Андрей знал, что слепые составляют себе представление о человеческом лице, ощупывая его. Сам он на ощупь уже отличал многие предметы и умел с ними управляться - особливо с пистолетами. Но что скажут неопытные пальцы, прикоснувшись к щеке, к шее, к носу? Да ничего они не скажут о красоте!
Андрей понимал, что берет кота в мешке. Всего, что он знал о Маше, не хватило бы, чтобы четвертушку бумаги исписать не слишком убористым почерком. Она знала о нем примерно столько же. Но другого выхода он и впрямь не видел.
- Маша, - позвал он.
- Я здесь.
- Ты не бойся. Я постараюсь стать хорошим мужем. И Гриша был бы рад.
- Да, я знаю…
- Маша, ты понимаешь, что тебе грозит опасность не только от батюшки твоего?
Девушка не ответила. Видимо, не хотела толковать о своем соблазнителе.
- Ладно. Иным разом тебе все объясню. А сейчас - погляди, где-то на полке, над окошком, должны быть пистолеты. Принеси мне один. Буду тебя учить.
Учителем Андрей оказался скверным - торопил Машу и требовал от нее немедленного усвоения всех солдатских ухваток. Хорошо, прибыли из деревни Еремей с Афанасием и прекратили урок.
* * *
Батюшка, окормлявший, кроме своих прихожан еще и мазов с шурами, статочно, служивший молебны об успехе их воровского и грабительского промысла, согласился повенчать незнакомую пару. И даже много не запросил - двух рублей ему оказалось довольно. Оставалось раздобыть кольца.
Еремей полез в сундук и в узелке с турецкой добычей откопал золотое запястье. Он берег побрякушку на черный день - а пригодилась она на светлый, и это его немного позабавило. Кольца он брал в лавке на глазок, но ничего, подошли. Нужно было бы еще съездить к перекупщице, да не к одной, поискать нарядного платья, потому что новое шить некому, да и некогда.
Утром Андрей продиктовал Фофане письма к Граве и к Валеру, кратко сообщил, что Маша привезена, что венчание необходимо. Дожидаться ответов Тимошке не велел.
На свадьбу ехали кортежем - в возке сидели Маша и Еремей с заряженными пистолетами, в извозчичьих санках - Андрей, Афанасий и Фофаня, тоже при оружии. Следовало попасть в храм до начала вечерней службы. Уже смеркалось, когда по льду Большой Невки подкатили к самому храму и помогли друг другу взобраться на берег.
Церковь оказалась маленькая, деревянная, нетопленная. Горели в ней всего лишь две или три лампадки. Отец Авдикий ждал, накинув поверх облачения тулуп. Были там и двое певчих - парнишка лет шестнадцати и седенький дедушка. На кануннике наводил порядок мальчик-алтарник, а дьякон указывал ему пальцем на оплошности.
Первым вошел Фофаня, поклонился батюшке, потом Еремей ввел питомца, следом Афанасий - Машу, последним - Тимошка, которому страх как хотелось поглядеть на бариново венчание.
Маша заново накинула на голову свой большой платок, поправила его так и этак - все же хотела выглядеть покрасивее в такой день перед женихом, пусть даже слепым.
- Подножие принесли? - спросил у Фофани отец Авдикий. - Отдай Петровичу. Кольца?
Пока Еремей отдавал кольца и нарочно купленную белую скатерку-подножие, пока дьякон клал их на престол, Андрей стоял, слушал и принюхивался. Он был не бог весть каким богомольцем, в бытность гвардейцем на службы ходил, потому что ходила Катенька, а суетливая армейская жизнь к Божественному не располагает - разве что приказом полкового командира определяется, кто из офицеров когда говеет в Великий пост, чтобы не вышло, что на Страстной все сразу выстаивать службы и исповедоваться кинулись, а солдат школить оказалось некому.
Пахло детством… Самым ранним детством, когда матушка, совсем молоденькая, приносила свое болезненное чадо причаститься. Тоже церковка была невеликая, как обычно в селе, где проживает не более трех сотен душ, и батюшка старенький говорил ласково, а что говорил - уже не вспомнить. Вроде и зрячим было дитя, а память сохранила не образы, а запахи и звуки - аромат ладанного дыма, пение малость вразнобой, голос батюшкин старческий, неразборчивый, в нос…
- Жених и невеста, подойдите, - сказал отец Авдикий. - Вот вы какие… - в голосе была усмешка пополам с удивлением: надо же, слепой кавалер увозом женится на девице, и, видать, девице с приданым, коли добром не отдали.
Маша засмущалась, встала с Андреем рядышком, едва ли не прижавшись. Он нашел ее руку, тихонько сжал пальцы, что означало: не беспокойся, голубушка, сейчас все уладится.
- Сколько невесте лет?
- Осьмнадцать, - ответил за Машу Андрей.
Его самого о возрасте не спросили - и так ясно, что более восемнадцати. Ему был приготовлен иной вопрос: не состоял ли в браке, не вдовец ли?
- Нет, святый отче, - отвечал Андрей. - Впервые собрался.
- С глазами-то что? - участливо спросил батюшка.
- На войне ранило.
- Ишь, проклятые турки… Ну, начнем, благословясь. Васятка, дай им свечи.
Тут с батюшкой совершилось некое преображение. Андрей, не видя его, почувствовал: имеющий тайные и вряд ли одобряемые законом связи с воровским миром, готовый за небольшие деньги исполнить требы с нарушением церковных правил, в мирской сфере своего существования хитрый и ловкий, священник за ту долю мгновения, что скидывал тулуп, как-то вдруг пропал, рассеялся.
- Васятка, дай сюда свечи, - было сказано уже иным голосом.
Да и "свечи" - было уже из другого мира, не причастного земной суете. И тот, кто вышел из Царских врат в полном облачении, тоже стал иным - непричастным. Словно бы незримая ладонь, сняв его с золотого облака, опустила на деревянный пол, но при этом он утвердился на той ладони, являя собой продолжение незримой руки, и творил ее волю.
Не думал, не гадал Андрей, что однажды встанет под венец в шубе, только что не в меховой шапке, что рядом окажется девушка, которую знал еще ребенком и в глубине души именно ребенком считал; в сущности, чужое, хотя и очаровательное существо… Не думал, что предсмертная просьба друга будет исполнена таким образом… И когда после батюшкиного благословения в руке оказалась толстая венчальная свеча, Андрей сжал ее, как сжимал бы рукоять шпаги, салютуя противнику перед роковым поединком. Он слушал и не слышал, что говорит отец Авдикий, мысли его улетели в неведомое - туда, где стоял у прорезанного в небесах окошечка Гриша и беззвучно благословлял сестру и друга.
- Вот видишь, что могу - то делаю, - говорил ему Андрей. - Буду ей верным и добрым мужем - ведь этого ты желал? Честно исполню мужний долг - теперь она под моей защитой, и никто ее у меня не отнимет… А любовь? Статочно, и любовь придет, дай только справиться с тоской по Катеньке, дай срок… И что ж я за нескладный дурень - мне бы тогда хоть толику нынешнего ума, так стоял бы в храме с ней, с Катенькой…
О чем думала Маша - он в тот миг не беспокоился. Она дала согласие, спасительное для себя, а прочее - приложится.
Еремей, Афанасий, Фофаня и Тимошка стояли поодаль, смотрели во все глаза. Был уговор, что рослый Еремей будет держать венец над Андреевой головой, а Тимошка - над Машиной.
- Ахти мне… Барин, Андрей Ильич, свечечку-то в левую руку возьмите… - донесся испуганный Фофанин шепот.
Андрей переложил свечу и облил пальцы горячим воском.
В нужную минуту дьякон вынес на подносе кольца. Отец Авдикий с троекратным "Обручается раб Божий Андрей рабе Божьей Марье" сотворил над головой жениха крестное знамение и надел ему кольцо на безымянный палец правой руки. Затем он обручил Машу Андрею и, как положено, трижды поменял кольца на руках жениха и невесты. Тем завершилась первая часть обряда - обручение.
Для венчания следовало перейти на середину храма. Еремей быстро подошел, чтобы помочь питомцу.
- Нет, нет, это я, я сама… - прошептала ему Маша и, взяв Андрея под локоть, повела его к аналою и расстеленной перед ним на полу скатерке. Она училась выполнять свои новые обязанности при слепом супруге.
Еремей ощутил нечто вроде ревности.
- Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! - по батюшкину знаку завели оба певчих.
Андрею стало безумно жаль Машеньку - не такое бы ей венчание, не в холодном храме, не под неслаженные голоса, да и не в таком платьице…
Маша тихонько подсказала ему сделать шаг, чтобы ступить на подножие. Еремей невольно усмехнулся - питомец встал на скатерку первым, ему, значит, и вся власть в доме. Туч отец Авдикий позвал его с Тимошкой, дьякон дал им венцы - не Бог весть какие, даже не позолоченные.
Перед началом венчания отец Авдикий в последний раз спросил жениха и невесту, тверды ли они в своих намерениях.
- Имаши ли ты, Андрею, позволения благое и непринужденное взяти в жены сию Марью, ею же пред собой зде видешь?
- Да, святый отче, - и Андрей вздохнул. Какое уж там непринужденное - беда заставила. Да еще "видешь"…
- Не обещался ли иной невесте?
Андрей вздохнул. Обещался - да только в душе, а обручения с Катенькой не было. И все же сказать "нет" стало бы ложью. Лгать он не любил - но нелепо сейчас было бы вступать в пререкания.
- Нет, святый отче.
- Имаши ли ты, Марие, позволения благое и непринужденное взяти в мужья сего Андрея, его же пред собой зде видешь?
- Да… - прошептала Маша, - да…
- Не обещалась ли иному мужу?
- Нет, не обещалась. - Хрустальный голосок звучал твердо.
Андрей понял - девушка отсекает все свое несчастливое прошлое, все обманы и предательство Венецкого. Нет его больше в девушкиной жизни. Да и девушки уже почитай что нет - есть молодая жена, Мария Соломина.
И ее, эту жену, надобно где-то скрыть до поры - можно и к безумным теткам отвезти. Венчанную супругу они примут без воркотни - и, может, даже соберутся с духом, покинут привычное жилище и увезут ее в Москву. Это было бы лучше всего…
Вдруг Андрей опомнился, и ему сделалось стыдно. Венчание, священник молитвы читает, Господа просит благословить брак, Пресвятую Троицу, а бестолковый жених умственно речь к теткам сочиняет!
- Поцелуй… - шепнула Маша и чуть подтолкнула Андрея вперед.
Он вспомнил - перед самым главным в обряде положено целовать маленький образ Спасителя, укрепленный спереди на венце. Он потянулся губами к образу, отец Авдикий помог. Затем настал черед невесты. И батюшка отдал венцы Еремею с Тимошкой.
Они встали, как было договорено, - Еремей вознес венец над Андреевой головой, Тимошка - над Машиной.
- Ну, Господи благослови… - громко прошептал Фофаня. Вот уж кто истинно наслаждался красотой обряда!
- Господи, Боже наш, славою и честью… - торжественно начал отец Авдикий.
- Стойте, стойте! - раздался отчаянный крик.
Слова "венчай их!" замерли на полуоткрытых устах священника. Человек в распахнутой шубе выбежал на середину храма.
- Да стойте же, Христа ради! Маша, прости меня, прости! - и этот человек рухнул на колени перед невестой.
- Отец Авдикий, продолжай венчать! - рявкнул Еремей. - Афоня, подержи венец! А я этого прощелыгу сейчас за ворот из храма Божия выведу!
- Кто это? - спросил Андрей.
- Да их высокопресветлое сиятельство, матушкин сынок! - с изумительным ехидством отвечал дядька. - Граф Венецкий, извольте радоваться. - Странная перемена случилась с Еремеем - еще полчаса назад он не был до конца убежден в необходимости этого брака, а теперь грудью встал за питомца, у которого норовили увести принадлежавшую ему невесту.
- Прости, прости меня! - твердил Венецкий. - Дурак я был, дурак и трус! Прости! Да пусть бы она и прокляла меня - я тебе слово дал! Машенька, милая моя, мы же словом связаны! Машенька, голубушка моя, ангел мой, любовь моя единственная!
- И ведь сыскал же! - перебил его Еремей. - Что б ему, подлому, на полчаса всего опоздать!
Маша вырвала руку из ладоней Венецкого.
- Подите, сударь, вон! - крикнула она. - Я замужем!
- Машенька, свет мой, душа моя! - причитал Венецкий. - Чем хочешь поклянусь - одна ты мне нужна! Я тебя искал, шел по следу! Я в обители у матушки Леониды побывал! Я тебя в Гатчине искал, я с этим дураком Решетниковым подрался, нос ему разбил!
Андрей насторожился - что еще натворил этот чудак? Венецкий продолжал выкрикивать свои похождения; голос стал прерывистым, плаксивым. Андрей и поверить бы не мог, что мужчина способен плакать при посторонних людях - разве что какой-нибудь отчаянный грешник, которому в Божьем храме пришла вдруг охота громогласно покаяться. Слез, текущих по румяным щекам, он не видел.
Но их видела Маша.
- Мне все равно, что о тебе судачили! Коли ты станешь моей женой, всем рты позатыкаю! Всех…
- Это мой долг, - возразил Андрей. - Маша моей женой станет. И коли найдется в свете болтливый рот - позову на аглицкую дуэль, на пистолетах. А стреляю я метко, хоть и калека. За даму ответит муж или брат. Или иная родня.
С Венецким от этих слов случилась дивная перемена. Он отпустил Машину руку, вскочил, быстрым движением утер глаза.
- Нет! - сказал он. - Врешь, Соломин, это моя забота! Из-за меня все вышло! Мне эту кашу расхлебывать! Я ей защитник! Я, едучи в Москву и из Москвы, все это обдумал. Что же мне, до седых волос матушки слушаться? Нет! Вот те крест святой - нет!.. - и он самым детским образом разрыдался.
- Отведите его кто-нибудь в сторонку, - велел Андрей. - Мешает. Отец Авдикий, прости и - начни сначала, что ли? Как в таких случаях по уставу делается?
- Соломин, я ее тебе не отдам! - сквозь слезы выкрикнул Венецкий. - Она моя! Моя перед Богом - слышишь?
- Прозевал ты ее, твое сиятельство, - вместо Андрея ответил ему Еремей.
- Да моя же!
- Экий ты надоедливый. "Моя, моя…" Не нужен ты ей, Венецкий. Хочешь - оставайся, гостем на свадьбе будешь, не хочешь - убирайся, - по-простому велел Андрей.
- Я застрелюсь и в аду гореть буду!
- Сделай милость.
- Погоди, Андрей Ильич…
Андрей сильно удивился тому, что Маша заговорила. В такой горячей мужской беседе ей бы помалкивать, а она, похоже, свое мнение имеет.
- Что, голубушка моя? - спросил Андрей.
- Я вот что сказать хочу - он не смеет меня своей звать! Я его - не была! Я под венец с тобой иду… Иду, как самая честная невеста… Но, Андрей Ильич… Как же быть - я же его любила! Ей-богу, любила! Он меня предал, а я-то, дуреха, любила! Как же быть? Я на все была готова - от его матушки всякое слово стерпеть, в деревню с ним уехать, да хоть в Сибирь! Андрей Ильич!
- Что, Маша?
- Отдай мне его!
Тут-то бывшие в церкви мужчины и онемели.
- Андрей Ильич, я, на тебя глядя, много поняла. Не все сильными рождаются - как ты. Иные и слабыми весь век живут. Я все слышала, о чем в твоем доме говорили. Ты думаешь - девица безответная, за нее все другие решают! Меня батюшка со двора согнал… думала - топиться пойду… Потом эти два, думала - охранять меня назначены, а они… ох, прости Господи… Я не та девица, которую матушка моя растила, я - другая, я у тебя в домишке все слезы выплакала, на тебя смотрела - и все поняла… Я знаю - и я тоже могу сильной быть. Отдай его мне - и он иным станет! Никогда более никого не предаст! Я ему не позволю!
- Ты в жертву себя хочешь принести, Маша, - сказал наконец Андрей. - Он ведь - дитя малое. То им матушка руководила, а то ты теперь заместить ее решилась. Разве же это брак? Жена за мужем должна быть, а не муж - за женой. И Венецкий не сумеет тебя защитить. Мы об этом уж говорили - ты можешь опознать того француза и его служителей, и они это знают. Они убивают тех, кто их видел и помнит, - вон, Дуняшка твоя чудом уцелела…
Андрей замолчал и нахмурился - вот уж тут и сейчас не стоило вспоминать бедную Катеньку. Но совладал с собой.
- А она тут, со мной! - воскликнул Венецкий. - Она меня отыскала! Она меня надоумила в Воскресенскую обитель, искать! Да вот же она, Машенька, вот она, у двери стоит, подойти робеет!
- Дуня! - воскликнула Маша.
Горничная подбежала - и угодила прямо в объятия.
- А сюда ехать - кто надоумил? - спросил Венецкого Андрей.
- Да это все доктор матушкин… - немного смутившись, отвечал Венецкий. - Она ведь тайно к доктору ездит глаза лечить. Я сегодня к нему заезжал за глазными каплями, и в то же время ваш кучер привез ему письмо. Доктор просил переводить. Он спросил кучера вашего, где назначено венчание, тот назвал церковь. Тогда доктор сказал: передай-де господину Соломину, что я желаю ему с его фрау Марией всякого счастья, да только пусть будет осторожен, и еще на словах передай, что я делаю все возможное. Я как услышал это "Соломин" да "фрау Мария" - так чуть на пол не сел, за кучером побежал, глазные капли забывши…
- Понятно. Значит, воля Божья. Маша, ты твердо решилась?
- Андрей Ильич, я его люблю. Кабы мы повенчались - была бы тебе самой верной женой. Ни в чем бы ты меня не упрекнул. А его - все любила бы…
- Так ведь он тебя предал.
- Наверно, должен был предать… чтобы и через это пройти, и раскаяться, и все понять… Андрей Ильич, он переменился, право, переменился, я же вижу! - воскликнула девушка с неожиданной пылкостью. - Если бы мы тогда повенчались - я бы в доме его матушки была хуже кухонной девки, она бы мной помыкала. А теперь - он меня в обиду не даст.
- Отчего же?
- Оттого, что из-за меня у него сердце болело. Раньше он этого не знал, что значит - терять, а теперь уж знает.
- Венецкий!
- Что, Соломин? - испуганно спросил граф.
- Ты хоть понял, что она сказала?
- Соломин, я тебе чем хочешь поклянусь, вот тут, в церкви, перед образами, - я ее люблю и никогда не брошу.
- Эк заладил - люблю, люблю… - Андрей вздохнул. - Ну что же, честный отче, начинай сначала. Еремей Павлович, Фофаня, Тимоша, не извольте беспокоиться. Эко дело - жених поменялся.
- За такое дело приплатить бы во славу Божию, - намекнул ошарашенный отец Авдикий.
- Это можно, - согласился Андрей и усмехнулся. - Дяденька, дай ему…
- Ну нет! Свадьба - моя, мне и платить! - воскликнул Венецкий. - А то уж вовсе стыд и срам - граф Венецкий на чужие деньги венчается!
И все началось сначала.