- Пойду к тебе обедать и помогу уговорить и успокоить Софью Георгиевну.
Иван Алексеевич с благодарностью посмотрел на секретаря губкома. Давно они знакомы, хорошо знают друг друга, но Северов не переставал удивляться его такту и заботливости. Когда, выйдя из бухты Круглых ворот, Северов оказался оторванным от Родины, от Владивостока на несколько лет, Хайров часто навещал его жену, успокаивал, помогал в трудные минуты, несмотря на то, что самому грозила смертельная опасность.
- Вот удивится Соня, - говорил он. - А как ей будет приятно, что дело ее отца не забыто и будет продолжено. Сегодня же напишу Геннадию о предполагаемой советской китобойной флотилии, обрадую его. Пусть торопиться домой. Хватит ему плавать в Черном море. Его место здесь, на Дальнем Востоке.
- Правильно, - кивнул Хайров: - Пусть возвращается быстрее... Нам здесь очень нужны опытные моряки.
Они поднялись к дому Северова, остановились у калитки. Иван Алексеевич по привычке посмотрел па бухту Золотой Рог и невольно вздохнул:
- Опять расставаться с "Кпшиневым".
Он вспомнил, как пароход был сохранен для страны. Вскоре после ухода "Дианы" подпольщики, чтобы пароход не достался врагам, взорвали его машину. Когда же белогвардейцы поставили его на ремонт в доки Дальзавода, рабочие по указанию подпольного губкома партии затопили его, открыв кингстоны. У часто сменявшихся властей не было ни времени, ни желания поднять и капитально отремонтировать судно. Так "Кишинев" и пролежал до осени двадцать второго года, когда Владивосток был освобожден от белых и интервентов. Рабочие и моряки быстро подняли его, и уже к весне N2 3 года он был восстановлен, а с началом навигации вышел в свои первый рейс. Вел его Северов, незадолго перед этим вернувшийся на Родину.
Хайров понимал настроение Северова и сказал:
- Мостик "Кишинева" всегда для тебя свободен, но сейчас ты нужен па чужой флотилии. Идем.
Они вошли во двор. Старый дом был отремонтирован, покрашен, выглядел помолодевшим. Больше не было видно следов запустения. Навстречу им на крыльцо вышла Соня.
Ваня, что так рано? -- и, увидев Хайрова, обрадовалась, приветливо поздоровалась: - Здравствуйте, Александр Макарович. Наконец-то! Когда за вами контр разведчики охотились, вы и то чаще приходили. Видно стали большим начальником, загордились...
Что вы. Софья Георгиевна, - засмеялся Хайров, - не гордость, а дела. Вы должны мне помочь...
Что-нибудь произошло?
Большие глаза Сони смотрели на мужа и Хайрова вопросительно, с беспокойством. Женщина заметно постарела, и в ее волосах поблескивал пней седины. Многолетнее отсутствие мужа, особенно неизвестность, тяжело сказалось па ней.
- Произошло, Сонечка, произошло, - говорил Северов- - Я больше не капитан.
_ -Как -_ испуганно ахнула Соня, и ее губы задрожали. _ Ты безработный? За что же? - Она посмотрела на Хайрова затуманившимися глазами.
- Да нет! - капитан обнял жену и поцеловал. - Я еду на китобойную флотилию.
- Этого еще не хватало, - всплеснула Соня руками. - Хватит и тех китобоев, с которыми ты ушел на "Диане"!
- Послушай, Соня, - начал успокаивать ее муж, но она перебила его и сердито, почти вызывающе сказала Хайрову: - Это вы его опять посылаете.
- Партия, - строго сказал секретарь губкома. - Иван Алексеевич солдат партии. Ему сейчас доверяется очень ответственное дело. Разрешите, я вам все расскажу...
Обед начался несколько мрачно. Соня не могла сдержаться и несколько раз утирала слезы, но постепенно ее настроение под влиянием рассказа Хайрова начало улучшаться, и под конец она дала не только свое согласие на новую работу мужа, но даже весело смеялась над шутками Хайрова.
Скучно тебе там будет, - сказала Соня. - Кругом чужие люди, иностранцы.
Кроме Ивана Алексеевича, на флотилии будет еще четверо наших советских людей, - сообщил Хайров. - Иван Алексеевич их сам подберет.
Прежде всего я возьму с собой Джо, - сказал Северов.
Ты же его хотел... - начала Соня, но муж перебил ее:
Не плавать же ему без меня. А потом дляпользы дела... - Он помолчал, о чем-то думая, тряхнул головой:- Возьму Джо с собой, возьму, и ты не противоречь, - заметил он протестующий жест жены. - Не могу же я быть на иностранной флотилии совершенно один, без своего человека, с которым мог бы поговорить по душам. Да и во время бедствия на "Диане" как он себя замечательно показал. Не будь его рядом, я бы возможно и не вернулся.
Но позволят ли тебе?
Позволят! - Хайров уверенно кивнул головой. - Они в наши йоды пришли. Нас и должны слушать!
Соня, следя за лицом мужа, поняла, что спорить с ним бесполезно, и покорно вздохнула:
- Ну что же делать. Бери и Джо…
...После обеда Хайров, убедившись, что жена Северова уже более спокойно относиться к новому назначению мужа, поблагодарил и откланялся.
- Дела, дела в губкоме ждут. Провожать будем Ивана Алексеевича вместе…
Вечером Иван Алексеевич в кабинете приводил в порядок бумаги; у него уже вошло в привычку перед каждым рейсом перелистывать рукопись отца, дополнять ее материалами по истории китобойного промысла. И сейчас он задумчиво переворачивал страницу за станицей. Каждая из них рассказывала о новых попытках русских людей создать отечественное китобойство, которые оканчивались всегда неудачей.
Красным карандашом подчеркнута цифра 1908. Это был год, когда не оправдались надежды русских рыбопромышленников, пытавшихся охотиться на китов в водах залива Петра Великого.
Иван Алексеевич вспомнил, как жители Владивостока провожали китобоев в первый рейс. Но вернулись они без добычи. Северов перевернул первую страницу и снова подчеркнутая красным цифра 1911. Очередная дата печальной истории. Что за рок, за проклятье висит над русским китобойством?
Северов невольно вспомнил пережитую трагедию на шхуне "Диана"…
"Диана", ускользнув из бухты Круглых ворот, устремилась на юг. но на нее обрушился шторм огромной силы. Вот тогда, в кромешной темноте, в свисте ветра и реве бушующего моря Северов припомнил свои впечатления о шхуне, когда он впервые увидел ее в Семеновском ковше. Он ведь тогда не заметил, что есть какой-то просчет в конструкции. Лишь во время шторма обнаружился этот просчет: мачты были непропорциональны корпусу шхуны, площади парусов. И мачты не выдержали. Под ураганным ветром они рухнула, причинив большие повреждения судну. Шхуна могла вот-вот опрокинуться, и Северов дал команду рубить ванты и сбросить мачты с парусами за борт. Шхуну швыряло с волны на волну, и крепкие руки Стурволлана с трудом удерживали ее против волн. Журба сменял норвежца, а тот на несколько часов забывался сном. Шторм как будто стремился наверстать упущенное в ту пору, когда "Диана" совершила свое спокойное плавание из Владивостока в бухту Круглых ворот. Кое-как залатав взломанную палубу, чтобы волны не заливали шхуну, моряки ждали своей участи. Бороться против тайфуна, увлекшего их в океан, было невозможно. Не обошлось и без жертв. Унесло за борт механика, освобожденного после выхода из бухты Круглых ворот из-под стражи, убило обрушившимися мачтами трех матросов. Северов сожалел о матросах, но механик погиб вовремя. Иначе бы ему не сдобровать. Оказалось, что по приказанию Осипова он некоторые части двигателя тайком снес на факторию, и "Диана" превратилась в игрушку ветра.
А тайфун нес шхуну, не выпуская ее из своих ревущих объятий. Так шла неделя за неделей...
Северов сидел в кресле с закрытыми глазами. Его лицо в эти минуты было совсем старым. Он не мог отогнать воспоминаний...
Кончилась пресная вода, а потом, кажется на пятьдесят седьмой день, когда, наконец, море утихомирилось, начался голод. Иван Алексеевич очень хорошо помнит этот день. Он стоял на палубе под палящим солнцем и смотрел на лазурную, сверкающую ширь, на выскакивающих из воды летающих рыб. К нему подошел Ли Ти-сян и сказал:
- Капитана, чифан мию...[5]
Чифан мию - есть нечего (кит.).
У китайца было такое выражение глаз, словно он виноват в том, что кончились продукты. Начались ужасные дни. Жара, голод, жажда... Если пресную воду понемногу выпаривали из забортной, то голод утолить было труднее.
Слабея, бродили обросшие, исхудалые люди. Журба и Стурволлан не отходили от штурвала, а бинокль и днем и ночью смотрел в океан. Но он лежал гладкий, равнодушный, спокойный и пустынный... Моряки говорили мало. Трудно было говорить с пересохшим ртом... Начались кошмары, и Северов уже с шестьдесят девятого дня не помнил ничего, кроме каких-то бредовых видений. Он разговаривал с Соней и Хайровым, гулял с ними по Владивостоку, плыл куда-то на "Диане"...
Когда он пришел в себя, то увидел, что лежит в чистой белой постели. Он долго не мог понять, где он? Что это, продолжение кошмара или же действительность? В светлой палате, за окном которой качались пальмы, стояло еще три койки и с них на Ивана Алексеевича смотрел Филипп Слива, Журба и Стурволлан.
- Где мы? - спросил Северов и едва услышал себя. Так был слаб голос.
Что ответили товарищи, он не понял, вновь впал в беспамятство. Только через несколько дней Иван Алексеевич узнал, что они находятся на острове Гуам, в военном американском госпитале, что их заметил американский миноносец и. взяв на буксир, привел в военный порт...
Дольше всех лежал в госпитале Северов. Его здоровье восстанавливалось медленно. Госпиталь отказался кормить поправившихся моряков, и они постепенно разбрелись б поисках работы. Наконец Иван Алексеевич остался только с Джо. Ничто не могло их разлучить. Спустя полгода Северов вышел из госпиталя и понял, почему так терпеливо за ним ухаживали, кормили и лечили и даже терпели Джо. Командир миноносца, взявший на буксир "Диану", отремонтировал и продал шхуну американскому миллионеру, президенту китобойной компании Дайльтону.
Командир миноносца хотел успокоить свою совесть, оплачивая содержание и лечение Северова в госпитале. В день выхода Ивана Алексеевича он пришел к нему и предложил пятьсот долларов в качестве подарка. Северов, опираясь на палку, посмотрел в беспокойные глаза американца, повернулся к нему спиной и сказал Мэйлу:
- Пойдем, Джо.
Они вышли на раскаленную улицу и медленно побрели к порту, объятые одним стремлением и желанием скорее вернуться во Владивосток, в свой родной дом. Но дорога к дому оказалась очень длинной. Она шла через порты Бразилии и ночлежные дома Нью-Йорка, английские угольщики "и матросский кубрик на шведском пароходе, который и доставил их через три года во Владивосток. Сколько передумалось за это время! Северов дал себе слово, что если вернется домой, то пойдет рядом с Хайровым. Он хорошо понял, где его место и с кем ему жить.
После возвращения, через месяц, Северов навестил Хайрова, и тот сказал:
- Вы по-прежнему капитан "Кишинева". Его скоро будут поднимать и ремонтировать на Дальзаводе.
В тот ноябрьский вечер 1922 года Иван Алексеевич твердо и строго заявил Хайрову:
- Вы когда-то предлагали мне вступить в члены РКП(б). Я отказался, потому что не понимал. Теперь я хочу это сделать сам.
Хайров протянул ему руку и обнял:
- Правильно, Иван Алексеевич. Нам с вами идти одним курсом.
...Северов шевельнулся в кресле. Открыл глаза, сконфуженно смахнул слезинки и глубоко облегченно вздохнул, словно освободился от тяжелой, гнетущей ноши. Надо думать о настоящем и будущем. Ведь Хайров ясно дал понять, что и у нас скоро будет своя китобойная флотилия. Скорей бы! Она бы положила конец клевете на русских, которые якобы не способны быть китобоями. Этих высказываний тоже много в папке Ивана Алексеевича. Один современник отца Северова пишет:
"Наилучшими китобоями являются норвежцы: на их долю приходится около половины всей мировой добычи. Они охотятся везде, где еще сохранились киты. Мы в китобойном промысле не занимаем хоть какого-либо места".
Второй прорицатель в то время, когда Лигов выдерживал бой с пиратским нападением "Блэкстар", высказывал сомнение;
"В настоящее время едва ли стоит русским учреждать на востоке свое китоловство".
Третий - дальневосточный моряк констатирует:
"На Камчатку заходило много японских, а еще больше американских китоловов и тюленебойщиков в погоне за гренландским китом, котиком. Китоловы хорошо знают течения, рифы, условия промысла. Но все это хранят в тайне".
Северов сердито сжал руки в кулаки. Его злили эти слова. А следующая выписка какого-то экономиста совсем вывела его из себя:
"Перспектив, побуждающих нас вкладывать средства в китобойный промысел, не намечается. Но рационально использовать наши районы охоты все же возможно. Это мыслится в плоскости предоставления их иностранному капиталу. Концессии Берингова и Охотского морей могли бы сыграть роль вспомогательных районов для китобойных предприятий".
- Ишь ты какой заботливый, - стукнул кулаком пирукописи Северов: - Об иноземцах беспокоишься!
Тут Северов вспомнил о своем новом назначении и на секунду смешался. Выходило, что этот адвокат иностранцев прав. И молодое Советское правительство следует его советам - дает концессию норвежским китобоям. Было над чем призадуматься. Он несколько растерялся, но тут всплыли в памяти слова Хайрова: "Набирайтесь опыта. Он нам понадобится".
- Да, так! - Северов хотел захлопнуть рукопись, но потом взял перо и, перевернув страницу, наверху новой написал: "Промысел китов в водах Чукотки и Камчатки норвежской флотилией "Вега", под контролем советского уполномоченного".
3
Норвежская китобойная флотилия "Вега" отстаивалась у дальних причалов порта Нагасаки. Огромный пароход - база по перетопке китового жира и пять китобойных судов не привлекали ничьего внимания. Команды были заняты обычным делом. Соскабливали вздувшуюся под тропическим солнцем краску на бортах и надстройках и красили их заново. Ругались боцманы, насвистывали и пели в своих люльках забрызганные краской матросы...
Подъезжали к судам высокие грузовики и маленькие повозки мелких торговцев, снабжавшие флотилию свежими продуктами. Кричали продавцы прохладительных напитков, ловко подхватывая на лету мелкую монету, и на шкертиках подавали матросам бутылочки с подслащенной сахаром или подкисленной лимонным соком водой.
Обычная картина портовой жизни. Но необычные разговоры впервые велись в каюте - кабинете капитан-директора флотилии Микальсена. Низенький и очень полный пожилой капитан-директор обливался потом, хотя в каюте бесшумно поблескивали лопастями три вентилятора и все иллюминаторы были открыты. Непрерывно обтирая свисающие на воротник кителя багровые щеки, лоснящуюся лысину и покрытый редкими седыми волосами затылок, Микальсен не сводил выцветших голубых глаз с сидевшего против него в кресле и не замечающего жары сухопарого американца. Гость прибыл всего полчаса назад, а испортил настроение Микальсену на месяц вперед, напомнив о действительных целях флотилии. Это был Гжеймс, советник из американской китобойной компании "Дайльтон и К°", с которой с началом мировой воины хозяева Микальсена, норвежские руководители фирмы "Командорен", начали очень дружно сотрудничать.
Покуривая сигарету, Гжеймс, человек с неопределенными чертами лица и зеленоватыми сонными глазами, говорил:
- Ваша стоянка в Нагасаки сокращается. Мы получили сообщение о том, кого большевики назначили своим уполномоченным на вашу флотилию, - он расстегнул портфель и достал из него лист, протянул его Микальсену: - Здесь все подробности о советском уполномоченном. Позднее изучите с... Граулем... то есть с Юртом Бромсетом, - поправился Гжеймс. - Решите, как с ним держаться. Запомните и не забывайте, что флотилия пришла к советским берегам не для того, чтобы платить большие концессионные проценты большевикам, а для выполнения особой программы...
Я знаю, - медленно наклонил голову старый моряк, изнывая и от жары и от беспокойства, которое не покидало его с момента выхода из Норвегии.
Тем лучше, - поднялся Гжеймс. - Желаю вам счастливой охоты, - он засмеялся. - Русские вероятно все еще мечтают стать китобоями и иметь свой промысел. Может быть, поэтому они 'и послали своим уполномоченным сына неудачного русского китобоя. Имейте это в виду. И хотя мы знаем, что русские никогда не будут бить китов, все же держите их подальше от всех технических деталей. Понятно?
Да, - отдуваясь, сказал Микальсен. Он встал и проводил гостя до дверей. - Вы не желаете поговорить с Бромсетом?
Нет. Вы сейчас же познакомите его с письмом мистера Дайльтона. - Гжеймс посмотрел на стол, где лежал переданный им лист бумаги. - Держите его в секрете или лучше уничтожьте.
- Хорошо, - они обменялись рукопожатием, и Микальсен остался один. На душе старого капитан-директора было невесело. Он честный моряк "и никогда не впутывался в темные дела. А эта концессия, полученная у русских, лишь ширма. Однако ему ничего не оставалось, как пойти в плавание и слушаться Бромсета, иначе он был бы уволен с флотилии и едва ли получил бы вновь такое место. После мировой войны безработных стало много, к тому же он уже стар.
А что если русские все разгадают? Ведь тогда ему не миновать сибирской каторги. Капитан-директор облизал пересохшие губы, наполнил из сифона бокал и жадно выпил воду. Чтобы отогнать неприятные мысли, он прочитал письмо президента американской компании Дайльтона и, вздохнув, через вахтенного вызвал гарпунера с китобойного судна "Вега-1". Через четверть часа в дверь раздался стук. Микальсен, куривший трубку, вынул ее из зубов:
- Войдите!
Через порог переступил моряк с дюжими плечами. На нем были высокие с отворотами сапоги, вязаная куртка в коричневую клетку с туго облегающими манжетами и поясом. Такая же вязаная шапочка обтягивала голову. С грубоватого лица смотрели светло-синие глаза. Гарпунеру было немногим больше тридцати лет, но русая борода и усы над тонкими и крепко сжатыми губами делали его значительно старше. Едва гарпунер вошел в каюту, как Микальсен, несмотря на свою грузность и годы, торопливо поднялся из кресла и заговорил по-немецки:
Я был вынужден вас пригласить, герр Грауль, чтобы...
Забудьте мое имя, - прервал его гарпунер и сел в кресло. - Я Юрт Бромсет. Запомните.
Хорошо, господин Гра... простите... Бромсет, - капитан был в замешательстве. - Мы же одни.
Стены тоже могут слышать, - гарпунер сел в кресло и стал сосредоточенно набивать трубку, словно не замечая, что капитан еще стоит. - К тому же, давайте условимся говорить только по-норвежски.
Хорошо, - капитан взял со стола письмо и протянул Бромсету: - Прочтите.
Гарпунер положил листок на колени, просмотрел его, на мгновенье у него удивленно приподнялись брови, потом он вернул капитану письмо. Оба молчали. Наконец, гарпунер спросил:
- Что вы думаете делать? Микальсен пожал жирными плечами.
- Его можно обезвредить, - выпустил струю голубого дыма Бромсет. - Нельзя позволить ему совать во ясе нос.
- По договору у него большие права, - напомнил капитан. - К тому же он, судя по письму, опытный
моряк!