Старец, склонив голову, лихорадочно размышлял. И впрямь, порядку получалось маловато. Как ни крути, а выходило, что этот долговязый юнец прав в своем удивлении и возмущении. Но если он прав, тогда кто же не прав?.. Кто? От таких мыслей его даже бросило в жар. Он искоса поглядел на Иоанна, который, не обращая на старца внимания, что-то искал в книге "Бытие". Не иначе как еще одну каверзу готовит. И точно.
- Вот тоже непонятно, - ткнул Иоанн в рукописный текст. - Тут ведь написано, что господь создал человека по образу и подобию своему.
- И что же? - сердито спросил Артемий, в то же время ощущая облегчение от того, что не надо отвечать на предыдущий вопрос.
- Стало быть, святые, кои плоть свою измождают, с божьим образом воюют? А почему ж они тогда святые?
- По образу и подобию - то про душу сказано, - после некоторого раздумия нашелся старец. - Про душу, но никоим образом не про плоть.
- Это у нас такая же душа, как у бога? - наивно восхитился ученик, и Артемий вновь потерял дар речи, да и что тут ответишь.
Скажешь: нет у бога души - кощунство. Не такая она, как у человека? А как же по образу и подобию? Пришлось, путаясь и невнятно бормоча, рассказывать про божью искру, коя и подразумевается тут, когда речь идет о подобии. Мямлил он долго, пока сам вконец не запутался настолько, что оборвал себя на полуслове, после чего спросил:
- Теперь понятно?
Иоанн неуверенно пожал плечами, но повторить не попросил.
"И на том слава богу", - облегченно вздохнул Артемий, заканчивая занятие, но на следующий день все повторилось, только теперь старец должен был пояснить, почему Ной оказался таким злым праведником: проклял Хама и Яфета лишь за то, что те немного посмеялись над ним, увидев его голого и пьяного.
- Сам же виноват, - убежденно доказывал он. - Вон у нас в Калиновке кузнец Охрим напьется и ходит по селу, песни горланя. Да так забавно, что над им все суседи смеются. Так что же он теперь - проклясть всех их должен?
- То соседи, а то - родные сыновья. Понимать должны, - поучительно заметил Артемий.
- Сынов-то, чай, еще жальчее должно быть, - ответил Иоанн. - Ну отругай их, коли они такие бестолковые, накажи как-то, а тот же сразу проклинать кинулся. - И немедленно делал глубокомысленный вывод: - Да у нас, выходит, в деревне все праведники, коли из-за такой малости детишек не проклинают, - и, почесав в затылке, добавил: - И не пойму я, как он узнал, что они смеялись над ним. Он же дрых без задних ног. У нас в Калиновке бабка Маланья и тверезая так храпит - из пушки не подымешь, а тут пьяный. Не иначе как опосля Сим на братьев своих донес, боле некому. А князь Воротынский сказывал завсегда: "Доносчику первый кнут". Вот и надо было с Сима начинать.
Вопросы плодились и множились. То Иоанн возмущался тем, что господь убил Эзру за то, что тот коснулся его ковчега.
- Он же поддержать его хотел, - бубнил обиженно, - чтоб как лучше.
- Нельзя касаться, - терпеливо пояснил Артемий. - Запрещено.
- А не поддержал бы, так тот бы вовсе свалился. Ковчег в грязи изгваздать лучше, что ли? - не уступал упрямец.
То ему не нравилась казнь, учиненная жителям Содома и Гоморры.
- Ну, те, кто большие - понятно. Раз его заповедь нарушили, так чего уж тут. А с дитями как быть? Ты же сам, отче, сказывал, что младенец не повинен еще ни в чем.
- Не было там детей, - в сердцах опрометчиво ляпнул Артемий и тут же, при виде удивленных глаз Иоанна, раскаялся в сказанном, но было поздно.
- А что ж за град такой? Ну вот коль детей нет, так они давно померли бы. Али там бабы не рожали? А как же тогда?..
Старец наивно полагал, что, дойдя до Нового Завета, ему станет легче, но ошибся. Вопросов не убавилось, а прибавилось.
- За что Исус смоковницу проклял? Неправильно как-то.
- За бесплодие, - пояснил Артемий, обрадовавшись, что хоть один вопрос оказался относительно легким, но, как выяснилось, ликование оказалось преждевременным.
- Так тут же сказано, что не время было собирания смокв. Это ж все равно что яблоню зимой проклясть. Разве ж дело? Взял и безвинное дерево загубил. За что?
- То притча была, - попытался втолковать старец. - Притча о бесплодии.
- Так он бесплодие проклял? - догадался Иоанн.
- Ну да. Теперь-то понятно?
- Не-а. Вот у нас в Калиновке баба Нюта совсем старая. Ей уж нипочем не родить. Так что ж, выходит, ее каменьями забить надо, коль она бесплодная?
Дошли до смертных мук и распятия Христа, и снова объявились вопросы:
- А вот разбойника-то, коего вместе с Иисусом распяли. Разве же Христос прав, когда его в рай с собой пообещал взять?
- Но он раскаялся, - устало вздыхал Артемий.
- Да где ж?! - удивлялся Иоанн и тыкал ему под нос текст с Евангелием. - Вон, всего-то и сказал, что не по правде Христа распяли, да попросил помянуть его, когда тот придет в царствие свое небесное. Это что ж, он всю жизнь убивал да грабил, а за такую малость сразу в рай?! А ведь те, кто не христиане - они в аду горят?
- Да! - утвердительно произнес старец.
- А хорошо ли это? Выходит, его же жертвы невинные, ибо убиенные допрежь того, как Христос объявился, - в аду, а сам разбойник - в раю. Первый человек, кто после Христа в рай вошел, - тать шатучий.
А то брался выписывать что-то и после, изумленно подняв брови, всматривался, будто сам не верил написанному.
- Это что ж, выходит, в евангелии от Матфея и от Марка лжу рекут? - шепотом спрашивал он у Артемия.
- Почему лжу? - в свою очередь удивлялся тот.
- Я ж на прошлой неделе учил имена двенадцати апостолов, кои ты мне назвал и чьи лики на иконах в церквях.
- Так что?
- А нет в церквях никакого Левея, прозванного Фаддеем, как то Марк и Матфей сказывают.
- То есть как нет? - не верилось священнику.
- Так и нет. Там Иуда Иаковлев, яко у Луки прописано. И апостола Нафанаила, коего Иоанн в своем евангелии поминает, тоже нет. Это что же, все три обманывают?
И вновь Артемий вслед за дотошным учеником лез в указанные места и с превеликим для себя ужасом обнаруживал, что дела обстоят именно так, как излагает этот назойливый юнец. И получалось, что указанный у Иоанна-богослова апостол Нафанаил в церкви и впрямь не упоминался среди двенадцати учеников. Ни он, ни загадочный Левей, прозванный Фаддеем, который присутствовал у Матфея и Марка.
Это была последняя капля в чаше терпения, после чего старец понял, что дело заходит слишком далеко. И вечером, жалея лишь о том, что не начал с этого гораздо раньше - ну кто ж знал, что такая надоеда попадется?! - Артемий, усадив юношу подле себя, растолковал ему, что мудрствовать и умничать гоже, но не при чтении святого писания, коему надлежит только верить. Это особенно важно, потому что если такие ненужные вопросы станет задавать великий князь, на поведение которого смотрит весь остальной народ, начиная с бояр и заканчивая холопами, то что же тогда будет?..
- На православной вере покоится единство всей Руси. Всколыхни ее, усомнись в ней - и все, пиши пропало!
- Я только узнать хотел, - виновато пробубнил смущенный отрок.
- Не надо ничего узнавать! - рубил перед собой воздух Артемий, настроенный раз и навсегда пресечь, ликвидировать, убрать.
- Так непонятно же, - упирался Иоанн.
- Не надо ничего понимать! Верь, и все тут! Прочее же от лукавого! Христос учил, что если мы будем иметь веру с горчичное зернышко и скажем горе перейти с места на место, она перейдет и ничего не будет невозможного для нас.
- А мудрость как же? - протестовал ученик.
- А что мудрость? - пожимал плечами отец Артемий. - И в святых книгах сказано, что мы никогда ничего не узнаем, поелику нам не постигнуть глубины сердца у человека и не понять слов мысли его, так как же мы можем испытать бога, сотворившего все это? Писано мудрым: "Тогда я увидел все дела божьи и нашел, что человек не может постигнуть дел, кои делаются под солнцем".
- А как же Федор Иванович сказывал о премудрости, коя знает давнопрошедшее и угадывает будущее, знает тонкости слов и разрешение загадок, предузнает знамения и чудеса и последствия лет и времени. А как…
- А никак, - сердито отрезал старец, но, услышав предостерегающее покашливание Карпова, тут же поправился: - То им реклось про человеческую мудрость. Оно правильно. Ты - великий князь, тебе без нее никак не обойтись. Но ты же тщишься познать божию премудрость, а это не след. Сокрыта она от очей всего живущего и от птиц небесных утаена. Стремление твое уже инако именуется, не поиском истины, но излишним умничанием. О том и в святых книгах сказано. - И процитировал: - Нечестивые же как умствовали, так и понесут наказание за то, что презрели праведного и отступили от господа. А в книге Иова о премудрости сказано: "Не знает человек цены ее и она не обретается на земле живых. Не дается она за золото и не приобретается она за вес серебра".
- А как же апостолы? - жалобно пискнул ученик.
- И они никак, - почти со злорадством отрезал Артемий. - Митрополиту Макарию лучше знать - чьи лики в церкви размещать. Или ты полагаешь, что больше его в святом писании мыслишь? Нет? Ну тогда иди и веруй. А ныне я на тебя епитимию накладываю - десять дней по десять раз молитву господню зачтешь да столько же "Непорочны".
- Может, я лучше Исусову молитву зачту? - хитрил Третьяк, помня, что она еще короче и имеет всего семь слов.
- Не может, - сурово оборвал его старец и добавил: - Вкушать же три дня дозволяю лишь хлеб с водой.
- А грибочков можно? Они ж тоже постные.
- Нельзя! Это не пост, а епитимия, понимать надо.
И спустя всего пару дней Артемий не мог не нахвалиться на Иоанна. Паренька будто подменили. Ни одного вопроса, ни одного возражения или, скажем, сомнения в чем-либо. Правда, глаза у него как-то потухли. Исчез некий огонек любознательности. И вообще старец подметил: когда занятия проводит Федор Иванович - огонек есть, а когда он сам - нет. Даже обидно стало.
Правда, если речь заходила о более простых предметах - какая утварь в церкви и откуда появилась, для чего она предназначена и что собой символизирует, то в Иоанне снова просыпался интерес. Хотя и тут не обходилось без вопросов, но они были уже не крамольные, а, скорее, уточняющие, то есть по делу.
Интересовало его все. Чем отличаются степенные антифоны от изобразительных, а те, в свою очередь, от праздничных, да отчего они так называются. Или вот, к примеру, в чем отличие великого водоосвящения от малого. Приходилось пояснять, что великое совершается накануне и в день праздника Богоявления, малое же - в дни храмовых и некоторых других праздников, а также по желанию верующих в любой день. Кроме того, в чин великого входят одни молитвы, а в чин малого совсем иные.
Любопытствовал он и причиной, по которой в Ваий Неделю в храм приходят с ветками вербы, и отличиями царских врат от дьяконских дверей, и тем, почему Пасха не входит в число самых главных двунадесятых праздников, числясь лишь в великих, и прочим.
О чем-то отец Артемий рассказать мог, но иного и сам не знал, однако неведение свое не скрывал и виновато отвечал, что невдомек ему, отчего монаха именуют монахом, монастырь монастырем, игумена - игуменом, икону - иконой, лампаду - лампадой, а потир - потиром.
"Эх, мне бы сюда старца Феодорита, - вздыхал он с тоской. - Вот уж ученый муж. По-гречески все равно что по-русски говорит, да и прочие языки при нужде осваивает так быстро, что диву даешься. Глядишь, растолковал бы нашему государю. Да и я тоже хорош, - бранил он себя нещадно и даже удивлялся: - Вот сколько раз читали в монастыре, где проживал, паримию. И в Великий пост, и на вечернях в дни некоторых праздников, и на великом водоосвящении. Иной раз помногу, чуть ли не до семи-осьми, а на утрени Великой субботы и до полутора десятков, а я ни разу так и не удосужился спросить - отчего такое чудное название. Или вот тоже параклис. Наизусть помню, а почему тот именуется именно так - не ведаю". После такого сурового осуждения он тут же накладывал очередную епитимию, но на этот раз на самого себя, и честно замаливал грех равнодушия.
Богослужебные книги и те куски из них, что давал старец, Третьяк тоже беспрекословно выучивал наизусть, свободно ориентировался и в ирмологии, и в октоихе, знал псалтирь и служебник, требник и типикон, триодь и часослов, не говоря уж об Апостоле и Евангелиях.
Правда, Карпова будущий великий князь все равно слушал внимательнее. Рядом с окольничим он мог часами сидеть неподвижно, словно завороженный, внимая его увлекательным рассказам. Не то чтобы пошевелиться, он и дышать, казалось, забывал, пока тот повествовал свои дивные истории. То есть выходило, что сказания Федора Ивановича ему все равно поинтереснее.
Однако по здравом размышлении отец Артемий рассудил, что уж лучше пусть не будет огонька, но зато не будет и вопросов. Сам Артемий тоже далеко не во всем соглашался с нынешними отцами церкви, потому и ушел из псковского монастыря. Не по душе ему были церковные порядки, алчность, сребролюбие и прочее, что творилось в обителях тех времен. Ему зачастую претили и поучения отцов церкви, да и в святых книгах он не со всем соглашался, но считал, что поначалу его ученик должен обучиться общепринятому, а уж потом мыслить далее.
Но особенно хорошо у них получалось, когда они учили совместно. До поры до времени помалкивавший Федор Иванович, внимательно прислушивающийся к поучениям старца, неожиданно встревал в разговор и лихо дополнял библейское высказывание, процитированное отцом Артемием, какой-нибудь мудрой поговоркой.
Старец пристально смотрел на Карпова, после чего выдавал еще одно изречение из святых книг. Федор Иванович снова и почти мгновенно парировал другой подходящей присказкой. И так это славно у них получалось, что Третьяку оставалось только восторгаться обоими. Причем зачастую это перебрасывание превращалось в своего рода состязание, когда старец принимался цитировать поучения одно за другим, да все на разные темы.
- Против вина не показывай себя храбрым, ибо многих погубило вино, - начинал старец.
- Кто винцо любит, тот сам себя погубит, - тут же подхватывал Федор Иванович.
- От лежащей на лоне твоем стереги двери уст твоих, - с лукавой улыбкой продолжал старец.
- Лучше в утлой ладье по морю ездить, чем жене тайну поверить, - находил нужное Карпов.
- Не будь духом твоим поспешен на гнев, потому что гнев гнездится в сердце глупых, - переходил на другую тему отец Артемий.
- От гнева до глупости один шаг, - победно усмехался бывший думный дьяк.
- Наушник и двоязычный да будут прокляты, ибо они погубили многих, живших в тишине, - замечал старец.