Царское проклятие - Валерий Елманов 5 стр.


Ближе к ночи княжич обнаружил, что нет и его мамки, которая тоже куда-то исчезла. Прочие же холопы на все его расспросы виновато отводили взгляд и ничего путного не сообщали. Лишь много позже он узнал, что Аграфену Федоровну взяли под стражу даже чуть раньше, чем брата. Только ее, в отличие от Ивана Федоровича, не стали заковывав в железа, бросать в темницу и морить голодом. С мамкой великого князя поступили гуманнее, попросту отправив в дальнюю обитель под Каргополем. Но это знание пришло потом, а сейчас Ванятка оставался совершенно один, позабытый не только сановниками своего отца, но и холопами.

"Все меня бросили. Никому-то я не нужен", - мелькала тоскливая мысль, и он грозился кулачком невесть кому:

- Вот погодите-ка, вырасту, дак я вам всем покажу!

В ложнице было пусто. Правда, оставался меньшой брат Юрий, но с него проку было мало. Глухонемой, а вдобавок еще и слабоумный, он мог только радостно или горестно гугукать, четко улавливая настроение самого Вани. Иногда выходило невпопад, но на сей раз получилось одинаково, так что полночи братья проревели, уткнувшись друг в дружку.

- Один ты у меня и остался, - вытерев слезы, наконец-то успокоился княжич. - Остальные все - изменщики, - и пожаловался: - Тебя-то небось не тронут. На што ты им, такой, нужен? А вот за мной не ныне, так завтра непременно придут. С ножами, - добавил он, подумав.

Юрий понимающе гугукнул и… уснул, оставив Ваню наедине с тягостными думами. Княжич же, немного полежав в уголке, куда он стащил всю постель вместе с одеялами и подушками, заснуть не мог. Во-первых, не выходили из ума головники, а во-вторых, было стыдно - он же специально оставил Юрия спать с краю, чтобы когда придут резать, то в темноте ошиблись. Однако и меняться с меньшим братом местами он тоже не хотел - страшно. Вместо того он, прихватив подушку и одеяло, перебрался в другой угол, решив, что теперь поступил по справедливости и тут уж все в божьей воле. В какой угол их господь направит, туда и пойдут коварные ночные тати.

На всякий случай он еще помолился, чтобы они выбрали не его сторону, но чью - не называл. Вышло, что от себя он беду отгоняет, но и на брата ее не наводит. Лукавил, конечно. Понимал, что это нехорошо, но ничего поделать с собой не мог - уж больно страшно.

Убийцы в ту ночь так и не пришли, но княжич все равно запомнил ее надолго. И он, несмотря на юный возраст, уже сейчас догадывался, для чего Василий Васильевич, спустя несколько месяцев после той ночи, женился на Анастасии, дочери татарского царевича, названного Петром, которая по матери приходилась малолетнему Иоанну двоюродной сестрой. Вначале породниться с царской семьей, а затем…

Впрочем, Василий Васильевич и без этого родства уже творил что хотел. Не понравилось ему, к примеру, что князь Иван Федорович Бельский, которого со смертью Елены Глинской выпустили из темницы, не желает ходить в его подручниках. А каково было тому подчиняться Шуйскому? Он-то сам куда как знатнее его.

Василий Васильевич лишь муж двоюродной сестры этого мальчишки, именуемого великим князем. Бельский же свой род ведет от потомков Ольгерда. Получается, что по отцу он - из Гедеминовичей, а по матери, Анне Васильевне, рязанской княжне, которая доводилась Иоанну III родной племянницей, он у нынешнего Иоанна и вовсе в двухродных братанах.

Ох, какие свары разыгрывались в Думе, когда Иван Федорович да его сподручник Михайла Васильевич Тучков начали советовать сидевшему на отцовском стольце княжичу пожаловать боярством Юрия Михайловича Голицына, а Ивана Ивановича Хабарова - окольничеством. Чуть ли не до драки дошло у Бельского со вставшим на дыбки против этих назначений Василием Васильевичем и его младшим братом Иваном. Поначалу-то криком обходились, а потом и руки к бородам потянулись. А ее тронуть - такое оскорбление, которое только кровью смывают, больше ничем.

На Василия Васильевича в такие минуты и вовсе было страшно глядеть - и без того тучный, тут он и вовсе багровел, да так, что кожа на лице приобретала синюшный оттенок. И никому из них не было дела до перепуганного восьмилетнего мальчика, робко вжимавшегося в один из уголков тяжелого массивного стольца, и ему оставалось лишь запуганно смотреть на бушующих сановников, не зная, что сделать и что предпринять, а мечтая лишь об одном - побыстрее бы все закончилось, пусть хоть как.

Закончилось же по обыкновению Василия Васильевича - меньше слов, а больше дела. И покатили его противники, застигнутые врасплох и не ожидавшие, что он пойдет на такое самовольство, кто в ссылку, кто в тюрьму.

Больше всего досталось думному дьяку Федору Мишурину. Хотя он и сам виноват - когда Рюриковичи да Гедеминовичи в свару вступают, худородным в нее лучше не соваться. Своих, памятуя о знатности крови, они еще могут пощадить, хотя тоже не всегда. Зато остальным головы не сносить. Нет теперь Василия Иоанновича, который тебя из прочих выделял, так что сиди тихо и не лезь, куда не просят, а полезешь - пеняй на себя.

Люди Шуйского, нимало не чинясь, вломились к дьяку на подворье, содрали с него всю одежу, чтоб сраму побольше, и нагого отволокли к плахе, где и отрубили ему голову. Вот так, без суда и следствия, расправлялся со своими врагами князь Шуйский.

Но не успел Немой осуществить свою затею до конца. Темпераментная молодая женушка, в жилах которой наполовину текла горячая татарская кровь, всего за пять месяцев выжала из немолодого боярина все соки. Да и то взять, не мальчик он был, далеко не мальчик. Пускай и хорохорился, но на возраст посмотреть - только в боярском чине хаживал тридцать два года. Всех же лет имел под шесть десятков, и ничего удивительного, что он в ноябре того же 1538 года скончался.

- Я хорошо помню Василия Васильевича. И что он сделал, тоже, - многозначительно повторил угловатый подросток в нарядной одеже, но Андрей Михайлович намека не понял, приняв все за чистую монету.

- Это правильно, - одобрил он. - И как самобрат его, Иван Васильевич, тебя от Бельских спас, тоже припомни.

Подросток скрипнул зубами и медленно процедил:

- И о том мне не забыть.

А услужливая память мгновенно выплеснула то, что так хотелось бы выкинуть из нее. Начал младший брат Немого с того, что повелел митрополиту Даниилу удалиться в монастырь, а на его место возвел радушного игумена Троицкой Сергиевской обители Иоасафа Скрыпицына. Возвел и, как выяснилось впоследствии, промахнулся. Не сразу, а спустя лишь полтора года осмелевший Иоасаф выхлопотал у десятилетнего Иоанна приказ об освобождении Бельского.

Шуйский в сердцах наорал на сжавшегося в комочек великого князя, зловеще пообещал, что этот брат изменника еще себя покажет, и надменно удалился к себе на подворье, рассчитывая, что без него никак не обойдутся и не сегодня, так завтра, за ним непременно прибегут. Однако никто не приходил, а спустя время ему, опять-таки по указу великого князя, повелели ехать во Владимир, дабы боронить восточные рубежи от обнаглевшего казанского хана. Делать нечего, пришлось покориться.

За время отсутствия Шуйского Бельский развернулся вовсю. Именно тогда из темницы выпустили Евфросинью, вдову дяди великого князя Андрея Ивановича, три года назад умерщвленного по приказу Елены Глинской. Урожденная княжна Хованская вышла на свободу не одна, а вместе с малолетним сыном Владимиром. Юному княжичу вернули и Старицу, и прочие земли, входившие в удел его отца.

Тогда же сняли оковы, в которых он томился почти полсотни лет, с князя Дмитрия, сына Андрея Васильевича Угличского, доводившегося великому князю Иоанну IV двоюродным братом. Этому свободу не дали, поместив его в Спасо-Прилукском монастыре в Переяславле-Залесском.

Словом, не забывая о своих выгодах, Бельский и впрямь старался навести порядок в стране, не чураясь и милосердия. Однако прочим боярам, тем же князьям Михайле и Ивану Кубенским, Дмитрию Федоровичу Палецкому, а особенно остававшимся в Думе Шуйским такое резкое возвышение Ивана Федоровича пришлось не по душе.

Составился заговор, и в ночь на 3 января 1542 года Иван Васильевич Шуйский, самовольно выехав из Владимира в Москву, учинил очередной переворот. Были схвачены и сам Бельский, отправленный в заточение на Белоозеро, и Иван Хабаров, сосланный в Тверь.

Еще один сторонник Ивана Федоровича князь Петр Щенятев попытался укрыться в покоях малолетнего великого князя, надеясь, что здесь его искать не осмелятся. Спустя час стало ясно, что прибывшие с Иваном Васильевичем новгородцы настроены весьма решительно и имя великого князя их не остановит. Тогда Петр попытался уйти "задними дверями", но был схвачен и отправлен в Ярославль.

Тогда же, разбуженный грохотом камней, которыми забросали его келью неистовые новгородцы, попытался укрыться в покоях Иоанна митрополит Иоасаф. Смертельно перепуганный, он обнимал точно так же трясущегося от страха Иоанна, в памяти которого мгновенно всплыли события трехлетней давности.

Потом владыка со вздохом отстранил мальчика и тоже выскользнул следом за Щенятевым. Ему повезло больше. Схватившие князя люди Шуйских довольно потянулись прочь, и митрополит сумел добраться незамеченным до Троицкого подворья. Правда, там ему пришлось несладко. Рассвирепевшие новгородцы, посланные за владыкой, чуть не убили Иоасафа. Если бы игумен отец Алексий да вступившийся за митрополита князь Дмитрий Палецкий не удержали их, навряд ли бы тот выжил.

А Иоанн навсегда запомнил, как весь день по его покоям расхаживали с обнаженными саблями наглые самоуверенные пришлецы из Новгорода и, подозрительно прищурившись, вопрошали у мальчика:

- А цто, великий князь, тоцно ли ты никого больше не схоронил? Луцце сознайся, пока мы добрые. Сам зри, мы супротив тебя ницего не творим, токмо твоих изменщиков изництожаем.

Полтора года прошло с тех пор, а этот ненавистный цокающий говор до сих пор стоял в ушах Иоанна. Помнил он и собственное бессилие, и злость от сознания того, что ни выгнать их, ни заставить выполнять свои повеления он не в состоянии. Только рассмеются ему в лицо, да на этом все и закончится.

И еще он запомнил, как князь Иван Васильевич, почти такой же огромный, как и его старший брат, подарил ему в ту пору щенка. На, дескать, играйся, а в державные дела не суйся. Ох, с каким наслаждением, представив себе раздосадованное таким сообщением лицо ненавистного князя, подросток скинул его с высокого крыльца своего терема и еще долго стоял, услаждая свой слух жалобным скулением щенка. На губах его играла довольная улыбка.

Он и следующий день начал именно с того, что быстренько спустился вниз, чтобы посмотреть - сдохла псина или нет. Щенок оказался на редкость живуч. Тонкий слой снега возле крыльца смягчил его падение, он еще шевелился, еле слышно постанывая от боли в переломанных ногах. На мгновение в сердце подростка шевельнулась жалость, а в голове мелькнула здравая мысль, что вообще-то этот шевелящийся комочек ни в чем не повинен, но тут же все вновь заполонил возникший облик самодовольного Шуйского, стоящего перед ним в старой дорожной шубе, подбитой изрядно вытертыми от долгой носки куницами.

- А вот же тебе, - произнес Иоанн мстительно и, восхищаясь собственной отвагой по изничтожению подарка князя, с силой наступил ногой на пушистый комочек.

Под сапогом хрустнуло, во все стороны брызнула какая-то неприятная слизь, и щенок перестал шевелиться.

Может быть, он и не осмелился сказать в глаза Ивану Васильевичу, как поступил с его даром, но по возвращении с обеда его ждало новое унижение. Вальяжно расположившись в великокняжеских покоях как у себя дома, Шуйский еще и положил свои толстые ноги прямо на отцовскую постель. Последнее, конечно, было не от вызывающего пренебрежения - а кому там кидать вызов? - а просто они у князя сильно затекли.

Тут-то, при виде такого бесчинства, мальчишка и не выдержал, выпалив в лицо Ивану Васильевичу и совершенно не задумываясь о возможных последствиях:

- Не по ндраву мне твой кобелек пришелся, княже, так я его того, с крыльца скинул. Он там и доселе валяется, так что, ежели хошь, сходи погляди.

Сказано было задиристо, с вызовом, и Шуйский поначалу даже опешил от такой напористости. Но замешательство длилось недолго. Спустя минуту он широко улыбнулся, решив перевести все в шутку, и беззаботно махнул рукой:

- Да и ляд с ним, с кобельком-то. Я тебе другого принесу, побойчее.

И принес.

В тот же день Иоанн скинул с крыльца и второго кобелька, о чем не преминул сообщить князю.

Неугомонный Шуйский притащил третьего.

Этот подростку чем-то понравился, и он даже хотел было его оставить у себя, но потом представил, как станет самодовольно ухмыляться князь, решивший, что переломил мальчишку, и, выбросив из сердца ненужную жалость, злорадно отправил щенка следом за двумя собратьями.

Просто так оставлять подобную дерзость было нельзя, поэтому Иван Васильевич пояснил боярам, что у великого князя, видишь ли, объявилась новая забава, и он, Шуйский, мешать ей не собирается - чем бы дитя ни тешилось.

Однако именно это обстоятельство сыграло зловещую роль в судьбе белозерского узника. Решив, что долговязый подросток может выкинуть что-нибудь еще, Шуйский, уже будучи больным, на всякий случай подослал в мае месяце своих людишек на Белоозеро, после чего Иван Федорович Бельский приказал долго жить.

Но никому из смертных не дано предугадать своего собственного последнего часа, и властвовал Иван Васильевич недолго. В том же году, более того, за день до смерти Бельского, не стало и его самого. Выпавшую из рук бездыханного верховного правителя власть тут же ловко подхватили родичи - троюродные братья Ивана Андрей и Иван Михайловичи, прозванные Частокол и Плетень. К ним присоединился и еще один потомок плодовитого Василия Кирдяпы, оставившего в истории недобрую о себе память своим откровенным предательством, князь Федор Иванович. Последний был из молодых и двоюродным братом Андрею и Ивану доводился не он сам, а его отец Иван Васильевич по прозвищу Скопа, которое прилепилось к нему так прочно, что его сына Федора называли уже не иначе как Скопин-Шуйский.

А великий князь Иоанн неожиданно для самого себя обнаружил, что это занятие - сбрасывать щенков с высокого крыльца, а следом за ними и котят, само по себе может быть весьма увлекательным. Особое наслаждение доставляло ему чувство, что в кои-то веки он наконец-то стал истинным властелином, который властен над жизнью и смертью своих подданных. А то, что в их число входили пока что одни лишь четвероногие, ничего не значило - дай только срок, который - Иоанн это чувствовал - уже не за горами.

Надменный и беспринципный хапуга, отозванный за свою любовь к посулам и прочие грехи с псковского наместничества обратно в Москву, Андрей Частокол забавам юного князя тоже не мешал, в точности повторяя поведение своего троюродного брата Ивана.

"Пущай тешится", - повторял он, а сам, совместно с родичами, нещадно разворовывал великокняжескую казну, в чем их как-то раз осмелился обвинить Федор Воронцов, успевший завоевать доверие Иоанна. Но Федор не рассчитал удара. На него тут же ополчились не только Шуйские. Встали на дыбки все, кто принимал участие в этом приятном занятии, включая князей Пронских, Кубенских, Шкурлятева и прочих.

Больше всех, разумеется, злобствовали основные расхитители - князья Шуйские вместе с… казначеем Фомой Головиным, который и сам не раз запускал лапу в сокровищницу. А что? Грех не попользоваться, когда остальные воруют. Хотя, конечно, лукавил. Если бы даже никто не воровал, он все равно бы не угомонился, не видя в этом ничего особенного. Да и покажите хоть одного честного министра финансов на Руси? Вот то-то и оно.

И хотя дело происходило в столовой палате, то есть на совете у великого князя, и хотя при этом присутствовал не только Иоанн, но и духовный владыка, воры не стеснялись ни того, ни другого.

Избитый, в разодранной одежде, Федор Воронцов насилу вырвался из рук разъяренных бояр, которые были взбешены до того, что еще чуть-чуть - и забили бы его до смерти. Более того, глядя на эти оскаленные рожи, на раззявленные в неистовом крике рты, брызжущие слюной, Иоанн не поручился бы, что не достанется ему самому, осмелься он только влезть в это побоище, чтобы разнять дерущихся.

И счастье Воронцова, что тяжелые шубы, которые из тщеславия понадевали на себя думные бояре, несмотря на теплое бабье лето, стоявшее на дворе, изрядно мешали их владельцам как следует приложиться к обидчику.

Было и еще одно счастье - это… Иоаннова трусость. Испугался великий князь, что еще чуть-чуть, и Федор, не выдержав побоев, закричит во всю глотку о том, кто подучил его сказать о воровстве. Очень уж хотелось Иоанну посмотреть, как будут корчиться уличенные бояре, а оно видишь как обернулось на самом деле.

Назад Дальше