- Знаете, Соломин, меня ведь, как всех монастырок, учили играть на арфе, петь, роли на театре исполнять - всему тому, что, может, замужней даме раз в жизни лишь и пригодится… И вот к нам приходил старичок-француз, он ставил французские комические оперы, учил, как воображать себя героем оперы, как придумывать себе движения, позы… Как начинать с характера! И вот я все это вспомнила, чтобы вообразить себя вымогателем. Ехала из Твери и вспоминала… Это было отвратительно, я вытаскивала из памяти все самое гадкое, я даже вспомнила сои, где я приказываю пороть нашего танцевального учителя…
Андрей слушал, но пока еще не понимал, к чему клонит незнакомка.
- И вот я стала понимать… Есть люди, которые находят радость в том, чтобы издеваться над другими людьми, причиняя им боль… Вы ведь слыхали про Салтычиху?
- Кто ж не слыхал?
- Больше ста человек запороть и замучить велела, ее после суда в подземную тюрьму посадили - это изверг, урод… Точно таков же вымогатель, Соломин. Ему не деньги нужны, ему нужны мучения! Он знает, что невинные люди терзаются, и говорит: вот и прекрасно, не я один терзаться должен. Он - урод, говорю я вам, его все отвергли, и только власть его утешает! - объясняя это, незнакомка разгорячилась.
- Власть терзать и унижать? - спросил Андрей.
- Да! И знаете что? Он терзает и унижает молодых девушек - как вы думаете, почему?
- Если следовать за вашими рассуждениями - оттого, что его жестоко отвергли? Но ведь он и у доктора Граве деньги вымогал.
- Граве ему, может, первым под руку попался. Соломин, вот приметы - это человек, убежденный, что в жизни его не будет уже иной радости, кроме как преследовать невинных, загонять их в угол, заставлять их страдать. Уродство, выходит, непоправимое, и лет ему много. Я даже думаю, что это может быть женщина…
- Евгения?
- Нет, другая - которая мстит Маше, и Гиацинте, и Аграфене Поздняковой за то, что они молоды и красивы, за то, что их любят; какая-нибудь гнусная обгоревшая старуха!
- Отчего обгоревшая?!
- Я видела такую в богадельне, она мне потом полгода снилась… Вот вам два портрета, мужской и женский. А Евгения… Если правду о ней говорил доктор, что она в мужском наряде волочилась за неопытными девицами, то тут все тоже очень плохо. Я по себе знаю. Я ведь очень люблю носить мужское платье, Соломин. Я сама себе не рада, когда я в женском… И вот, думая о том, отчего я себе не рада, я стала рисовать портрет Евгении. Я понятно говорю?
- Не очень, - признался Андрей.
- Как же быть? - она искренне огорчилась. - Ну что же, начнем сначала. В том, что жажда денег у вымогателя - это не жажда Молиерова Гарпагона, который хочет всего лишь спать в обнимку со шкатулочкой, - вас убедила?
- Убедили. - Андрей невольно улыбнулся - невзирая на серьезность положения, горячность незнакомки его забавляла.
Она пыталась рассуждать о странных движениях души, ему такие тонкие изыскания казались излишними. Он знал, что, взяв след вымогателей, пойдет до конца, рискуя жизнью - своей. Еремеевой, Тимошкиной, Фофаниной, наконец; знал, что если настойчиво идти по следу, то затравишь врага в его логове. На что же эти хитрые рассуждения? Но она упряма. Возможно, не менее, чем он сам.
- Я знаю, что вы не видите меня… Но вы отвернитесь. Я бы не хотела говорить - и видеть ваше лицо… Потому что скажу о себе странные вещи, а лицо у вас выразительное… Я тоже хотела мстить за то, что я… меня ведь совсем маленькой привезли в Воспитательное общество, мне и шести не было… Матушка моя… впрочем, Бог ей судья… А какая у женщины месть? Чтобы проучить обидчиков, ей нужно найти мужчину - или же самой сделаться мужчиной…
- Полагаю, у женщины много иных способов, - заметил Андрей.
- Да - у женщины, которая ссорится и мирится с любовником! - выкрикнула незнакомка. - Знаю, знаю - наставить рога! В свете только о том и разговоров! Как будто главное достижение женщины - это наставить рога! Нет, тут - иное… Когда мать не любит свое дитя потому, что хотелось сына, родилась дочь… Мне потом рассказывали - я родилась весной, на постоялом дворе… Два дня спустя матушка выбросила меня в окошко кареты!.. Вот, сказала - я никому еще этого не говорила, мне стыдно за нее и за себя… Стыдно говорить такое вообще! Господи, я маленькой не знала этого, но как я это чувствовала… И потом, когда братец родился, я думала, что если спрячу его так, чтобы не найти, то поищут и забудут, а меня, может быть, будут любить… Понимаете, мне было пять лет, а я хотела убить дитя… И злилась на себя за то, что я не мальчик, а девочка…
- Вы спрятали его?
- Да. И вскоре меня отвезли в Воспитательное общество. Но с ним ничего не случилось, его очень скоро отыскали! Я была пятилетней - но от обид поглупела невероятно! Я ненавидела себя за то, что я неправильного пола! И потом, когда мне давали роли кавалеров, я была счастлива… Да я к тому же и не красавица, кавалерские роли мне больше пристали… Это было ужасно, понимаете, ужасно…
- Вы плачете? - с беспокойством спросил Андрей.
- Да. Я никогда раньше никому… И вот… Простите, бога ради…
Андрей подумал: Великий пост - и незнакомка страстно кается в былых грехах.
- Это исповедь, а после нее бывает облегчение, - сказал он.
- Может быть… Но я хотела, чтобы вы поняли, - когда женщина пытается быть мужчиной, это значит, что в детстве или ранней юности ее кроется нечто ужасное… впрочем, вы, господа мужчины, может не счесть это ужасным, а посмеяться…
- Похож я на человека, который мог бы над вами смеяться?
- Нет, нет! Я знаю - с вами можно говорить, как с братом…
Андрей не удержался - хмыкнул: мало взбалмошной Гиацинты, теперь еще это странное создание набивается в сестрицы.
- А потом находишь особое удовольствие в том, чтобы не быть женщиной… Вот почему я с такой радостью согласилась, когда маман предложила мне роль Колена. Если бы не маман - я бы вообще пропала!
Андрей понял - речь о директрисе Воспитательного общества, Софье Ивановне де Лафон, которую все воспитанницы очень любили. Хотя им было велено звать ее "маман" из каких-то воспитательных соображений, для многих девочек-сирот она стала идеальным образцом матери, тем более что сама вырастила двух дочерей и науку родительской любви изучила на практике.
Однако ему стало жаль незнакомку - ею руководила не маскарадная блажь, голос ее вызвал сочувствие… Выходит, речь на самом деле - не о ней, а о Евгении. Другого смысла исповедь не имеет… Или об ином человеке, портрет которого более понятен, чем портрет женщины в мужском наряде.
- Мне кажется, я понял, к чему вы клоните. Но как на просторах Российской империи прикажете искать женщину, испытавшую в детстве нечто ужасное, настолько, что она пожелала превратить себя в мужчину? Не объявление же в "Ведомостях" давать? - спросил он.
- У вас же портрет есть! Велите перерисовать, нарядив эту особу в мужской наряд и причесав на модный лад, с буклями и тупеем в три вершка. Но, поскольку вы идете по следу, я полагаю, женщин счастливых, хороших жен и матерей, из этого списка можно вычеркивать сразу, - ответила незнакомка и хлюпнула носом. Она сумела справиться с рыданиями, душевной силы хватило, но вот нос командам разума не подчинялся. - Даже ежели они имеют для маскарадов не только мужской наряд, но и гвардейский мундир, и сенаторский кафтан! И мужчин вычеркивать - тех, кто доволен собой и своим успехом у дам. Вот для чего я все это говорила - чтобы вы, идя по этому самому следу, вдруг узнали некую подробность, которой иначе бы пренебрегли, а теперь она вас заставит задуматься.
- Я истинно благодарен… - подумав, сказал Соломин. - Да что ж там такое?!
За стенами конюшни началось сущее сражение - с пальбой, криками и загадочными шумами. Вбежал Павлушка.
- Сударыня, Анюточка, там целая война, бежим, я санки совсем близко подогнал…
- Бежим, Павлуша! - незнакомка вскочила. - Поднимайтесь, Соломин, мы увезем вас!
И тут Андрей услышал знакомый голос:
- Соломин, Соломин, отзовись! - вопил этот голос. - Жив ты? Где ты там есть? Вылезай!
- Или я умом повредился, или это - граф Венецкий… - пробормотал Андрей. - Он-то как сюда угодил?
- Андрей Ильич! Где ты? Это я, Маша! - вмешался женский голосок. - Ты цел? Отзовись!
- Маша! - воскликнул Андрей. - Маша, Машенька, я тут!..
- Это ловушка, - забеспокоилась незнакомка.
- Вы не узнали Машиного голоса?
- Очень похож, но я боюсь…
- А я не боюсь! Где тут двери?
Андрей, держась за стенку, вышел на свежий воздух - и сразу угодил в объятия Венецкого.
- Ну, сударь, доставил ты нам беспокойство! Что твоя осада?! Тут штурм Измаила! - в полном восторге выкрикивал граф.
- Как ты сюда попал? Машенька, откуда вы взялись? - спрашивал Андрей и не получат ответа.
Зато рядом возник Скапен-Лукашка, его веселый голос Андрей тоже сразу узнал.
- Ваша милость, этих троих мы в сани уложили и рты им позатыкали. А тех, других, догнать не удалось - через поле так и чешут! Мы четырех человек насчитали, да еще убитые в избе, так что я к тому клоню - убираться надобно…
- Ах, черт, придется с полицией объясняться…
- Не придется, коли сразу уедем. Эти, что господина Соломина убить хотели, приехали тремя санями, убегали пеши, сани с лошадьми нам достались. Так что покойников - в одни сани, и потом подалее отпустить, а лошадушки на съезжей ни слова не скажут, хоть чем им грози.
- Маша, ты туда не ходи, я сам распоряжусь, - со строгостью новоиспеченного супруга приказал Венецкий и убежал, путаясь в полах распахнутой шубы.
- Петруша, Петруша! - закричала вслед Машенька и поспешила за мужем.
Андрей остался стоять, недоумевая - что же теперь будет? И тут рядом оказалась незнакомка.
- Соломин, это я. Теперь мы простимся навеки. Так надо.
- Отчего так надо?
- Оттого, что вы слишком многое обо мне узнали. Нам будет страх как неловко друг дружке в глаза смотреть после всего, что я наговорила. Но ведь иначе я вам помочь не могла… Вот, с Божьей помощью, исцелитесь, и ежели встретимся в свете - вы меня не узнаете.
- Дайте руку, - сказал Андрей.
- На что?
- Дайте, - он протянул свою, ладонью вверх.
На ладонь легла невесомая девичья рука в меховой рукавичке. Андрей высвободил запястье, поднес руку к губам и очень деликатно поцеловал.
- Вот теперь уходите, - велел он.
- Я вас перекрестила… Прощайте.
- Прощайте.
Он думал - она задержится, скажет еще что-то бессвязное, чего так сразу и не поймешь. Но она действительно ушла. Андрей слышал, как незнакомка торопила Павлушку, слышал скрип полозьев отъезжающих санок.
После всех потрясений он приходил в себя и пытался осознать происходящее. Кто напал на него? Откуда взялся Венецкий? Почему с ним примчалась Маша? Вдруг до него дошло - удирая в окошко, он забыл в доме шкатулу с золотом. Мыслительные способности вернулись не сразу - сперва изругав себя за оплошность, потом он вспомнил, что и не знал, куда Еремей спрятал шкатулу. И от нелепости происходящего Андрей расхохотался.
- Андрей Ильич! Где мой Андрей Ильич?! - это спешил к нему дядька - и с теми же словами, с какими двадцать лет назад искал на дворе затаившегося питомца.
Тимошка бежал за ним следом. Кучера легко было признать по особому певучему тенорку, еще не обтесанному столицей на здешний лад.
- Да не галди ты, дяденька, - сказал Андрей. - Я цел и невредим. Одна у нас в хозяйстве шкода - лишились мы Фофани. Грош цена его присяге!
- Да и дома лишились. Сени и крыльцо чинить - и за три дня не управишься.
- Ты шкатулу с деньгами куда сунул?
- За печкой, в дровах лежит. Так что Фофаня?
Андрей вкратце объяснил все обстоятельства, дядька выругался. Тут и Венецкий с Машей подошли.
- Чудо нас спасло, чудо! - говорил, крестясь, Еремей. - Кабы не его сиятельство с охотниками…
- Какими охотниками? Здесь что, охотничьи угодья? - удивился Андрей.
- Так я же, съехав от матушки, вызвал из Ромашина всю свою охотничью команду. Ромашино-то - мое сельцо, что хочу - то и делаю. А поскольку за Машу беспокоился, то и решил - нужна охрана. Да еще ты о помощи попросил. Тут у меня такие загонщики, такие стрелки - светлейшему не снились! - похвастался Венецкий. - Они и псов привели.
- Но как ты здесь оказался? Да еще с Машей?
- Так сам же ты устроил аларм. Лукашка! Подтверди!
- Точно, мы сбитенник на окошке увидели и все поняли, - сказал Скапен-Лукашка. - А барыня сказала, где ваша милость могла от злодеев укрыться, и сама на головных санях поехала к вам на выручку, она-то дорогу знала…
- Не ставил я сбитенника! Еремей Павлович!
- И я не ставил! - в подтверждение дядька перекрестился. - А Тимоша и не мог - он сразу на конюшню побежал.
- Выходит, Фофаня?
Перебрали посекундно все, что случилось с того мига, как Фофаня ворвался с воплями. Получалось, что он - более некому.
Венецкий слушал это разбирательство без особого любопытства - он еще не знал Фофаниной истории и не понимал, отчего Андрей с дядькой ругаются и смеются разом. У него была другая забота.
- Подслушал, сукин сын, про сбитенник, - завершил Еремей, - и поступил по-христиански: у него левая рука не знала, что правая творила… Или как там в Святом Писании?
- Послушай, Соломин, про вашего Фофаню и в санях можно разговаривать, - сказал граф. - А ты мне лучше скажи, что делать с пленными?
Понемногу в голове у Андрея образовалась картина событий. Поняв, что Соломин собрался спасаться от неведомой беды в своем сельском доме, Венецкий собрат охотников, вооружил их так, как если бы собирался брать медведя, и помчался на выручку.
Вся эта экспедиция графа развлекала, как мальчишку. Но на подступах к дому выяснилось, что началась осада. Один взрыв в сенях чего стоил… Решено было прежде всего отвлечь осаждавших от их гнусного дела. Для этого двое охотников, разбежавшись в разные стороны, стали делать одиночные выстрелы, ничего не означавшие. А Скапен, взяв с собой самого юного из охотников, шестнадцатилетнего Ванюшку, пошел в разведку и выяснил, где стоят сани, на которых прикатили злодеи. При санях был оставлен человек, его пленили и притащили к Венецкому. Но тот, не имея опыта допроса, решил оставить эту миссию для Андрея - если же Андрея не удастся спасти, то для полиции. Сани разбойников перегнали в другое место, за стога на лугу, и тогда уж перешли в наступление.
Правильной стрельбой и криками опытные загонщики оттеснили осаждавших от дома в ту сторону, где ранее стояли их сани. А потом, вызвав необходимую панику, погнали по снежной равнине. Слишком далеко не преследовали. Хотя Венецкий и желал видеть настоящее сражение, но вовремя понял, что побоище, да с трупами, может выйти ему боком.
Тут подоспели сани Еремея с Тимошкой. Дядька ворвался в дом, споткнулся о трупы, следом вбежал Тимошка с факелом, и они обнаружили отсутствие барина. Поиски были бурными и бестолковыми, с множеством взаимных упреков: всем вдруг показалось, что Андрей похищен.
Венецкий приказал дать охотничьим рожком сигнал, чтобы преследователи возвращались. Они и вернулись - с добычей. Убегавшие злодеи потеряли сообщника - он провалился в колдобину и повредил ногу. Тут его и взяли.
- Ну так где этот трофей? И на что похож? - спросил Андрей с любопытством. Парня, оставленного стеречь сани, он решил допросить потом: тот, кого определили к такой должности, может статься, ничего толком не знает, а пленник, взятый на поле боя, казался более полезным.
Пленник был сердит, криклив и начал с угроз:
- Вы еще поплатитесь за этот разбой, господа! Вы не представляете, на кого руку подняли! - заявил он.
- Граф, что такое стоит передо мной? - спросил Андрей.
- Перед тобой господин в хорошей шубе, но без шапки, - ответил Венецкий. - Причесан по-модному, я сам так велю тупей себе взбивать. Под шубой, сдается, щегольской кафтан. Кабы не был пойман при попытке убить тебя, я бы принял его за человека светского…
- Вы на верном пути, - презрительно сказал пленник. - Подумайте еще - и, может быть, поймете, отчего вам следует незамедлительно отпустить меня!
- Осветите-ка этого господина получше, - попросил Андрей. - Еремей Павлович, что скажешь?
- Вид барский, а кто он на самом деле - шут его знает.
- Ежели бы вы знали, чье поручение я выполнял, то отпустили бы меня без лишних вопросов.
- И ты, сударь, вдругорядь бы на меня покусился? - уточнил Андрей.
- Кому ты интересен, сударь! Ты впутался в дело государственное, и лучше тебе держаться подальше.
- А для государственного дела нужны те семь фунтов золота, что хранились в федосеевской богадельне?
- Догадлив ты.
- Стало быть, верну золото - и мы в расчете?
- И никогда вперед не дознавайся, что это за золото и кто ему хозяин. Не то лишишься головы, - пригрозил пленник.
- Эк испугал. Я офицер, сударь, и голова мне выдана во временное пользование.
- Говорю тебе - не в свое дело не лезь. Это золото большого человека, отдай добром.
- А не свезти ли наш трофей к господину Шешковскому? - спросил Венецкий. - Там пусть бы и сказывал про государственные дела.
Пленник рассмеялся:
- Пробуду я у Шешковского ровно полчаса, и он меня с поклонами проводит. Подумайте сами, на всех ли господин Шешковский плетку поднимает? Нет ли господина, с которым он ссориться не станет?
- Есть такой… - неуверенно произнес Венецкий. - Послушай, Соломин, во что ты впутался?
- Иду по следу гнусного вымогателя, так что немудрено и в какую-нибудь дрянь ступить, - отвечал Андрей. - Нас хотят сейчас убедить, что вымогательством занимались ради некой высокопоставленной особы. А я не верю, что это делалось с одобрения той особы! Не верю!
- Твое дело, сударь. Однако там - сам ведаешь, где, - знают, куда и для чего я отправлен, меня станут искать, и тебе не поздоровится.
Пленник говорил столь уверенно, что Андрей вдруг усомнился в своей правоте. Не вышло ли какой путаницы? Однако он знал - и Венецкий, и Маша, и Еремей с Тимошкой, и охотники глядят на него сейчас с надеждой. Они уверены, что Соломин решит верно.
- Уведите этого господина, - сказал Андрей. - А парня, что был при санях, приведите.
Но допроса не вышло - парень разревелся и стал божиться, что он - ни сном ни духом, что сироту всяк обидеть норовит, и понес такую ахинею, что уже и слов стало не разобрать.
- И этого уведите, - распорядился Андрей. - Послушай, Венецкий, нет ли у тебя таких двух чуланов, куда бы эту парочку запереть? Хотя бы на пару дней?
- Чуланы сыщутся. Да только что-то мне тревожно… Ну, как не врет?
- Врет! - хотя поклясться в этом Андрей бы не смог. У него было странное ощущение - как будто он ухватил правду за хвост, но не знал, можно ли такому ощущению доверять, не понимая его происхождения.
- Ну… ну, коли ты так считаешь… и коли не хочешь ночевать в доме без дверей, то едем ко мне.
- К тебе - куда?
- В Екатерингоф. И получаса не пройдет, как доедем.