8. Предложить крайсобесу изготовить протезы для снабжения ими получивших инвалидность. Водстрахкассе выделить необходимые средства для их изготовления.
9. Предложить крайОНО и крайздраву предоставить преимущественное право на размещение детей погибших и пострадавших в детские сады, площадки, ясли.
10. Предложить севводстрахкассе установить семьям членов экипажа, погибших на "Руслане", и морякам, оставшимся в живых, но потерявшим трудоспособность, пенсии в порядке, установленном законодательством о социальном страховании.
11. Принимая во внимание, что капитан парохода "Руслан" тов. Клюев и старший механик тов. Меньшиков добросовестно выполняли ответственные задачи в трудных условиях полярного плавания, принимали активное участие в работах по спасению Краснознаменного ледокола "Малыгин", назначить их семьям персональную пенсию в размере месячного основного оклада: 215 рублей семье Клюева и 200 рублей семье Меньшикова из средств местного бюджета и страхкассы.
12. Освободить в течение 1933–1934 годов семьи погибших от уплаты налогов и сборов.
13. Сохранить продовольственное и промтоварное снабжение на 1933–1934 годы в размерах, получаемых бывшей главой семьи.
Председатель крайисполкома Прядченко.
Секретарь крайисполкома Пузырев".
Напоминаю: это был всего лишь шестнадцатый год Советской власти.
V
Если бы мои скитания по архивам, музеям и адресам закончились неудачей, я все равно бы остался благодарен судьбе: она свела меня с Анной Григорьевной Николаевой, вдовой известного ледового капитана Николая Михайловича Николаева. Последние годы жизни Николай Михайлович преподавал в Ленинградском высшем инженерно-морском училище, готовил книгу о своих полярных странствиях. Ему было о ком и о чем рассказать. Замечу только, что отец его - Михаил Васильевич, тоже ледовый капитан, в 1920 году по решению Советского правительства возглавил знаменитую морскую экспедицию из Архангельска в Сибирь, в устье Оби и Енисея, за хлебом. Это спасло тогда северный край от голода. А сам Николай Михайлович в 1934 году впервые в истории полярного мореплавания провел Северным морским путем ледорез "Литке" из Владивостока в Мурманск за одну навигацию.
Анна Григорьевна печатала рукописи мужа, помогала редактировать. И вдруг Николая Михайловича не стало - инфаркт. В издательстве ей предложили: "Заканчивайте. У вас документы, личные впечатления…"
Так в 1963 году вышла книга "Сильнее льдов". Но Анна Григорьевна, несмотря на свои семьдесят с лишним лет, и по сей день продолжает исследовать историю Арктики, печатает статьи о полярниках.
…Вопросы так и сыплются. Будто это ко мне пришли брать интервью. "А вам нравится, как вы пишете? Иной раз перечитаешь свое - эх, не то, совсем не то и не так". "Вы с Дальнего Востока? Ну тогда, можно сказать, земляки. Мы с Николаем Михайловичем долго жили во Владивостоке. Давно оттуда?". Неожиданно: "В блокаду вон на том углу снаряд ухнул, так я в этой комнате целый ворох осколков насобирала. Берегу, внукам показываю - пусть знают". И дальше: "А что вы задумали? Рассказать о "Руслане"? Очень интересно. А я, между прочим, переписываюсь с Герасимом Васильевичем Точиловым".
Последнее - как гром. Может, Анна Григорьевна оговорилась? Нет, нет, все так. Полистала записную книжку: "Вот его архангельский адрес… Замечательный он, скажу я вам, человек".
Значит, жив Герасим Васильевич! И бодр духом. Это я сразу уловил, прочитав одно из его писем Анне Григорьевне. Поначалу он просит прощения за поздний ответ: схватил радикулит да так крепко - не мог повернуться. И тут же наказывает: "А вам болеть нельзя, не болейте, крепитесь. У Амундсена была поговорка: "Простудиться можно, а болеть нельзя". Держитесь, пожалуйста".
Это он поддерживал бодрость в прихворнувшей было Анне Григорьевне, а сам…
В другом письме Герасим Васильевич просит: "Вы, пожалуйста, давайте мне поручения, кого найти или кому что передать, о ком что рассказать. С большим удовольствием сделаю, если смогу". И это просит человек, который давно разменял восьмой десяток и у которого вместо ног - протезы. Он остался верным себе, потомственный помор, мой дорогой руслановец!
Однажды Точилов поведал Анне Григорьевне о возвращении в Архангельск из Тромсе. Я приведу эту часть его письма, где опять-таки проглядывает дельный характер:
"Еще хочу вам написать про встречу с женой. На норвежском транспорте "Гудвик" привезли нас с Михаилом Поповым домой. Пароход ошвартовался у лесозавода № 23. Ко мне в каюту заглянул капитан и говорит: "Видимо, ваша жена с ребенком приехала встречать". Я, можно сказать, испугался. Думаю: плохо с ней будет, когда увидит безногого мужа. Ведь я писал из Тромсе - все в порядке, еще поплаваем. Не хотел расстраивать раньше времени.
И вот меня, прекрасно одетого моряка, выносят по трапу на руках… Ну, думаю, все. Ан, нет. Посадили нас на катер, дочь рядом, Дина, трех с половиной лет. Она и говорит: "Мама, ты не плачь - папа-то жив, а ноги вырастут…" Тут и у меня слезы - не сдержался".
Итак, лечу в Архангельск. Листаю записи в блокноте, книжку Александра Садовского "Поединок в Айс-фиорде", вспоминаю разговор с Анной Григорьевной. Перед глазами - четкая картина трагедии.
"Руслан" тонул. В первую шлюпку сели Шура Шебунина, Дмитрий Антуфьев, Валентин Волынкин, Николай Спиридонов, Александр Ларионов, Григорий Сальников, Андрей Иванов, Трофим Иванов и кок Ярошенко.
Примечательная деталь - ее запомнили Попов и Бекусов: увидев, что Шура Шебунина прыгнула в шлюпку в одних туфельках, Точилов бросил ей валенки, которые сам собирался надеть. Скоро Герасим Васильевич снимет пальто и отдаст его Андрею Бекусову.
Некоторое время первая шлюпка держалась возле "Руслана". С тонувшего корабля хорошо видели, как Шура стояла на корме, вцепившись в плечо боцмана. Волынкин стоял посреди шлюпки, выделялась его длинная черная шинель военноморского образца, за которую штурман шутя называл радиста - "отставной офицер". Волынкин не выпускал из рук радиоприемника. Может быть, ему вспомнился в эту минуту знаменитый радист Баяджи, благодаря радиоприемнику которого удалось спасти часть экспедиции Нобиле, совершавшей на дирижабле трагический перелет Шпицберген - Северный полюс - Шпицберген? На "Руслане" заметили еще, как Волынкин сделал прощальный знак рукой, и дружески ответили ему тем же. Скоро шлюпка скрылась за могучими волнами, и с тех пор девять человек не подавали миру никаких вестей.
Вторую шлюпку с остальными моряками еле-еле удалось отгрести от "Руслана": водоворот засасывал ее вместе с пароходом. Но едва она вырвалась, - накатил крутой вал, подмял шлюпку, накрыл людей, смыл хлеб и сухари.
- Ставлю шлюпку поветрию! - крикнул с носа Точилов.
- Ага, - крикнул капитан. - Т-таким образом мы п-пойдем к берегу, к-который (капитан посмотрел на тяжелый, стоявший на банке компас) д-должен быть в десяти-пятнадцати милях.
Капитан солгал… чтобы поддержать бодрость своих людей. В действительности, идя по ветру, удалялись от Шпицбергена. Но против ветра, достигавшего десятибалльной силы, шлюпка, естественно, бороться не могла.
Позже я узнаю, что капитан едва не погиб раньше своего парохода. Точилов помнит, как, выскочив из каюты, где отдыхал после вахты, он сразу не нашел Клюева. Оказалось, Василий Алексеевич, видя, что после нахлестов волн вода с палубы убывает слишком медленно, и полагая, что заело бортики, выбежал на корму. Грохот вала - Клюев еле удержался за ванты. "Ч-чуть не унесло", - как всегда, слегка заикаясь, усмехнулся капитан, стряхивая воду с промокшей бекеши. Понятно теперь, отчего в шлюпке Василий Алексеевич начал быстро коченеть:
Точилов разбудил его сильным певучим окриком помора:
- Василий Алексеевич! Мотает сильно. Надо плавучий якорь.
Капитан кивнул, но какая-то безучастность звучала в ответе его: "Да, сейчас"… Вдруг матросы услыхали страшную ругань. Они удивились. Ругался Клюев, сдержанный человек, от которого редко можно было услыхать бранное слово.
Капитан ругался, потому что… выронил обледенелое весло.
Обледенелые весла еще до него выпустили из замерзающих рук Никаша, Нетленный и Воронцов, но что капитан простил подчиненным, того не мог простить себе…
- Д-даже весло выронил… Т-теперь я лишний… балласт. За спиной матросов раздался глухой звук, как будто треснул продавленный ногой ослабевший лед.
Капитан застрелился из охотничьего ружья.
Видимо, не мог вынести капитан и того, как на его глазах гибнут товарищи, друзья. Ледовитый океан чинил расправу: опустили за борт окоченелые тела Никаши Антуфьева, Володи Нагибина, Павлика Меньшикова, Вани Нетленного, Коли Бодонского, Жоры Пустынникова… Совсем молодые - по двадцать с небольшим…
Но Точилов не так просто сдавался в своих ухищрениях поднимать бодрость людей. Ни с того, ни с сего он начал поносить себя самым нещадным образом:
- Вот я какая дура! Забыл захватить бритву "Золинген". Мировая бритва…
- Что с тобой, Герасим? Неужели ты думаешь, что нам придется бриться?
- Вот несчастье, вот несчастье! Забыть такую бритву. Ни точить, ни править - полгода брейся…
Непередаваемая искренность была в голосе Точилова. Она подкупила руслановцев так сильно, что и другие стали припоминать, что ценного и кем посеяно на "Руслане". А особенно жалели голландский, в белых жестяных коробочках, душистый табачок. Нет, нет, совсем еще не табак дело! Новые силы обрели руслановцы, налегая на весла…
На пятый день их осталось трое. Не было сил грести, руки не держали весел. Лишь парус из простыни гнал шлюпку по ветру.
- Андрюша, обернись! Что-то стучит.
- Брось, Герасим! Это тебе мерещится. Мне пять суток мерещится - помпы стучат. Это я месяц на "Малыгине" наслушался, как помпы стучат. Вот и теперь…
- Я тебя очень прошу, Андрюша, обернись! Мотор стучит.
- Какой тебе мотор! - ворчал под одеялом Попов…
Точилов стянул шапку и слабо помахал ею в воздухе.
Легкая усмешка пробежала по заострившемуся лицу Бекусова и сразу же застыла на нервно задергавшейся скуле. В волнении запрыгали губы, щеки облила краска.
Это он обернулся и увидел корабль.
Что произошло дальше, вы уже знаете из судового журнала "Рингселя".
Встреча с Точиловым… Что знаю я о нем? Несколько скупых строк из биографии? Мальчишкой стал матросом, участвовал в спасении десятков судов. Все было - зимовал на пустынном берегу Кольского полуострова, уносило на льдине в море, доставал из трюмов "утопленников" каучук, трубы, ладан, муку, вино, бомбы, машины… Самому доводилось тонуть.
Я летел на борту ИЛ-18 по маршруту Ленинград - Архангельск. Голову сверлил вопрос: как сложилась жизнь Герасима Васильевича после той трагедии? Надоедливой мухой крутились в памяти сожалеющие слова из норвежской "Тидэнс Тенг": "Когда человек молод, то, пожалуй, почти не стоит быть спасенным, чтобы всю жизнь оставаться калекой…"
VI
Они величали друг друга - бабушка, дедушка. Если Нина Николаевна задерживалась во дворе, Герасим Васильевич подавал голос из окна: Бабушка, ты где?
- Почти полвека вместе, - сказала Нина Николаевна. - Из них только десять лет со здоровым-то пожила. Как за каменной стеной… А помнишь, дедушка, челнок?..
Герасим Васильевич махнул: ладно, мол, тебе, бабка, чего по молодости не бывает.
А было вот что. Году в двадцать пятом судно, на котором плавал Точилов, неожиданно завернуло на несколько дней в Архангельск. Герасим не успел сообщить жене в Зимнюю Золотицу, чтоб подъехала, - там они обычно и встречались во время стоянок. А тут… Недолго думая, Герасим взял у знакомых в Соломбале лодчонку - и айда на веслах. Макинтош вместо паруса, попутный ветер - за сутки отмахал больше ста миль, встретился с женой.
Не могли, видать, и тогда друг без друга…
С того дня, когда привезли Герасима домой с "Гудвика", для обоих начались испытания. Первая поездка в Ленинград, в институт протезирования. Волновалась Нина Николаевна: что делать с безногим в большом незнакомом городе? А на перроне матросы в бушлатах, эпроновцы. Извините, говорят, Фотий Иванович в отъезде, - "Садко" поднимает, он нам поручил. Поселили в лучшем номере "Астории": "Живите и ни о чем не волнуйтесь".
В больницу Нина каждый день наведывалась - учила Герасима ходить на протезах. Хуже маленького он, "государственные ноги" долго не мог сгибать - измучилась сама и его в ругань ввела:
- Все к черту! Не надо мне никаких ног - пропади они пропадом!
- Терпи, миленький. Как же без ног? Сам рассуди. Устал. Отдохни, на сегодня хватит.
Вытирала платочком пот с его лица и со своего.
Вернулся Крылов, прямо с поезда в больницу, уткнулся лицом в его грудь, скрывая слезы:
- Держись, браток. Моряков голыми руками не возьмешь. Поедешь на Кавказ, подлечишься, сил наберешься.
На Кавказе Герасим превратился чуть ли не в штатного лектора. Весть, что на Черном море "тот самый Точилов", в день обежала побережье - делегация за делегацией: "Просим, Герасим Васильевич, рассказать".
Со стороны можно было подумать: стоит на улице красавец моряк, одет с иголочки, тросточкой крутит, дивчину под руку держит, не отпускает, охмуряет. Это - со стороны…
На отдыхе застала Герасима новость: Президиум ВЦИКа наградил его орденом Трудового Красного Знамени - за участие в спасении "Малыгина" и исключительное мужество, проявленное при чрезвычайных обстоятельствах. Теперь совсем отбоя <от людей не стало: увидят моряка с орденом, окружат, тихонько спрашивают друг друга: "Это тот самый Точилов?" - "Ага". - "Ну-у!".
Как-то пригласили Герасима Васильевича на отдаленную стройку: "Выступите, пожалуйста, перед рабочими. Нелегко им, тайгу корчуют". Потом руководители стройки, случайно встретив его, рассказали: "А знаете, что произошло после вашего выступления? Весь коллектив объявил ударный месячник - только держись". Нет, ни дня, ни часа не чувствовал себя отрезанным от людей, от жизни Герасим Точилов. В годы войны был бойцом МПВО, дежурил, когда в Архангельске объявляли воздушную тревогу.
Но было бы неправдой сказать, что так уже все было гладко. Постоянный пропуск в порт и радовал, и огорчал. На любом корабле хоть и желанный гость, но - гость… Швартовы бы отдать, заступить на старпомовскую вахту, зарю встретить где-нибудь в Белом…
По настоянию жены стал он ездить летом в Зимнюю Золотицу, к морю. Жил в рыбацких станах вместе с бригадами неводчиков. Море - рядом. Ветры, густые, порывистые, в лицо, едва откроешь дверь. И слова кругом привычные - тони, бриз, чистый горизонт… И говор прибоя - родной. И люди - земляки, поморы. И байки по вечерам - морские, соленые…
Зимой в доме на улице Урицкого не переводились старые дружки-кореша, теперь известные мореходы, штурманы, капитаны. Посидят, потолкуют, новости флотские порасскажут, старое вспомнят - Герасиму Васильевичу легче. Среди гостей - Владимир Иванович Воронин, уже знаменитость, депутат Верховного Совета. Написал Владимир Иванович на фотографии, где их сняли вдвоем: "Старому моряку - труженику моря, дорогому Герасиму Васильевичу Точилову от помора-капитана Воронина В. И. с сердечным приветом и уважением. 5 декабря 1949 года". Труженику моря… Нет, настоящие друзья не списывали его на берег.
Так заново познавал он смысл жизни. А тут дочь подрастала - школа, пединститут. Заботы не маленькие. А тут земляк-однофамилец из Зимней Золотицы - Николай заглянул вскоре после войны, грудь в медалях. "Демобилизовался, - говорит, - Герасим Васильевич, не знаю теперь, куда податься". - "Как это не знаешь? - вздыбился Точилов. - Все поморы, а тем более мы, Точиловы, с морем неразлучны". Заковылял к причалу, вскарабкался по трапу на "Вытегру", где знакомый капитан: "Возьмешь, Петр Иванович, парня? Одно скажу - работяга. Из Зимней Золотицы - сам знаешь"…
И пошел морскими дорогами матрос Николай Точилов. Брал с собой учебники, учился заочно. Интересовался Герасим Васильевич у друга-капитана: "Как мой крестник?" - "Парнишка хороший. И с головой - книжки на судоводителя грызет". - "Я тебе что говорил, Петр Иванович! Морской порядок…"
Много таких вот ребят отправил в моряки "тот самый Точилов". Случалось, уходили они в дальние рейсы, оседали где-то на Дальнем Востоке. А этот, Николай, не исчез. Как там и что - не будешь выспрашивать, дело молодое, только потупил однажды голову штурман малого плавания Николай Точилов: "Мы тут с вашей Диной решили…" Ах, каналья, ну и тихоня! Свел брови Герасим Васильевич, метнул взгляд-молнию на бабку - женщины, они и от горя и от радости плачут - стукнул об пол тростью и вдруг рассмеялся: "Стало быть, фамилию менять не придется, а?"
Так была продолжена морская династия Точиловых. И потом уже, когда Николай Евлампиевич стал капитаном дальнего плавания, у него нет-нет да интересовались: "Вы, случаем, не родственник тому самому Точилову?" - "Сын". - "Ага, тогда понятно". - "Что понятно?" - "Наследственная профессия".
Это верно - наследственная. Я попал в дом Точиловых в удачное время: в сборе была вся семья. Редчайшая редкость. Николай Евлампиевич месяцами в морях, водит свой "Таймыр" по всему белу свету. Но когда лесовоз отдаст швартовы у архангельского причала, на берегу капитан непременно увидит знакомую фигуру жены. Не было случая, чтоб не встретила, хотя иной раз теплоход возвращается ночью или перед самым Архангельском ему вдруг меняют причал. Было - уроки в школе перенесла по такому случаю, а встретила.
В этот раз Николай Евлампиевич водил "Таймыр" в Лондон.
- Послезавтра опять в рейс. Теперь, если задержки не будет, вернусь домой месяца через два, не раньше. Из Кандалакши пойдем на Дудинку с грузом для Норильска. В Игарке примем лес и двинем на Бремен…
Такая непоседливая жизнь.
Однажды Николай Евлампиевич вел корабль из Польши напрямую в Игарку. Дина Герасимовна с младшим сынишкой встретила его на полпути в море с другим караваном. Несколько дней шли след в след во льдах, и жена не могла пересесть. Посмотрит капитан в бинокль, увидит на палубе "Припятьлеса" Дину с Сашкой - помашет. А то пройдет на бак, а они - на корму, перекинутся вопросами: "Что дома?". - "Все хорошо". - "Как Лешка учится?". - "Хорошо. А у тебя?". - "Видишь- хорошо". Веселый разговор…
На столе перед нами - стопка книг на английском языке, шариковые ручки, монеты, значки. Николай Евлампиевич уловил мой вопросительный взгляд.
- Подарки лондонских ребятишек нашим, - в шестой школе Архангельска клуб интернациональной дружбы. Перед отходом отсюда наши просили передать, а это - в ответ. Стояли на Темзе - весь класс с учительницей пригласили на борт. Встретили по всем правилам: показали теплоход, прокрутили фильм "По Советскому Союзу", угостили русским чаем…
Думал ли я, что поиски следов давней трагедии "Руслана" заведут меня так далеко в сегодняшнюю, нацеленную в будущее жизнь? Передо мной сидел Алексей - внук Герасима Васильевича. После окончания третьего курса высшей мореходки приехал сюда, на север, на практику. А второй внук, Александр, получил аттестат зрелости.
- Ну а дальше? - поинтересовался у него.
Саша взглянул на меня так, словно я задал лишний вопрос.
- Ясное дело - в море…
Герасим Васильевич вдруг встрепенулся: