* * *
Декабрь 1812 года. Варшава.
Поляки – лучшая кавалерия в аду. Но без лошадей на что они похожи? Через Вильно пешком прошло то, что некогда именовалось Великой армией. Солдаты брели по улицам, одетые в священнические ризы, с нахлобученными на голову дамскими шляпками, в волочащихся по земле мехах. Переставляли босые, обмотанные дерюгой ноги и ничуть не стеснялись своего безобразия.
Там, где были сильны польские настроения, на эти ошметки войск взирали с горчайшей скорбью. Графиня Анна Потоцкая почти все время пребывала в Наталине – прекрасном имении, которое оказалось в ее руках после замужества, или в доме свекра в Варшаве, лишь вынужденно являясь на приемы французского посольства и то, облекшись в траур.
Ей говорили, что это неудобно, не подходит летам и смущает союзников.
– Хозяев, – с легкой грустью отвечала она.
Сердце поляка на шелковой ленточке привязано к Галлии. Но одна поездка туда убеждает: обожание лишь дозволено. Анна не раз слышала про путешествие пани Валевской. Дома ее чествовали едва ли не как "факсимиле императрицы" – тень, почти супругу Бонапарта. Красавица того же ожидала в Париже. Но оказалась затерта в самом хвосте процессии придворных дам. Ее не допустили на глаза Жозефины. А при Марии-Луизе, пожалуй, остановили бы на заставе.
Дома говорили, что поездка "научила графиню держаться со скромным тактом". Справедливо для любой польки, вернувшейся из Мекки своего сердца. Анна страдала молча. Она разъехалась с мужем, который холодно смотрел на рождение Морица.
Наталин, один богоданный Наталин был ее утешением. Здесь делал первые шаги любимый сын. Никогда губы графини не произносили имени ребенка иначе, чем "Морис". Ни за что внук Талейрана не должен был усомниться в высоком покровительстве.
В эти дни в сердце Анны пришла новая любовь.
Спешно спасаясь от русских орд, в Варшаву прибыл Юзеф. И маленькая принцесса, бросив обожаемое поместье – парки, аллеи, островки, беседки – поспешила в столицу. Лишь бы увидеть князя своими глазами, поддержать, выказать сочувствие.
О, Юзеф, Юзеф! Бесстрашный и безупречный. Истинный король, не носивший короны. Истинный друг, сознававший всю гибельность своей дружбы к Бонапарту. Такое же факсимиле монарха, как Валевская была факсимиле жены.
Графиня бросилась в Краковское предместье, во дворец Понятовских. Она хотела видеть его, и только из этих честных уст услышать страшную правду.
Ее пустили легко. Вход женщин к герою был неограничен, и Яна с досадой поняла, что не первая. Но на правах близкой родственницы, чье высокое положение не подвергается колебаниям ни при каком режиме, она могла бы оттеснить всех. Кажется, Юзеф тоже так считал, потому что немедля выслал гостей и принял графиню один, полулежа на диване, что вполне извиняла его забинтованная до бедра нога. Он вывихнул ее, сходя с коня, и всю дорогу проделал лежа. Страдающий рыцарь. Может ли быть что-то желаннее?
Князь смутился и принес гостье тысячу извинений. Его белая рубашка с накинутой сверху уланской курткой как нельзя более шла к изможденному лицу и темным отросшим волосам. Он осунулся, отчего казался моложе.
– Помните, как мы с вами танцевали в Париже? – спросил Юзеф с ласковой улыбкой. – Теперь уж мне не отплясывать. Буду надеяться по крайней мере, что смогу ходить и ездить верхом.
Яна попыталась сказать, что ходить с ним и ездить верхом хочет куда больше, чем танцевать. Но Юзеф поднял палец и прижал к губам графини. Он все знал.
– На Масленице у вас будут австрийские офицеры. Правда, не такие любезные, как французы. Но тоже сносные танцоры.
– Вы еще можете шутить? – возмутилась Яна. – Говорите же, говорите, как есть. Мы погибли?
Лицо Юзефа изобразило страдание.
– Не так скоро, мадам. Куда медленнее, чем хотелось бы нетерпеливым душам, вроде нас с вами. Пьеса подошла к концу. Но пятый акт может тянуться год или два.
Маленькая принцесса ахнула. Ей легче было умереть сразу.
– Расскажите, что творилось здесь? Наши письма не доходили?
Он не знал. Это было чудовищно, но он не знал!
До Смоленска все шло блестяще. Через город сновали курьеры с бюллетенями для парижской "Монитор", они сообщали только о победах. Ничего о потерях и дезертирстве, но много-много о чудесах храбрости, которые поляки совершали, как всегда!
После взятия Смоленска армия подошла к границе старой Польши – к тем землям, которые следовало вернуть, чтобы служить могущественной опорой цивилизации, последним барьером хищному хаосу, напиравшему с Востока.
Известия для "Монитор" уверяли, что неприятель спасается бегством. Но сердце у графини почему-то постанывало. Там, далеко, был де Флао. Там же, но еще ближе к пеклу, – Юзеф. Почему она думала о нем? Может быть, потому что с ним соединялись мысли о Польше? А может быть, потому что он сам и был Польша – гордая, израненная, свято уверенная в победе.
Неладное заподозрили, только узнав о пожаре Москвы. Очень немногие, и среди них почтенный свекор графини, проявили дальновидность и заговорили о бедствиях, которые ожидают армию. Теперь бюллетени шли только через Берлин, минуя Варшаву. А письма польских солдат и офицеров, отправленные по почте, перехватывались и уничтожались. Наступила стена молчания. Которая многим должна была бы открыть глаза.
Ужасная действительность далеко превзошла самые худшие ожидания. Русские въехали в Польшу на хвосте французской армии. Бежать было поздно. Декорация рухнула на головы зрителей.
– При таких обстоятельствах вы не теряете надежды? – Маленькая принцесса во все глаза смотрела на Юзефа.
– А что еще остается? – он сжал ее руку своей большой сильной ладонью. – Я оплакиваю всех, кого увел отсюда. Но остаюсь верен великому человеку, которого рок, иначе не скажешь, вопреки всем разумным доводам, повлек на восток. Там в борьбе со стихией были похоронены наши надежды.
Яна заплакала. Приподнявшись на локтях, князь стал утешать ее.
– Вы пожертвовали всем, но вы считаете спасение еще возможно?
– Вряд ли, дитя мое, – Юзеф вздохнул. – Но можно умереть с честью. Вы не в силах даже вообразить, какая грызня среди маршалов. Какой позор! Каждый спасает себя. Стоило могуществу поколебаться, и те, кто протягивал руки за короной, спешат отвернуться от него.
– А вы? – Яна вопросительно заглянула кузену в глаза. Она уже не сидела на стуле, а стояла перед его скорбным ложем на коленях.
Юзеф наклонился и коснулся ее красных, как малина, губ.
– От вас пахнет солнцем и ягодами, – рассмеялся он. – Бьюсь об заклад, последние несколько месяцев вы провели в деревне. Среди сосен.
– А вы? – требовательно повторила Яна.
– Я останусь верен, – горько усмехнулся князь. – Я, кто имеет полное, неоспоримое право на польскую корону. Я, не получивший ее в то время, когда он раздавал немецкие престолы и венцы своим маршалам и генералам.
– Почему же вы молчали? – графиня как зачарованная смотрела на кузена.
– Потому что настаивать было бы невежливо, – с самым серьезным видом отвечал Юзеф. – Корысть убивает доверие. Он все знал. И, возможно, думал, что мне нужна одна Польша.
– А вам? – Анна не то чтобы не понимала: хотела понять все до конца. Как дети пьют молоко из вечерней кружки – до донышка.
– Мне нужна была Польша под его знаменами. Я хотел бы умереть, глядя на этого человека.
– Но погубить страну…
– Разве я ее погубил? – в голосе князя звучал упрек. – И разве лучше прозябать в спячке унижения? Взгляните, как все пробудились для высоких чувств. Мы жили.
– Истинно жили, – подтвердила графиня.
– С восемьсот шестого по нынешнее время. Шесть лет.
– Шесть каких лет!
Свободной рукой Юзеф неожиданно обнял гостью и, запрокинув ее голову, жадно впился поцелуем в полуоткрытый, восторженно дышавший рот.
Было ли то приглашение умереть вместе? Нет – сама жизнь на кончике сабли. На лезвии. Когда все чувства осознанны и ярки.
Никто не побеспокоил их. Ни одна душа не заглянула в дверь. Яна ли отдала себя? Юзеф ли принял? Полно, без остатка. Разлившееся желание затопило боль вывиха, и она только обострила удовольствие, сделала его более ценным, жертвенным, чистым.
* * *
С того дня Яна на правах кузины часто посещала дворец князя. Он уже опирался на костыль. Много шутил о преимуществах смерти во цвете лет. Презирал старость с ее недугами. Говорил, что и больной ноги достаточно.
– Я скоро уеду, душа моя. Как только соберу разрозненные остатки польской армии и закончу первую организацию войск.
Графиня страшилась разлуки. И, как могла, ободряла возлюбленного, вспоминая самые незначительные эпизоды с его участием, о которых вычитала в "Монитор".
– По-вашему, всеми победами император обязан мне? – смеялся Юзеф. – А поражениями?
– Холоду, – без тени сомнения отвечала Яна. – И собственному безрассудству.
Не этой же орде татар! Грех был с ней не согласиться.
Тем временем в столовую, где князь угощал родных обедом, вступил дворецкий и доложил, что несколько солдат пришли к дворцу вручить своему командиру оставшиеся после похода знамена.
Гости немедленно поднялись и последовали за хромым хозяином на ступени дома. Там им представилось зрелище возвышенное и жалкое одновременно. Ни у одного из пришедших не было теплой одежды и обуви. Некоторые счастливцы раздобыли сукна обернуть ноги. Но все выражали готовность хоть завтра, хоть сейчас идти в новый поход.
Когда Понятовский показался на крыльце, раздались крики:
– Да здравствует князь! Мы еще повоюем!
Израненные храбрецы начали складывать к его ногам полковые знамена. Со скорбью и нежностью, как матери расстаются с детьми. Грустно улыбаясь, князь заметил, что не хватает одного.
– Оно здесь! Здесь! Подайте "кукушку"! – послышались голоса. С древка сорвало ядром фигурку птицы, и знаменосец стыдился показать флаг.
Солдаты вытолкали вперед молодого парня с рукой на перевязи. Он вытащил из-за пазухи какие-то лохмотья. Это и была "кукушка". Юзеф ободряюще похлопал знаменосца по плечу и бережно принял у него полотно. Поцеловал кромку и положил к остальным.
– Что ж, хоть знамена вернулись домой.
Бедолаги загудели, уверяя, что пушки еще в пути, вот-вот прибудут.
– Они задержались дня на два, не больше. Когда все лошади пали, мы сами впряглись и тащили их.
Князь отдал солдатам все имевшиеся у него деньги, потом пригласил отобедать во дворе, где дамы уже накрыли стол. Служивых угощали шампанским, а те удивлялись, чего с ними так носятся, ведь они всего-навсего выполнили свой долг.
– Несчастные кричат, что пойдут за мной в ад, – прошептал Яне на ухо князь. – Ведь я туда их и веду. – На его ресницах дрожали слезы.
* * *
10 декабря в Варшаву прибыл император. В зеленой бархатной шубе с золотыми шнурами, в собольей шапке, надвинутой на самые глаза, Наполеон вышел из кареты у Пражского моста и никем не узнанный миновал Краковское предместье в самый разгар торга, когда повсюду толпился народ. Уму непостижимо!
Вместо того чтобы направиться во французское посольство, он инкогнито занял номер в гостинице "Англетер" и пригласил к себе на совещание только очень нужных людей, среди которых оказался и свекор графини.
Семья изнывала от нетерпения.
Через два часа старик вернулся потрясенный, с посветлевшим лицом и объявил, что не все потеряно.
– Но что же он вам сказал? – всплеснула руками Яна, сама готовая бежать через весь город, чтобы видеть кумира и запечатлеть для потомства малейшие оттенки его речи.
– Он не скрывал, что положение ужасно. Винил себя. Говорил, что слишком доверился своей звезде. А в России она не светит. Но неумолимые стихии не властны над ним в Европе.
– У него нет армии.
– Он ее соберет. – Старик торжественно взял руки невестки в свои трясущиеся от волнения ладони. – Император не сломлен неудачей. Не потерял бодрости духа. И нам стыдно терять надежду.
Графиня слушала свекра с радостным недоверием.
– Ах, Анна, силы Франции воистину огромны. Его Величество остался совещаться с послом Коленкуром и князем Юзефом.
При последнем имени граф укоризненно посмотрел на невестку, но более не произнес ни слова.
На следующее же утро та поспешила во дворец Понятовского. Князь ходил по кабинету, с усилием опираясь на трость. Сумрачный и даже убитый больше обычного. При виде Яны он улыбнулся, но не протянул ей руки. Точно жизненные силы оставили его.
– Мы советовали заключить мир, – прямо сказал Юзеф. – Теперь это было бы наиболее выгодно. И спасительно для нас.
Он обнял гостью за плечи и продолжал еще более убито.
– Император спросил меня: мир или война? Я сказал: мир сейчас, чтобы после вновь взяться за оружие. Он посмотрел на меня, как на труса, и бросил: я предпочитаю заключать мир только после победы.
Юзеф рухнул на диван.
– Если сию минуту, не откладывая, подписать мир, русские не дойдут до Варшавы. И все мы будем избавлены от участи сто раз более горькой, чем смерть.
Яна бросилась утешать возлюбленного. Называла тысячи извинительных причин, заставивших Наполеона быть резким. Подумает и одумается!
– Наверное, до него дошли известия о постыдных предложениях, сделанных мне русскими и пруссаками, – рассуждал Понятовский. – Царь прислал столь выгодные для Польши условия – конституция, прежние границы – что, отвергнув их, я думаю, а не совершил ли куда большего предательства?
Глаза Яны округлились.
– Конституция? Старые границы? Но ведь вы…
– Я ему не верю, – просто ответил князь. – Даст, чтобы отнять, когда мы будем слабы без Франции. Я ответил, что ценой бесчестья ничего не надо.
Графиня выпрямилась, в ее глазах сияло торжество.
– Вы только показали свою возвышенную душу! И обняли ею душу нашей родины, спасая всех от гибельного соблазна.
– Если бы так, если бы так, – задумчиво произнес Понятовский. – Позавчера приезжал князь Антон Радзивилл, муж сестры прусского короля. Они еще не воюют, но уже выгадывают. Сулят мне корону.
Графиня собрала губы в красную точку.
– С этого следовало начинать. И не им. А Наполеону.
– Радзивилл сказал, что настал момент, когда мое право занять престол ни у кого не вызовет возражений. Власть монарха у нас выборная, а выберут меня. Никого другого. Соседи не бросят упрек доблестному полководцу, который решит уйти из-под французских знамен, чтобы развернуть свои.
Яна испытующе смотрела на князя. Было видно, что ему хочется, но он никогда не пойдет на сделку с совестью.
– Я сказал, что не отделю судьбы своей родины от судьбы Наполеона, который один на всем свете протянул нам руку помощи.
Увы, небескорыстно. Оба это понимали, но молчали, ибо что говорить о ясном?
Любовники расстались очень тихо и очень нежно. Спустя пару дней Юзеф уезжал в Краков формировать новые части. Он пришел во дворец Потоцких проститься. Князь был уверен, что не вернется и даже написал завещание. Яне как близкой родственнице досталось поместье Яблонна, которое графиня могла украсить по своему вкусу.
– Не вздумай жалеть обо мне, – мягко сказал Понятовский плачущей подруге. – Если суждено умереть в бою славной смертью, это счастье, уйти полным сил и не видеть страданий отечества.
– Юзеф, – Анна задержала на сердце его руку. – Не знаю, как для кого, а для меня вы были истинным королем.
Он рассмеялся.
– Вспоминайте обо мне как о друге и чуточку как о любовнике. Большего я не заслуживаю. – Понятовский поднял на руки младшего сына графини. – Ну, Мориц, надеюсь, в один прекрасный день мама нашьет тебе на грудь кокарду с белым орлом и расскажет о дяде Юзефе.
Малыш мотал головой, вовсе не понимая, отчего все плачут в такой ясный январский денек, когда небо ярко-голубое и снег скрипит под полозьями щегольских санок. Хорошо бы ехать кататься!
Через неделю русские заняли город.