и все равно я знаю: никакие деньги этого не стоят. Лучше я сам их при встрече возьму за глотку.
- Ты откуда, Шалай? С тралового?
- Сам ты траловый!
- Давай, груби мне. Я все фиксирую.
- Не траловый я, а сельдяной.
- Вот и отвечай по существу. Я на тебя официальный документ заполняю. Где живешь?
- На земле и на море.
- Ладно, спрошу точнее. Прописан где?
- Прописан по кораблю.
- Так… В общежитии, значит. Ну что, две недельки у нас поживешь. За вытрезвление с тебя, так и быть, не взыщем.
- Спасибо.
- Ныркин, выдай ему постельный комплект, завтра еще допросим.
Ныркин пошел было, но тут эта баба из-за решетки заканючила:
- А меня когда же в туалет поведут?
- Водили тебя, - сказал Ныркин, - часа не прошло. Потерпишь маленько.
- Не буду я терпеть. Вот возьму и напущу на пол.
Ныркин ей сказал добродушно:
- Напустишь - юбкой будешь вытирать.
- Еще чего! Юбка у меня - шерстяная.
"Господи, - я подумал, - вот баба кошмарная. Как ее только земля носит! И ведь это я с нею там окажусь, других же камер нету". Я встал и пошел опять к барьеру.
- Не поживу я у вас, я лучше в общагу пойду.
- Ну, милый, это уж мне знать, где тебе лучше. Нахулиганил - значит, у нас лучше.
- Нельзя мне, майор. Береговые у меня. Я неделю, как с моря.
- Что ж делать, Шалай? Мы, что ли, с Ныркиным стекла били, покой нарушали трудящихся?
- И мне завтра по новой в море. Утром отход. На восемьсот пятнадцатом, можете проверить.
Майор Запылаев бросил свой документ писать, вздохнул.
- Ныркин, завтра какой отходит?
- Кто его знает? В диспетчерскую надо звонить.
- Н-да… Тем более, он же не знает, диспетчер, есть там этот Шалай в роли или нет. Кто у тебя капитан?
Я пожал плечами. Капитана я еще не успел придумать.
- В море, - говорю, - познакомимся.
- Врет, - сказал Ныркин. - А может, и не врет.
- Ну, а кого-нибудь помнишь? Старпома? Дрифмейстера?
- Штурманов? - баба сказала из-за решетки. - Механиков?
- Во! Стармеха помню. Бабилов.
- Сергей Андреич?
- Точно.
Запылаев опять чего-то вздохнул.
- Телефон-то у него наверняка есть.
Это правда, телефон был у "деда", его за три года до этого депутатом выбирали в райсовет. Только не нужно ему было знать про мои похождения.
- Он же спит, - говорю.
- Ничего, разбудим. Твоя вина.
- И все я пошутил. Никакой у меня не отход.
- Врал, значит?
- Ага, - я снова пошел к лавке, - давай мне, старшина, комплект, я спать лягу.
Майор Запылаев все-таки набрал номер. Я так себе и представил, - как в длинном-длинном коридоре, где сундуки стоят, корыта, холодильники, а на стенах висят велосипеды, как там звенит, заливается звонок, - пока кто-нибудь, самый нервный, не выскочит, протирая кулаками очи, не нашарит выключатель, потом - в другой конец не зашлепает, к телефону. Потом идут стучать "деду" - тоже подвиг, опять в другой конец беги. Но "деда" нельзя не позвать, его и ругают, и уважают. И вот "дед" поднимается, кряхтит, накидывает бушлат, сует ноги в теплые галоши, идет, и вся квартира, конечно, пристраивает уши к дверям - кому же он понадобился в столь поздний час? Любопытно, любопытно, "майор Запылаев из милиции", то-то нынче пошатывались, когда пришли. Нет, с "дедом" все в порядке, матросик из его экипажа набедокурил, - "в нетрезвом, конечно". Скажите, тысячу рублей размотал, не помнит где. Хорош экипаж! А "деду" он что - сын, племянник? Ах, этот, который все к нему ходил, вроде подкидыша. Хорош подкидыш, с таким жить да радоваться. А старый-то за него просит, унижается, было бы из-за кого. Господи, и Марь Васильна выбежала, Бог своих не дал, вот и носятся с прохиндеем великовозрастным, души не чают… Потом идут они двое, между замочных скважин, и молчат. Запираются в своей комнатешке и друг другу ни слова.
Майор Запылаев положил трубку, погладил свой "внутренний заем" и насупился: что же теперь ему с официальным документом делать?
- Оставлю на всякий случай. Жильцы пожалуются. Стекла придется тебе вставить. Договорились?
Я кивнул. Ничего, сквозь землю не провалился, только лицо как будто пятнами пошло.
- Я идти могу?
- Мотай! Хотя подожди, Лунев с Макарычевым тебя отвезут, а то еще где-нибудь попадешься, снова придется Бабилова будить.
Тут как раз и подъехали Лунев с Макарычевым - злые, как бесы. Макарычев платком ссадину зажимал на щеке, а Лунев высыпал Запылаеву на стол гильзы от пистолета - штуки четыре, - оказывается, в международный конфликт им пришлось вмешаться, возле Интерклуба англичане подрались с канадцами.
- Веселая ночка! - сказал майор Запылаев. - А придется еще, Макарычев, съездить, бича в общежитие свезешь. Лунев поглядел на меня зверем.
- Так и будем, значит, работать: мы задерживаем, а ты выпускаешь?
- Видишь, какое дело, Лунев. Чем ты его воспитывать собираешься? Метлу в руки дашь - улицу подметать? Это ему приятный отдых. А вот он завтра в море идет, в восемь утра, это проверено, так лучшей меры мы с тобой не придумаем. И рыбы мы тоже не наловим для государства, Лунев…
- Пусть отдохнет Макарычев, - сказал Лунев, - сам отвезу.
По дороге я Лунева попросил подождать, зашел в один знакомый двор и постоял там, задрав голову. Окошко на четвертом этаже погасло. Я вернулся и сел в коляску.
Лунев меня довез, разбудил вахтершу и на прощанье помахал мне рукой.
- Все хреновина, ты не огорчайся. Про деньги ему сказали.
- Спасибо, - говорю.
- Счастливо в море!
Я пришел, скинул только куртку и тут же повалился на койку - лицом вниз. Заснул без снов, без памяти, как младенец.
10
Вахтерша свое дело знала. Если кому в море идти, она всю общагу перевернет, но тебя и мертвого поставит на ноги. Постоишь, покачаешься - и оживешь. Но уж соседям, конечно, не улежать. Все мои четверо проснулись, поглядели на черные окна и задымили в четыре рта. Сочувствовали мне. Шутка сказать - вместе неделю прожили! Тем более в одной компании нам уже не встретиться. Сегодня же на мое место другой придет, как в том анекдоте: "Спи скорей, давай подушку".
Они себе покуривали, а я собирался. Чемоданчик еще был крепкий, две пары белья на смену, три сорочки и галстук, и шапка меховая, и золотые часики, а пальто и костюм я на хранение решил оставить - одолжил у соседей иглу и химический карандашик, зашил в мешковину и написал: "Шалай С. А. Ждать меня в апреле. СРТ-815 "Скакун". Вот все, что я нажил. И еще куртка. Ну, с ней ничего не сделалось. И кровь хорошо замылась, никаких следов. Да, вот и полпачки осталось "беломора", на сегодня хватит, а завтра можно и в кредит брать, в лавочке у артельного. А если сегодня и вправду отойдем, то и деньги мне ни к чему, сами понимаете. Вот если б они были, тогда другое дело. Ну, ладно, что теперь говорить.
- Счастливо, негритята!
- Тебе счастливо.
- Встретимся в море. У Фарер.
Мы посидели, как водится, потом я всем пожал лапы - еще теплые, вялые со сна.